От друзей

Карта сайта

Время действия: около трех-четырех месяцев после «Урока».

– Солнечные камни мы приобрели у купцов, следовавших за армией Донателла Феликса. Взгляни, господин, какие размеры и разнообразие…

Мерзость. За годы, проведенные в Риер-Де, Данет ни разу не слышал о Везунчике, а теперь об этом шакале трещали решительно все! Юний с Виницием, Кладий – на торжественном приеме и позже в спальне, и вот абил тоже завелся. Джайма,  поверенный абильского царя и знатный толстосум, чье настоящее имя Данет для верности записал на пергаменте, оглядывал храмовые мозаики с такой гордостью, будто собственноручно лепил на стены янтарь и еще какие-то камни. Остеру до смерти хотелось подойти и посмотреть, заглянуть в каждый зал храма Трехликой Змеи, облазить все улочки фактории, говорить, говорить… с любым, кто не пропитался душным запахом повелителя Всеобщей Меры, кто не доносил Юнию и не поминал Везунчика. Джайма – купец настаивал, чтобы его так звали, не разводя лишних церемоний,  – насмешливо наблюдал за ним из-под широких бровей. Как будто чувствовал и знал: и цель приезда в факторию, и причину жадного любопытства и волнения молоденького отпущенника. А у Данета поджимались пальцы на ногах и потели ладони.

– Янтарь, халцедон, сердолик, «лунный серп», «глаз сокола»… а в правом углу что, любезный? Не разберу.

– Так подойди ближе, господин, и все увидишь.

Этот закутанный в багряную хламиду по самые уши бочонок с деньгами над ним насмехается! Как над мальчиком, впервые вырвавшимся из-под отцовской опеки. Абильский храм ничем не походил на святилища ривов – ряды высоченных колонн и летящие своды портиков – скорее, южные строители были сродни остерийским. Тот же полумрак и калейдоскоп самоцветов, забота о сохранении древних тайн. Вера в Трехликую Змею тщательно оберегалась от чужаков, удивительно, что Данета вообще пустили в храм, даже на ритуал пригласили. В незапамятные времена огромная змея погналась за своим хвостом в подземных пещерах и разрушила царство абилов, уничтожила мужчин, они были ей неугодны. С тех пор тамошние мужи ставят женщин выше себя и задабривают чудище, строя ему величественные храмы. Над алтарем из мелких красных камней возвышалась желтокожая дева с тремя ликами и змеиным хвостом. Нет, не дева – женщина в самом соку, высоко подняты шарообразные груди, ноги расставлены и выпячено лоно. Плоские лики задраны к своду. Недобрая и некрасивая… бабища. У ступней Трехликой копошатся согбенные виной мужчины. Весной, в месяц, что ривы посвятили цветам, богиня выбирает себе супруга из смертных. Еще на родине, в гимнасии Возлюбленного Луны, ученики смеялись: у абилов женщины имеют своих мужей. Бредовый слух оказался истинной правдой, Туштон ему объяснил. Мужчина срывает с юной жены покров невинности, но она проделывает с ним то же самое, а когда ей приходит время рожать, жрецы погружают его в некий морок, и муж испытывает все муки появления дитя. Жаль, что Везунчик не из Абилы!

– Благодарю, мудрый Джайма. Но уверяю тебя, мне известны люди, что продали бы столь незначительные камни дешевле эмпориатов стратега Корина. «Глаз сокола», коим здесь выложены стены, на рынках в Иварии идет от пяти до двенадцати риров за штуку. На рынке Лумидия, куда стекаются крупные закупщики, можно сбить цену и до четырех и даже трех. Впрочем, мне привезли фальды превосходных камней, если пожелаешь, я сделаю заказ…

Кажется, прозвучало достаточно небрежно. Хватит с него Юния и Кладия – ни одна тварь больше не будет обращаться с ним, как с безголосой вещью, подстилкой, чья ценность в упругой попке и способности не блевать при виде белесых телес императора. Ну, цокай языком, цокай! Храм в фактории новый, строился наспех, наверняка переплатили за доставку камней и редкой древесины.

– Что до твоего предложения показать мне ритуал свадьбы, то, боюсь, зрелище того, как какого-нибудь юнца уложат на алтарь кверху задом и засунут в него деревянный или каменный член, не слишком прельщает. Имитации божественного соития одинаковы во всем мире, в них нет ровно ничего таинственного и чудесного…

Джайма захохотал, обнажив мощные челюсти – аккуратно расчесанная бородка ткнула в потолок, точно перст. А ведь влиятельный купец еще молод, не больше тридцати пяти… молод и крепок телом, просто несносные хламиды здорово портят фигуру.

– Терракотовым! Член будет из терракоты, с ярко-красным навершием. Оу, очень толстым!

Белозубо улыбаясь, Джайма подступил к нему, и Данет ощутил себя голым. Собственно, этого он и добивался – желания, натиска, чтобы иметь возможность оттолкнуть притворно, затеять игру в преследование. Для того и одевался в прозрачный шелк всякий раз, как ментор Туштон приводил Джайму в сады Львиного дворца. Туника доставала едва до середины бедер, натягивалась при каждом движении, соблазнительно колыхалась. Данет не уставал нагибаться за ранними цветами, и ягодицы у него горели от взглядов абильца, точно от щипков.

– Поверь, во время ритуала супруг Трехликой извергнет семя. Иначе нельзя – наша вера требует, чтобы единение было добровольным. Суженный богини влюблен в нее всем сердцем… я знаю, что на твоей родине иначе, – Джайма умерил голос, но в прохладной тишине храма каждое слово слышно, будто вопль казнимого огнем. Тяжелая ладонь легла на живот, чуть прикрытый белым шелком. Огладила – медля, завоевывая, наслаждаясь. Воистину, если бы они встретились с Джаймой наедине в тот месяц, когда Юний катался по приморским провинциям, устоять было б труднее. Но Домециан вернулся, и пусть у Джаймы сколь угодно красивый рот и сильные руки, плоть можно держать в узде.

– Не иначе, юный господин, твой собственный зад сжимается при воспоминании о страсти божества… ударах ритуального жезла… Трехликая проведет супруга по лабиринту наслаждений, а вместе с ним пройдем и мы. К концу ритуала даже самые суровые мужи жаждут оказаться под могучим любовником.

– Вероятно, сие ты познал на личном опыте, мудрый Джайма? Кто же укладывает тебя лицом в подушку? – получилось! Купец вновь хохотнул коротко и отступил. Встряхнул кистью, пряча похоть в рукавах.

– Я пришел сюда, чтобы обсудить важное дело. Времени у меня – ровно до вечерней стражи, а солнце уже садится. Прости, жалкому слуге не до ритуалов чужой веры, когда его ждет император.            

Джайма опять осклабился. Кажется, узрел самодовольство. И это тоже к лучшему, купец должен поверить, что в императорском дворце для Данета Ристана открыты все двери. Весьма непрочная иллюзия. Юний изобразил равнодушие к обманутому аристократишке из Порции, так и не дождавшемуся обещанной за взятку помощи в судебном процессе. Спесивец приехал в столицу облегчить свой кошелек, ну что ж, в этом ему точно посодействовали… Домециан аристократишку терпеть не мог, только потому Данет и решился обстряпать дельце. Двести тысяч риров пошли на подарки нужным людям – деньгам непозволительно лежать мертвым грузом. Но когда Данет попытался влезть в интригу с назначением помощника префекта рынков, Юний ехидно спросил, как поделят барыш. Играй, да не заигрывайся, мальчик – вот что это значило.

– Пройдем в покои старшего жреца, там нас не побеспокоят…

А в покоях жреца за плотными занавесями понаверчено много маленьких дырочек, куда так приятно приложить ухо? Ладно, уж в науке говорить шепотом Данет определенно преуспел. Поклониться и кивнуть – и пусть Джайма идет впереди. Мелодичный звон перед алтарем прервал расшаркивания, и Данет едва не раскрыл рот, подтверждая пренебрежение купца к впечатлительным юнцам. Сплошь затянутая в красную с золотым шитьем тяжелую хламиду, к ним летела неведомая бабочка. Бабочка, забывшая освободиться от кокона. И впрямь летела – потому что закрытые тканью ноги несли ее очень быстро. Не поймешь даже, мужчина это создание или женщина, ибо лицо закрывают частые и тонкие цепочки и звенят – каждой прикрепленной к цепочке серебряной звездой.

Джайма переломился в поясе, а существо остановилось около, цепочки звякнули особенно громко и замерли перед лицом. Высоко зачесанные черные волосы, изящные руки гладкостью выдают возраст. Ногти накрашены алым, а на ногах явно массивные деревянные каблуки, подобные тем, что мастерят себе горожанки, чтобы пробираться по лужам. У абилов, кажется, нет процедов, но сходство почти полное. 

– Тэнна тиван улирэт. Мэ итисрах?

Голос звонкий, немного писклявый. И безграничная уверенность в своей власти, такое дается лишь правом рождения, вроде гонора Иллария Каста… Джайма откликнулся так резво, точно его ткнули иголкой.

– Мэ итисрах танэ ико, адабат!

Величайший! Купец назвал незнакомца «величайшим». От неожиданности появления «бабочки» прочие слова застряли в памяти, наотрез отказываясь переводиться. Данет поклонился на всякий случай – под звон цепочек и резкий, гортанный смешок. «Представление… показ… долго тянется… слишком долог. Кто чужак?» Или – «чужой кто такой будет?» А Джайма ответил, что чужак его хороший друг. «Мой хороший друг, величайший!» Тьфу! Ему еще не скоро удастся постигнуть все премудрости речи абилов. Туштон учил и низкому наречию, и высокому, принятому во дворцах меж посвященными. Убегая от страшной ямы, Данет целые дни просиживал над свитками, но высоким стилем пренебрегал. Верховное жречество Абилы и придворные царя в сердце Риер-Де?.. Да кто поверит в такую глупость? Кладий поверит, ха! Император смертельно боится заговоров, даже самых нелепых. То есть, чем нелепей подозрение, тем быстрее болванчик Кло купится.

«Бабочка» несколько мгновений рассматривал Данета в упор – меж цепочек упрямые темные глаза едва угадывались. Нет народа спесивей и дурнее ривов. Им настолько наплевать на обычаи варваров, что они самого царя Арамея прозевают под носом. Подумаешь, крутится какая-то заморская летунья в храме фактории… «бабочка», конечно, не царь, но ранг высок, раз гордец Джайма стелется, подобно слуге. Купец распрямился, лишь когда незнакомец, покачивая бедрами, скрылся за алтарем. Грудь у создания плоская, точно плоская, и кадык в наличии. Если б не эти признаки, Данет бы решил, что все ж спутал обращение: величайшая произносилось «адабат-иатта». Духи песка, смилуйтесь надо мной! Попытаться доказать Кладию, что в его столице тайком живет… кто, кстати, живет?.. и все распрекрасные ставленники Юния полетят со своих должностей! И префект претория, и префект городской стражи, и глава императорских соглядатаев – и даже Кассий Марон, много лет ведающий имперской военной разведкой. Домециана скандал тоже заденет, стоит хорошенько растравить ужас императора. Рано, слишком рано, у него не хватит на такое сноровки. Туест дост!.. Ему бы пару верных людей, способных разнюхать подробности, пролезть в храм, скажем, ночью… он бы и сам полез, но разве Кладий отпустит?

К жреческим покоям они шли в полном молчании. Судя по надутым щекам, Джайме страсть как хотелось заговорить, быть может, просить придержать язык, но купец с собой справился. Данета лихорадило все сильней, Джайма прав в своем презрении: жалкий юнец не умеет себя сдерживать. Без единого слова абил распахнул перед гостем низкую дверь, указал на покрытую вездесущей красной парчой лавку и придвинул тонкий кувшинчик с танцующими на серебряных боках цаплями. Глоток крепкого сладкого напитка оказался весьма к месту. Верса… с большой примесью опьяняющего зелья. Дрожь немного унялась, и Данет заглянул в прищуренные глаза абила. Полезно научиться отвечать на немые подначки с такой твердостью. У мальчика из Архии отличные менторы.  

– Мне доподлинно известно, что носящий венец намерен уменьшить провоз товаров через границу с Абилой. Провести подобный указ через Сенат труда не составит – мирный договор до сих пор не подписан, а военная партия разорвет любого, кто покусится на безопасность рубежей империи, –  голос не дрожит. Измена императору – вот что значит этот разговор. Джайма колыхнулся на соседней лавке, и Данет почувствовал волнение тяжелого, разогревшегося под хламидой тела.

– Насколько именно уменьшить, и каких богов должен благодарить я за важные сведения?

Купец, несомненно, сохраняет лицо, но подвоха не ожидал. Никто не ожидал, и партия плебеев, радея о кошельках крупных негоциантов, наживающих состояния на южных товарах, попытается дать отпор императорскому указу. Вот только Домециан решил перекрыть ручеек, с тем чтобы потом дозволить избранным… он часто использовал этот фокус, и Данет попробует повторить.

– Благодари бога жадности, мудрый Джайма. Если таковой существует, разумеется. Мы выстроим цепочку… – Светлые звенящие змейки вертелись перед глазами. Проклятье, Туштон выложил ему довольно много про обычаи абильской верхушки, разгадка близка и проста как белый день. Данет тряхнул волосами. Сейчас он должен навязать Джайме соглашение, прочее ждет. – …цепочку, где твои люди будут незаметны. Мой человек среди, хм, избранных счастливчиков, коим разрешат возить государственные товары, прикроет их. Цены неизбежно возрастут, особенно на драгоценные масла, шелк и пряности…

– Мы станем передавать товары названным тобой перекупщикам? А цены?.. Наши купцы не пойдут в кабалу, мы не данники империи! Прямо скажем, напротив.

– О цене договоритесь сами. Мне должна отходить пятая доля со всех сделок, заключенных с моим человеком. За это император не заметит дыры в его границе.

Улыбка далась огромным усилием. Все-таки его трясет, еще как! Одна ошибка, и безродному остеру, посмевшему влезть между Юнием и имперской казной, вырвут язык и засунут в зад. Предварительно подарив оный зад стражникам в Трех Бдящих. Юний может распознать обман, может случайно проболтаться Кладий, коему Данет намеревался напеть в уши при первой же возможности, может сорваться с крючка императорский закупщик Тит Руфин, запуганный угрозой поведать Домециану о многотысячных кражах… Может звезда Аспет рухнуть на землю, и тогда мы все сгорим!

– Мне пора, любезный, а ты поразмысли… и к твоей выгоде держать нашу беседу в тайне. Абилы подвергнутся изгнанию, стоит хотя бы звуку выйти из этих стен.

Джайма встал. Наклонился близко, обдав запахом мускуса и крепкого нара. Облизнул полные губы.

– А что в случае огласки произойдет с тобой?

– Не твоя печаль. Думай, как вы обойдете приграничную стражу, там настоящие волки, одичавшие без жалованья. Столковаться с ними не так уж трудно, но…

Укоризненный жест прервал его. Джайма вздохнул и вдруг опустил руку на плечо Данета.

– Ривы желают друг другу силы, но, скорее, подобное рвение следует сдерживать… позволь пожелать тебе терпения! Ты слишком мне полезен, чтобы сгинуть.

****

Сколпис нахохлился в углу лектики, точно смешной маленький гриб. Ну, если б у грибов росли куцые бороденки… вид лекаря, колдующего над зельями, заставил содрогнуться от смеха, более похожего на икоту больного. Данет развалился на подушках, откинул назад гудящую голову и закрыл глаза. Сколпис затрещал, не дожидаясь поощрения. Пусть трещит, поможет успокоиться… на Новом мосту отпущенника императора ждет цвет будущего Риер-Де – Камил Вестариан и Вителлий Каст, чтоб их черви сожрали. В столь милом обществе он будет пробовать гестийское последнего урожая, улыбаться, кривляться, как обезьянка уличного мима. Есть ли у Вителлия надежные люди, способные разнюхать про «бабочку»? Каст весьма пронырлив и умеет вертеться, но вот кузена ему так и не удалось отправить в Дом теней, жаль… Обратиться совершенно не к кому, он один в этом сраном городе, словно в пустыне. Тимий? Десятник претория еще молод, но хватка у него, как у истинного рива, и, кажется, Тимий знается со всяческим отребьем. Рискованно, ибо каждый готов предать.

– Сколпис…

Скороговорка и не думала прерываться. Зелья у ученого отменные, Кладий будет дрыхнуть сколько положено. Бедолага Сколпис и не подозревает, что сонный порошок нужен отпущеннику не для собственных сладких грез. Завтра Юний уезжает в Иварию, он что-то зачастил туда, и они с императором останутся наедине. Ну, если не считать болвана Патриса, что с успехом заменял Данета на высочайшем ложе последние пару декад. Патрис юн и глуп, он не доставляет хлопот, пусть понаслаждается роскошью дворца и тощей задницей Кладия еще месяц.

– Не больше трех ложечек, о роза садов империи! Всыплешь еще, рискуешь никогда не проснуться. Размешать, взболтать и пить теплым…

– Сколпис, ты всякий раз мне об этом напоминаешь. Послушай, любезный… что означает, когда мужчина имеет кадык и член, но говорит тонким голосом? И вообще похож на женщину. 

Он определенно заметил выпуклость впереди бабочкиного кокона, такое не спутаешь! Сколпис разбирается в уродствах и болезнях лучше жреца-недоучки, хотя в храме Возлюбленного Луны натаскивали на поиск целебных трав и даже учили делать операции, но Данет видел свое будущее в другом и отлынивал. Впрочем, чтобы определить у себя «хворь легионеров» знаний остера хватило. Смешно, он перепугался, как девица, впервые подхватившая от любовника срамные выделения, не понимающая, куда бежать со своим позором. Всего лишь полгода назад Данет Ристан едва не сиганул вниз башкой с мениана, а теперь ему, видите ли, захотелось жить! Не сгнить от постыдной болячки, во всяком случае, да еще «подаренной» Домецианом. Сколпис отыскался вовремя – седой, юркий человечек с запасом травок… в имении Децимов от схожей хвори лечили куда хуже, и Данет так и не узнал, кто наградил его проклятьем – оценщик или приказчик, что отымел раба у амбарной стены. Или благородный Корин, было б забавно.

– Щадящая кастрация, господин, вот первое, что приходит в голову.

Сколпису приходило в голову весьма много и исключительно удачно. Оставшегося без службы ученого привел к отпущеннику дворцовый раб – пожилой, степенный перуниец, полагавший, что своей заботой заслужил милости Данета. Госпиталь для ветеранов, давший приют сотням бывших вояк и горстке лекарской обслуги, распустили за недостатком денег. Казна пуста, в ней веками свищет ветер, во дворце сию присказку повторяли на все лады, точно молитву Неутомимым. Скрюченный медикус не подвергал сомнению способность имперских казначеев распоряжаться состоянием Мартиасов. Войдя в покои остера, Сколпис попросту опустился на колени и замер со скрещенными на груди руками. «Молодой господин, молю тебя не оставить несчастных ветеранов. Некоторые так стары, что не поднимаются с ложа, мы кормим их протертой пхалтой с ложки… некоторые потеряли конечности в войнах за Риер-Де, утратили зрение и слух. Когда госпиталь закроют, им останется ползать в пыли, выпрашивая подаяние. Склони внимание носящего венец к нуждам убогих, и я отдам себя тебе в вечное рабство». Данет растерялся. За каким козлиным отростком ему рассыпающийся на ходу от дряхлости раб? И почему он должен слушать о страданиях ветеранов-ривов? Уж наверняка вояки, топча цветущие земли, насилуя, сжигая и грабя, не помышляли о жалости к побежденным. Родные братья Донателла Корина, только ниже рангом! Он приготовился оказать услугу перунийцу, и впрямь хорошо за ним присматривавшему, но остолоп притащил ему это недоразумение.

Елозящий по ковру Сколпис вперил в него цепкие глазки. Ну, сейчас начнется! Вопли, слезы… разве ему недостаточно собственных бед? В любую ночь Кладию наскучит старательный, но неумелый Патрис, а заражение императора опасной хворью грозит ямой с собаками и крючьями. Юний притащил ему эту мерзость и преспокойно отправился развлекаться. Данет знал, что в армии позорная болячка передается от мужика к мужику со скоростью летящей стрелы. Конечно, император тут же ее подхватит. «Господин, возле твоего прекрасного рта я вижу характерные припухлости. Нет ли у тебя похожих в паху и за ушами?» Данет ошеломленно подтвердил догадку лекаря, немедля выругав себя за глупость. Довериться неизвестному старикану!.. Сколпис шустро вскочил, велев рабу нести таз с теплой водой и жасминовое масло, бесцеремонно пихнул Данета к ложу и задрал на нем тунику. Беглый осмотр мигом лишил Сколписа нарочитой угодливости и вычурной красоты словес. Без тайного злорадства и ложной стыдливости лекарь ощупывал его сухими проворными пальцами, и Данет едва не застонал от облегчения. Ему нравились люди, влюбленные в свое дело, в увлечении сем не замечавшие ничего и никого, только результат. Сколпис отправил перунийца в госпиталь за ингредиентами к целебным зельям, опустился на пол, приняв исполненную терпения позу уличного торговца и наизусть зачитал отпущеннику выдержки из трактата «Об опасностях телесного соития». Данет постарался не упустить ни единого совета, а ведь в гимнасии медицина нагоняла тоску. «Корень перчанки, растворенный в неком секретном зелье, защищает от заражения, очищая кожу, убивая болезнетворные миазмы… ни в коем случае не пить, господин! Наносить на потребные для удовольствия члены. Ну да, и внутрь тоже, смочив смесью мягкую ткань».

Сообщая Юнию неприятные новости, Данет допустил лишнюю резкость, но имперец только хмыкнул. И не протестуя, позвал к себе Сколписа. Значит, догадка о том, что обращение к придворным лекарям либо бесполезно, либо чревато бедой, была верной. При особе носящего венец молчание – всегда к лучшему. Ластясь и прикидываясь ревнивцем, Данет поведал императору о погибающем госпитале, добавив, что повелителю вовсе не обязательно тратить на ветеранов казенные монеты. Достаточно намекнуть толстосумам, вроде Каста или Вестариана. Иллария как раз принесло в столицу из лонгианских лесов, и Данет наслаждался, наблюдая, как морщится драгоценный племянничек от приказа дяди. Позже остер наведался в госпиталь, проверяя, получили ли старики свою пхалту и уход. Он бы с удовольствием всыпал в кашу этим беззубым палачам мышьяк, но сделка есть сделка. Сколписы на дороге не валяются. Ученый шнырял по дворцу, точно мышь, ухитряясь никого не раздражать, и всегда оказывался полезен. Вот и сейчас Данет убил бы часы, сравнивая приметы «бабочки», поселившейся в абильском храме, с известными ему признаками увечий и болезней, а у лекаря ответ нашелся сходу.

– Мне не по душе это твое «щадящая кастрация». Абил успел обзавестись кадыком, значит, его искалечили уже взрослым. Жестоко.

Сколпис упрятал пузырьки с сонным зельем в расшитый жемчугом мешочек, сунул снадобье Данету на колени и удовлетворенно хихикнул.

– У тебя отличные суждения, господин, когда ты не вязнешь в жреческих предрассудках. Но твое образование сходно с туникой нищего – дыры у ворота и у подола. Что может означать кастрация в зрелом возрасте? Внезапную перемену участи, опалу… преступление? В Риер-Де столь сурово наказывают охотившихся в императорских угодьях, а еще насильников честных девушек.

Исключено. Джайма оказывал «бабочке» великий почет, с чего бы купцу трепетать пред вором иль другим проходимцем? Данет убрал мешочек в кошель на поясе, вытащив оттуда десять риров. Судя по потертому одеянию, дворцовые щедроты Сколпису впрок не шли.

– Покопайся-ка в сводах абильских законников, любезный. И купи себе новый плащ. Найдешь примеры подвергшихся кастрации, и я отсыплю тебе полсотни кругляшей с профилем божественного доминатора.

****

Старшие принцепессы разительно отличались одна от другой. Болтливая, слегка туповатая Миллисента и молчунья Армида не особо ладили, и находиться рядом с новоиспеченными матронами было сущим наказанием. Всякая женщина кичится замужеством до первой беременности – поговорка не лгала. Обеим девицам подыскали мужей одновременно, и выбор делал честь изворотливости их подлинного папаши. Больших ничтожеств, чем наследник принцепса Лориа-Динора и богач-сиротка Гай Обол, в империи не водилось. Зятья не помешают Юнию вертеть дочерьми и их состояниями как угодно, а для пользы имперец еще до брака подложил Армиду под своего любимчика Виниция. Девица попыталась взбрыкнуть – к удивлению остера, ей нравился веснушчатый болезненный жених, – но с Юнием такие штучки не проходили. Виниций, впрочем, с разбегу воспылал страстью к пепельноволосой умнице и пялился ей в рот, беспрекословно подчиняясь. Однако ж постигнутые тайны близости лишь добавили Армиде злонравия. На месте Миллисенты Данет бы остерегся вот уже более получаса мучить лютню, терзая слух всех, кто находился в утренних комнатах.

Принципесса самозабвенно тренькала простенькую мелодию, напевая себе под нос и закатывая глаза. На лице Армиды с каждым аккордом все резче проступало сходство с отцом, а рабыни старались слиться с драпировками. Данету музицирование мешало несказанно, хотелось удрать подальше, чтобы еще раз прикинуть всю «цепочку» договора с Джаймой и погадать о «бабочке». Или с толком закончить трактат на абильском, заданный Туштоном. Но распорядок дня во дворце отличался жесткостью доспехов копьеносца: семейство и приближенные императора всегда должны находиться поблизости от священной особы. Даже если последняя судомойка знает, что император протрет зенки не раньше вечерней стражи. Сиди с вздорными девчонками и болваном Патрисом, изображай величайшее счастье, всякий миг закладывая башку. Наслаждался кошачьим визгом Миллисенты один Патрис, томно прикрывал веки, покачиваясь в такт. Щенок пытается льстить… духи песка, он сам был таким, даже хуже. Патрис чрезмерно молод – всего-то пятнадцать! – очарован свалившимся успехом, но не напуган, не одурманен. В начале своего рабства при дворе Данет болтался, точно дерьмо в сточной канаве, цеплялся за Юния, лебезя с восторгом, с упоением… кончил после порки, куда еще… целовал избившую руку, прыгал на задних лапках, благодаря за всякий день без боли. За день жизни. Истинная правда, и нечего подменять воспоминания. Имперское сучье превратило его в вонючий студень, все они, все!.. И начал Корин. Лебезить и прыгать приходится и сейчас, но в Архии он был старше Патриса – и поверил Везунчику. В Риер-Де его привезли уже в том возрасте, когда мужчине рукой подать до тоги, и он поверил Домециану. Вот за это выцарапать бы себе мозг и сердце, чтобы никогда… «Я люблю тебя!» А уж как я умею любить, гнусное зверье, вы узнаете.

Стилос вильнул по пергаменту, оставляя омерзительное пятно. Пропал урок. Зато Армиде словно дали пинка, даже странно, как чья-то ненависть заражает прочих. Принцепесса скинула кисейное вышивание на мозаичный пол, выпрямилась в кресле, одарив сестру взглядом тигрицы. Миллисента не соизволила понять, а Армиде большего для ссоры и не требовалось. Хорошо б везунчикова жена в точности повторяла свою царственную тезку! 

– Милли, ты не могла бы убраться со своей лютней в другую залу? У меня уши болят от этих завываний!

От гнева юная матрона стремительно старилась. Нравом Армида, скорее, пошла в мать – императрица не признавала сдержанности. Рабыни затряслись так, что занавеси заколыхались, точно от шквала. Патрис захлопал светлыми глазенками, а Данет прикрылся испорченным трактатом. Почему он должен торчать здесь, вдыхая ароматы женских притираний, слушая всякий вздор, когда на конюшнях полно отменных лошадей, так и манит прокатиться? Зачем ему вольная, к которой Кладий приложил печать со Львами, если он прикован, как каторжник к галерной скамье? Железное правило Домециана: императора нельзя оставлять без присмотра, последствия будут ужасны. Раз или два в году Кладий просыпался до обеда, проклятье!

– В тебе говорит зависть, милая Ида. Мой супруг не устает твердить, что я исполняю «Песню весны» куда мелодичней знаменитой Руаллы с Нового моста. 

Ну и зря. Армида – любимица и отца, и матери, да и Кладия, пожалуй. Она запросто свернет Миллисенте шею; убивать детей Мартиасам не привыкать. Армида улыбнулась вкрадчиво, сложила ладони на коленях. Само смирение.

– Если ты гордишься тем, что поешь красивей презренной дикарки, вой дальше! Наверное, твой супруг близко знаком с этой Руаллой…

– А мне нравится, божественная, прости…

Песчаные владыки, кто тянет Патриса за язык? Настолько стремится угодить, что совсем разум потерял. Армида развернулась к мальчишке – так воин в бою выбирает более слабого врага, чтобы после растоптать прочих.

– Ты кто такой? Вообразил, будто отец вспомнит о тебе к ночи? Твои кишки уже растащат псы!

Псы, не псы, но порку Армида могла устроить. Данет поспешил вмешаться, ибо пока зелья Сколписа не излечат его полностью, к Кладию лучше не прикасаться. А выпоротый Патрис – дурная замена.

– Божественная, – он встал и поклонился низко, – невежественный юнец всего лишь желал выразить безмерное восхищение тобой и твоей божественной сестрой. Да благословят вас Инсаар и Мать-Натура!

Армида не удостоила его ответом, отвернулась медленно. Кивком приказала рабыне поднять вышивание. Прикинуть, что бы значило молчание, Данет не успел. Ближайшая к двери рабыня метнулась за занавески, хлопнув створкой. Вернулась тут же, шепнула что-то Армиде – даже эти девки соображают, кому стоит выражать почет. Ясно, с таким трепетом встречают только Домециана.

Юний вошел в распахнутые двери – обе створки, как для императора! Дорожная короткая туника, кожаный легкий нагрудник, накидка на тускло-золотых прядях. Собрался в Иварию, так чего не уберется? Верхняя губа побелела и подрагивает, ну прямо как у дочки.

– Вон. Все пошли вон. Кроме тебя, рыжая сволочь.

Данет восхитился сквозь липкий испуг. Когда-нибудь он станет гонять царственных деточек, а они не посмеют возразить ему. Торопятся исчезнуть, шурша вышитыми подолами. В этих стенах каждый дерется в одиночку, будь ты раб или принцепесса.

Юний отпихнул ногой низкий столик, жалобно взвизгнула упавшая лютня.

– Ты впрямь решил, что слепишь дельце за моей спиной? Сучонок!

Свинцовая затрещина швырнула на лежанку. Предвидя попытку защититься, Юний вывернул ему кисть и врезал еще. Следующий удар будет кулаком. Извернувшись ужом, Данет соскользнул на пол, обнял высокие сапоги. Вцепился – не оторвешь. Если мразь изуродует его, у Кладия надолго не задержишься! А он не уйдет, пусть лучше удавят здесь, имперцы должны ответить… бить по плечам и спине не так весело, правда?

– В чем моя вина?! Пощади!

Домециан тянул за волосы, силясь оттащить от себя. Слизывая кровь с рассеченной губы, беззвучно всхлипывая, Данет втискивался в голые колени. И сдался, только когда имперец, изловчившись, саданул его в живот.

– Меня оболгали! Господин мой, нет слуги более преданного!

– Заткнись, ублюдок! Помесь дерьма с навозом… чего тебе не хватает, а? Срать скоро золотом начнешь!

Ругань подкреплялась пощечинами. Ну, проболтайся же ты, гадина, кто донес! Юний прижал его к полу, навалился. Данет зажмурился. Нельзя смотреть Домециану в глаза, иначе затянет. Безумный вихрь – сродни тому, что несет мертвецов в чертоги Дома теней. Имперец распластывает под собой, рвет одежду, вдавливает раскаленную дубину меж бедер.

– Раздвинь ноги, подстилка! Только на это годишься.

Покориться – и боль уйдет. Она притупилась быстро, оставив слепящее унижение. Закончив, Юний скатился с него, поднялся с рычанием неутоленной ярости. Буркнул кому-то у дверей: «Позови прибрать». К вечеру слух облетит весь дворец… не о том думаешь, дурак. Донести мог императорский закупщик Тит Руфин, но тот сам трясся от ужаса, что Домециан прознает об утаенных деньгах. Выследили, и если добрались до Джаймы…

– И кому ты собирался продать право провоза через границу абильских товаров? Соврешь, отведаешь кнута и ласк подвальной стражи.

Юний слегка поддел его носком сапога, а Данет едва не рассмеялся. Все же сболтнул, сытый боров! Не выведал Домециан про факторию, и государственных закупщиков четверо… от трусливого скота Руфина следует избавиться, найти другого. Благо, Кладий-то останется в Львином дворце, долгими ночами о чем не поворкуешь?.. «Доминатор, твой закупщик обманывает тебя, обкрадывает казну, преклони слух к доказательствам».

– Я не успел ни с кем договориться, господин… почему мне нельзя? – распахнуть глаза, заморгать непонимающе. Он милый, глупый мальчик, под стать Патрису. Наверняка, рожа в синяках, придется замазывать, чтоб император не приметил. И сесть он завтра не сможет. Пустое – такова цена свободы и силы; он ее заплатит, выложит до асса, и настанет их черед платить. Время, когда избитый щенок скулил и глотал нар от отчаянья, прошло.

– Потому что здесь я беру себе, что пожелаю. А ты всего-навсего сладкая попка, не слишком уже тугая!

Если не видишь склонившегося над собой злого духа, то не примешь его слова за истину, несмываемое клеймо. Милый мальчик станет смотреть на перевернутый стол и похотливо облизывать распухшие губы.

– Попробуй дернуться до моего приезда, раскаешься!

Стукнула дверь. Рабыня выскользнула из-за драпировки, принялась убирать. Повздыхала сокрушенно над разбитой хрустальной вазой – варенье пролилось, придется долго отмывать. Так вот куда Юний совал пальцы… смотри на вишневые пятна, запоминай причудливый узор, представляй себе «бабочку», Джайму, храм в фактории и тамошние самоцветы. Чтобы купить в портах Теплого моря, скажем, триста фальдов красивых камушков, годящихся для отделки, потребуются тысячи риров. Но в столице самоцветы рвут с мясом за стоимость куда большую… деньги он отыщет, надо лишь связать все нити воедино. Помыться перед тем, как проснется Кладий, и… ну да, теперь он глотает нар просто для удовольствия. Пара кубиков не помешает.

****

Повелитель Всеобщей Меры отбывал ко сну уже третий час. Умаявшиеся на приеме рабы бесстыже дрыхли в галереях. Привалившись натруженными спинами к стенам и ларям, сопели и кашляли в своих рабских кошмарах. Иногда какой-нибудь ревностный преторианец толкал невольника, поднимая на ноги, но едва воин отходил, как храп раздавался вновь. Чадило пламя в серебряных и золотых чашах, и сквозь занавеси мутно-желтыми всполохами пробивалась заря. Принцепс Лориа-Динор, чье кресло стояло рядом с императорским, давно взывал к Данету, и отпущенник отлично понимал немую просьбу. Ну, благородная скотина, наши цели расходятся. Твоя подагра умоляет об отдыхе, но конец приема означает, что пьяная тушка Кладия ляжет на меня одного – с не менее пьяным Патрисом на подхвате.

Кладий так и норовил сползти с седалища, непристойно задирал тунику, редкие прилизанные маслом волосенки не скрывали раскрасневшуюся лысину.

– Не ум-мееете танцевааать, сучьи дети!

Гибкие, перевитые сильными мускулами под гладкой кожей, танцоры испуганно смешались, застыли в круге придворных. Какой-то сенатор, воспользовавшись заминкой, потянул за руку ближайшего к нему юного плясуна. Тот зарделся, покорно подставил губы для поцелуя. Не забудь слупить с сенатора плату за услуги, красавчик.

– Вооот вы сейчааассс увидите! – кажется, император вознамерился преподать танцорам урок. Помешать Кладию опозориться окончательно с места Данета удобней всего – придержать за плечи, уговорить ласково. Не зря ж остер устроился точно за высочайшим креслом. Но кто он такой, чтобы спорить с божественной волей? А Патрис подзуживает, верещит с пола, тащит Кладия за подол. Сопляк ублажает болванчика слишком уж долго и успешно, пора обрезать крылышки.

Патрис помог Кладию встать, и оба затоптались, закружились под одобрительные выкрики льстецов, взбрыкивая задом и скалясь. Теперь на Данета уставился не только принцепс, но и префект претория, и государственный казначей, и еще кто-то потрезвее. Тщатся сохранить ошметки величия! Вот она, моя судьба, корячится в золотых огнях, и иной я не желаю. Явись мне неведомый бог времени, предложи повернуть свое колесо вспять, я откажусь. Сквозь опущенные ресницы тронный зал видится страной чарующих снов, где власть и деньги падают с расписанного Львами потолка – просто протяни ладонь. Разорви любого, кто посмеет мешать…

– Господин Данет, он пришел. Нам пора, – десятник Тимий подобрался так незаметно, что остер едва не шарахнулся от алого плаща преторианца. Кивнул осторожно. Тимий будет ждать его в извилистом ходе, что ведет к скрытым под землей развалинам древней цитадели Торквиниана. Легко выбраться из хмельной толпы, рукоплещущей пляске императора-шута, никто не окликнул в спину. В галерее Данет наткнулся на сплетенную в объятиях парочку и поспешил отвернуться. Принцепесса Армида милуется по углам с собственным законным супругом, ну-ну. Гаю Виницию, месящему грязь в провинции Иср-Баста, было б полезно узреть, с кем ему изменяет любовница.

Тимий караулил его за дверцей тайного хода и тут же высоко поднял факел, освещая дорогу. Стертые минувшими веками лики в каменных проемах сопровождали спуск. Львиный дворец строили поверх разрушенной крепости, и даже архитекторы не знали, что скрывают руины – святилища иль казармы. Иногда в толще стен находили человеческие кости, а там, где заканчивался ход, на влажной земле, близ пристаней, поутру обнаруживали весьма свежих покойников. Спускаясь по узким, крутым ступеням, Тимий передергивал литыми плечами. Не по себе десятнику, и явно не от близости умершей славы предков. Нищему аристократу с пятью завитками на запястье требуется кормить семью, одаривать греющих ложе и не стыдиться перед богатыми собутыльниками. В претории полно сенаторских сынков, прячущихся от войны, Тимию же приходится считать гроши. Но страх перебил жадность: десятник отказался встречаться с наемником в одиночку.

Убийца ждал их у широченной каменной тумбы, стерегущей пристань еще с правления Торквиниана. Невысокий, жилистый, ловкий варвар смирно сидел на корточках, пряча ношу в траве. С близкой реки тянуло прохладой, в верховьях Тая, в сердце Риер-Де, всегда свежее, чем в Нижнем и Среднем городе. Впрочем, в кварталах бедноты Данет пока не бывал, он вообще ничего не видел, кроме купален Санции и двух дворцов. Скоро все изменится, ну, или Юний растерзает его. С каждой ночью в дворцовой удавке страх отступал все дальше, остера даже не знобило, хоть он и выскочил из залы без плаща.

Тимий махнул варвару, зашептал громко:

– Показывай товар, не тяни!

Бритая, дышащая чесноком рожа придвинулась вплотную. В сером тумане рассвета движения убийцы казались незаметными, плавными, точно под водой. Варвар растянул веревки бездонного мешка, Данет ухватился за край дерюги. И с наслаждением взглянул еще раз. М-да, не скажешь, что закупщика Тита Руфина прикончили ударом кинжала в грудь уличные грабители и забрали с собой трофей. Судя по содержимому мешка, голову предателя какие-то безумцы перепутали с кожаным мячом.

– Отлично. Осталось последнее. Ты справишься?

Данет не знал имени наемника, приказы тот выполнял без лишних слов и уточнений. И сейчас варвар бездумно сплюнул на землю.

– Справлюсь. Но плату вперед.

– Голова должна оказаться прямо под дверями императорского закупщика Латула. И уложи ее так… пусть сука поймет, откуда ему принесли украшение, и пусть заречется болтать и жаловаться. Предупреждение касается и тебя, любезный.

Убийца скривился. Не убедил, да? Данет качнулся на носках и позволил варвару прочесть на своем лице историю императорского любовника. Архийский рынок рабов; торчащую из глазницы колодника длинную иглу; яму с бешеными псами, похотливое сопение Кладия под мольбы мальчиков о пощаде, Домециана с плеткой в руке. И ярость.

– Любезный, если из-за тебя мне придется менять решения, ты дорого заплатишь. Дороже, чем закупщик. Он-то быстро сдох.

Варвар, согнувшись, дернулся прочь. С маской нельзя расставаться и на миг, ибо после она не налезет. Милый мальчик вернется к повелителю, и колесо завертится вновь. Что-то мокрое, шершавое коснулось ладони. Убийца поцеловал ему руку, оцарапав кожу щетиной. Кажется, последним руки ему целовал Везунчик. Ну, если не считать привычной угодливости рабов… В переулке между отцовским домом и забором купца Мемнона. Крепко обхватил запястье, застегнул тяжелый браслет и поднес к губам раскрытую ладонь. Почему он все это помнит? В месяце солнца Донателл Корин получит свой второй триумф за сожженные бринийские деревни, забитое в колодки мужичье варварских дружин. Верховный стратег Друз вытряс из императора милость, Юний не прекословил из желания сохранять мир с военными. Туест дост, стоит ли править империей, чтобы дрожать перед кучкой высокородных грабителей? Почему Домециан не удавит Друза, а заодно и его дружков? Данет помог бы без колебаний.

Обратный путь был короче. Данет перепрыгивал через ступени, торопясь вернуться, стараясь не расплескать упоение ужасом убийцы. Истинное наслаждение, когда тебя настолько боятся. Иного выбора нет. Едва ль Домециан с легкой душой вырезал тех командиров преторианцев, что возвели Кладия на трон. Их семьи могли отплатить, но обделались и поклонились новому хозяину.

Император плакал на полу. Морщил нос, тер кислое личико, расквашивая сопли. Рядом тоненько похрапывал Патрис. Придворные перешептывались, опасаясь подойти. Нередко божественный в подпитии отдавал уж больно дикие приказы.

– Данет, счастье мое… они меня ненавидят, предают! Хотят убить, я знаю! Где ты был?!

– Уже вернулся, повелитель. Пусть ненавидят. Я тебя люблю.

****

Юний разнеженно потянулся, на плечах вздулись мускулы. Ни болезни тварь не берут, ни возраст, ни вечные разъезды… приехал – и тут же закрутил вокруг себя водоворот дел и просителей, а когда за окнами запели ранние птицы, ввалился к Данету. Другого остер не ждал, и, случись иначе, пошел бы сам.

– Куда делся милашка Патрис? Ааа… устал-то как, чтоб злые духи разодрали смотрителей дорог…

Не угадаешь, сколько ему уже выложили про исчезновение Патриса. Тимий вроде бы держал язык за зубами, за преторианцем числятся провинности и посерьезней. Данет перевернулся на живот, устраиваясь так, чтобы Юнию, при желании, удобно было обнять. Тело ныло в истоме, тягуче сводило бедра. В пустоте мыслей таяли последние раскаты животной радости. Для Юния он – сладкая дырка, но имперец для него – крепкая плоть, все довольны. Не верилось, что лишь полгода назад некий остерийский сопляк блевал в нужнике, заново осознавая свою растоптанность. Домециан обращался с ним, как с процедом – лупцевал под дурное настроение и брал, когда вздумается. Чтобы выжить, требуется пища, уму и телу одинаково. А с Кладием грозит голодная смерть.

– Представь, господин, Патрис оказался вором. Неблагодарный мальчишка… ты столько с ним возился. Нагрудный знак доминатора, помнишь, тот, где Лев выложен топазами и рубинами?..

– Неужто Патрис свистнул? Дитя прелюбодеяния всегда и дитя пьяного ужина, умишка ни на асс.

– Ты прав, господин. Император горевал о пропаже два дня, а глупец отмалчивался. Наверное, хотел продать при возможности. Драгоценность вернули преторианцы. Десятник доложил, будто пряжка его пояса закатилась в щель между плитами, он полез доставать и открыл тайник. Отыскались еще и парные браслеты с мелкими алмазами.

Удачная находка: обвинить Патриса в краже вещиц ценных, но не уникальных. Тимий сгоряча предложил сунуть в тайник «Славу Риер-Де» – огромный, во всю грудь медальон, которому насчитывалось лет пятьсот. В летописях указывалось, что алмазы величиной с голубиное яйцо победителям-ривам преподнес исчезнувший ныне народ как выкуп за свободу. Алмазы вставили в творение лучших ювелиров  – медальон невиданной красоты, а дарителей уничтожили. Кладий мог поверить в несусветную дурь полукровки Патриса, но Юний – никогда. Хотя Домециан и подвержен суеверию, наделяющему ублюдков врожденным безумием и склонностью к преступлениям, он не притащил бы в постель доминатора настолько тупого человека.

– Должно, бездельник дулся в кости с приятелями, вот и закатилось в щель… Кло очень бесился?

Данет позволил себе смешок. Не презрительный, сочувственный. О, он даже защищал Патриса напоказ пред императором и «разъяренным» Тимием. Конечно же, заступничество не спасло юнца от порки и изгнания, а наказание более суровое в намерения Данета не входило. Не чудовище же он, в самом деле. Жестокость полезна лишь при крайней необходимости, в прочих случаях следует выставлять себя сострадательным и участливым. Юний зевнул раскатисто и все же обнял Данета поперек намеренно подставленной талии. Зеркальное серебро над ложем отразило два смутных силуэта, обнаженных, почти прекрасных.

– На твоем месте я б сам прикончил эту пархатую свинью.

Полупризнание объединяло их. Запретное откровение, спрятанное так глубоко и надежно, что не вырвется ни под пыткой, ни в бреду, ни в хмельном угаре. Молодой остер и рив, разменявший пятый десяток, одинаково не желали своего повелителя на ложе. С изгнанием полукровки Данету вновь придется ублажать императора, такова цена… искать себе более резвую замену Юния заставила необходимость, ибо тело Кладия убивало в нем крохи вожделения. Данет благоразумно оставил без ответа опрометчивые слова. Придвинулся ближе, сминая покрывала, потерся подбородком о плечо, отмеченное широким, почти незаметным шрамом. Точно, когда-то Юнию пришлось тащить нечто неподъемное, и ремни врезались в кожу.

Откликаться на откровения имперца было опасно, это остер уразумел еще в ночь убийства маленького Луциана Мартиаса. Юний велел зарезать ребенка, быть может, собственного сына, ради чего?.. Данет далеко не все понял из скупых признаний, вырванных болью. Юний говорил не с ничтожным рабом, вовсе нет, просто Данет оказался единственным существом, перед кем не страшно вывернуть себя, ведь наутро безгласного слушателя не составит труда устранить. Много позже, уже вынырнув из рабского бездумья, Данет перебирал в памяти каждый звук и жест той ночи, но истина плутала в закоулках души врага. Принцепс Росций пытался свергнуть всесильного отпущенника; дабы отвести от себя беду, Юний представил заговор как покушение на императора. Но страх Кладия перед переворотом не знал удержу. Стоило в гнилой рассудок запасть идее, будто Росций готовился посадить на трон Луциана, и ребенка списали со счетов, точно непроданный товар. «Кло сам ребенок… кто его защитит? Сучья жизнь!»

Ничего, я разгадаю твои загадки, грязная мразь, и вот тогда ты повертишься. Жаль портить ненавистью часы отдыха, но она всегда рядом, вроде костылей калеки… паршивое сравнение! Он не калека и на вершине власти не станет слюнявиться из-за спесивых трутней, они лишь получают заслуженное.

Едва касаясь, Юний погладил ему лопатки, надавив сильнее, пересчитал пальцами позвонки, и ладонь улеглась в ложбинке меж ягодиц. Воистину, чувство сродни насыщению, меняющему страх и усталость на жажду драки. Данет вжался пахом в покрывала, впитывая жар, что становился волей. Прежде ему часто делалось плохо от одного присутствия Юния. Верно, чем охотней ты гнешься, тем успешней тебя… поедают? Раньше Домециан жрал его, как сочный окорок, а сейчас они рвут друг у друга куски. Жрецы Быстроразящих сочли б такое толкование телесного соития сущим богохульством.

– Злишься еще? Ну-ка посмотри на меня, – надо же, Домециан помнит об их встрече пред отъездом в Иварию. Данет приказал себе не бояться, повторяя, как заклинание, что предупрежденный кровавым подношением на своем крыльце закупщик Гней Латул скорее накинет петлю на шею, чем побежит доносить.

– Данет, чего ты хочешь? – в карих равнодушных глазах было что-то. Так над очагом сквозь темень заслонки прорывается пламя. Тревожный признак. Закатывая ему взбучку, Юний никогда не беспокоился о последствиях. Считал, что выпоротый мальчишка усвоил науку и поджал хвост. А это «хочешь» смахивает… на извинение? Домециану важно, чтобы за императором надежно приглядывали, потому и задабривает.

– Господин мой, я всем доволен. Ты вернулся, повелитель наш здоров, мне нечего более желать, – дабы звучало убедительней, Данет приподнялся на локтях, подаваясь навстречу ласкающей руке. И тут же застонал от чувствительного щипка. Ну, он мог бы попросить еще раз натянуть его, но Юний уже вымотался.

– Нет. Чего ты хочешь? И не болтай чепухи. Новые комнаты? Или… ты вроде свел дружбу с пронырой Кастом. В следующую декаду он устраивает прием в папашином загородном хлеву. Откуда только деньги взял?.. Тебе полезно будет съездить. Эту семейку лучше держать на виду.

– А…

– Я останусь с Кладием, ты развлекайся.

Песчаные владыки, спасибо! Комнаты ему без надобности. В начале нового мальчика для императорских удовольствий запихали в конуру, где пылились узкая лавка, прикрытая льняными покрывалами, и крошечный стол с медной посудой. Приставили одного раба – благословите Инсаар провинцию Перуния! – без добросовестной помощи Данет бы мигом загнулся. Юний пичкал его наром, к ночи приказывал наряжаться и вталкивал в опочивальню Кладия. В комнатенку Данет возвращался почти в обмороке и лежал до вечера ничком, борясь с тошнотой и слабостью, а раб смачивал ему виски и заставлял глотать снадобья, смягчающие отравление. Ему было плевать на голые беленые стены, на свой статус – ниже самого низшего. Тем паче что Юний водил его в собственные роскошные покои очень часто. Вместе с вольной Данет получил комнаты не хуже, поблизости от тех, где обитал носящий венец. Их убранство презирало дерево, повсюду – золото и серебро, искусные фрески на высоких потолках, изумительно выделанные ткани… Данет ненавидел сие жилище куда яростней прежнего. И искал удобную возможность выпросить у Кладия дом. Пусть самый скромный, но свой, куда никто не ворвется без предупреждения, где можно закрыть за собой двери и забыть о дворцах – до следующей вечерней стражи. К Юнию опасно обращаться, тот откажет и напоет Кладию.

Сейчас следует изобразить потрясенную благодарность. Восторг изображать не требовалось. Юний сменит его рядом с императором, даст глотнуть воздуха, а Вителлий остеру нравился. И, что важнее всего, удастся встретиться с Джаймой без забот, позвать абила на прием к проныре – ко входу для прислуги. Сыщется же в имении Кастов укромный уголок, наверняка хлевом там и не пахнет. «Проныра» и «наследник великого Гая» – простонародье всегда метко подбирает прозвища. Над Вителлием частенько потешались, но кличка выдавала приязнь и любопытство, а Иллария люди сторонились. Наследников чего-то великого в Риер-Де как навоза в коровнике, аристократ чересчур высокомерен, чтобы собрать сторонников.

Юний улыбался со снисходительностью взрослого к причудам младенца. Якобы не сдержав чувств, Данет извернулся на ложе и прижался губами там, где размеренно билось сердце имперца. Поймал такт, осторожно высунул язык и лизнул соленую от пота кожу. Иногда Юний вдруг делал или говорил нечто… ловушка, укорачивающая привязь. Наивный юнец долго бегал кругами.

Домециан небольно прихватил его за пряди на затылке, вынудив поднять голову.

– Дошло? Не перечь мне, рыжая ты заноза, и все получишь… ааа, как же спать охота. Погаси лампионы и не мешайся.      

****

Яркая синева плескалась у самых сандалий, солнце гладило лодыжки. Данет украдкой подтянул тунику выше, оперся на заведенные за спину руки и скривился от усилий подавить неуместный порыв. Петь, орать, скакать, как ополоумевший жеребенок… прыгнуть с невысокого берега в воду, стащить туда же и ковыряющего соломинкой в зубах Вителлия, затеять возню. Загорать, начхав на мнение менторов о подобающей придворному белизне кожи. Да, сбросить опостылевшие тряпки, растянуться на траве, раскинуть руки и голосить… ну, хоть боевую везунчиковых легионов, благо, незамысловатые куплеты горланили на всех перекрестках. Данет запомнил, пока лектиарии двигались в бурлящей толпе. Нельзя.

Камил Вестариан, оба сынка Лориа-Динора, многочисленные братья и кузены хозяина, их дружки и прихлебатели отдыхают в поместье Каста, а Данет Ристан здесь… ждет Джайму и прощупывает развеселую компанию. Подлинную суть милости Юния остер постиг, лишь оказавшись на вилле, не походившей, конечно, на хлев, но весьма небогатой. По пятам его догнала новость из столицы: император разрешил Донателлу Корину триумф раньше, чем просила партия военных, и город встал на дыбы. По улицам предместий носились торговцы и приказчики, с полей гнали стада тучных баранов и табуны лошадей, в птичниках под ножами истошно кричали куры. Домециан и не ведал ценность своего мимолетного благодеяния: цвет молодости Риер-Де отправлялся лицезреть триумф, а Данет с хозяином, некстати подхватившим лихорадку, оставались на вилле. Удить рыбу, гулять по лугам и пить до рассвета. Он не увидит Феликса. Не будет стоять за креслом Кладия, когда триумфатор спешится у ступеней дворца, приветствуя повелителя. Не подаст императору венок, дабы тот увенчал им черные вихры. Даже не радость… лучшее, что случилось с ним за год.      

– Убрались они уже? – Вителлий выплюнул соломинку, оглянулся на скопище белых низких строений, по самые крыши утонувших в густой зелени. Гости давно распрощались, но мешкали, как то свойственно бездельникам. Если б Данет так копался, собираясь на этот деревенский прием, Кладий непременно б его не пустил. С вечера император ныл и грозил карами, но Юний парой невнятных намеков убедил повелителя в необходимости пригляда за Кастами.

– Твои родичи и друзья, благородный. Отчего ты стремишься от них избавиться?

Проныра наморщил нос, фыркнул. Гримаса его не портила. Данет достаточно разбирался в канонах искусства, чтобы уверенно отнести приятеля к совершенному образцу человека. Ну, точнее рива. Тело аристократа оставалось сильным и гибким, хотя от пирушки тот переходил в веселый дом, а оттуда в наблюдательскую ложу Сената. Добавить сюда правильные черты и ясность глаз – и рисуй героя эпохи Лорков, очередного остолопа, размахивающего гладием на пользу империи. И все равно Вителлий скорее притягивал. Хотелось длить разговор, толкнуть аристократа в плечо, ощутив упругость прикосновения. Вывести его из равновесия, чтобы насытиться эмоциями. Трогать, тормошить и успокаивать… насытиться? С чем же еще сравнить непостижимое чувство, коим сменялась вечно голодная пустота внутри?

– Брось, Ристан. Разве ты не замечаешь, насколько они тупы и примитивны? Или прикидываешься? Мои родичи и приятели похожи на обитателей зверинца. Кинешь им кусок – прыгают на задних лапках. Поднимешь кнут – несутся в нору и гадят там, –  Каст нагнулся, развязал ремешки сандалий и сделал то, на что не решился Данет. Взбаламутил босыми пятками прибрежный ил, и волна окатила ноги обоим. – Мать-Натура надоумила позвать тебя в гости. Я считал, ты откажешь. Раскрашенная неженка, запертая в опочивальне, точно жены царя Хат-Шет. Киснешь со стариками!

Вместо злости пришло удивление. Подстилка забыл, как говорят меж собой сверстники, когда они равны. Или вообще не знал, в гимнасии сына Аристида Ристана избегали. Ничто не роднило внука великого Гая и появившегося на свет в купеческой лавке отпущенника, но Вителлий не подчеркивал разницу, он ее устранял. Грубоватая простота выдавала жгучий интерес – к императорским милостям. Иначе зачем бы Касту себя настолько ронять?

– У тебя обычно такой вид, словно в зад запихали копье и велят при этом улыбаться. Не сразу и разглядишь, что природа не обделила тебя умом. Оставь жеманство, понял? Давай начистоту.

Вителлий изобразил болезнь, чтобы остаться с ним наедине, даже на триумф не поехал. Юний полагал проныру полезным в единственном деле – кусать облагодетельствованного наследством Иллария. Неудовлетворенное честолюбие стоит дороже и метит выше, но имперец не принимал этого в расчет.

– И в чем же ты стремишься к откровенности, благородный? Сидя на заднице возле тухлого болотца наследство не вернешь. И дяде-императору не угодишь.

Положим, назвать верховья Тая болотцем – чересчур смело, но пусть аристократ попробует на вкус свое варево.

– Да! Я сижу на заднице… а что прикажешь предпринять? Если б мне дали консульство или позволили войти в Сенат, но дядюшка и не чешется! Ему известно, что я пытался! Сука-кузен слишком живуч, а теперь консул Максим вцепился в него, как в военный трофей! И защищает, не подступишься.

Данет поерзал на колючей траве. Непривычно. И речной простор, и манера разговора. Вителлий распахивает душу, но отнюдь не полностью. Проглотит ли наживку?

– Консульство Бринии пока не занято. Император не приветствует возвышение фракции военных, и без того все зависят от стратегов. Быть может, Везунчику и не достанется бляха, – брошено с должной ленцой; переваривай, проныра. Вителлий развернулся к нему. На холеной морде недоверие и предвкушение… запрыгаешь, точно твои дружки за подачкой!

– И дальше что? Ты чужак, Ристан, тебе позволительно не ведать наших обычаев. Триумфатор имеет священное право требовать провинцию по своему выбору. Конечно, Феликс ухватится за Бринию!  

– Ваши древние обычаи гласят также, что триумфатор на день торжества становится выше повелителя Меры. Напомнить, откуда взялась сия традиция? Или без примеров поверишь, что Корин не отнимет у доминатора печать и не примется шлепать указы? 

Вителлий поджал губы и стал до омерзения похож на кузена. Впрочем, проныра быстро понял нелепость обиды на собственное невежество.

– Только не надо цитировать ветхие таблицы! Вам, остерам, положена ученость.

Лукавство плескалось в синеве, подобно лучам солнца в прозрачной водной глади. Остерам положено учиться, лонгам и келлитам – валить лес, бринийцам – добывать янтарь, перам – растить злаки,  чтобы ривы всего этого не делали. Львиный народ умеет лишь властвовать и воевать. Вот пусть внучок великого Гая и повоюет за расположение отпущенника. Юний долго втолковывал Кладию, что фракция военных отнюдь не настаивает на консульстве для Везунчика. Напротив, просит отправить стратега в Сфелу на помощь дряхлому претору. Без должности и объявленных привилегий, но со всей возможной властью. А что, Корин отменно пограбил бринийцев, зачем ему бляха и плаха – в случае нового бунта? Куда спокойней убраться за три тысячи риеров, спрятаться за спиной старика и грабить «тигров».

– Еще древние законы ривов гласят, будто Сенат избирает императоров… благородный, у тебя отличный дом. И угодья богаты.

Вителлий передернул плечами. Сообразил, что большего покуда не выжмет. Два-три месяца можно подержать Каста на крючке, заманивая вожделенной бляхой. Потом консула все же назначат… проныра именно для того и обхаживает императорского любовника, интересы лишенного наследства – ничто и для партии военных, и для аристократии. Как и Джайма, Вителлий ищет пути к влиянию. Скоро Данет Ристан сам будет раздавать посты и награды, а абил и рив ему помогут.

– Угодья не мои, – Вителлий сразу помрачнел, – берег реки и луга принадлежат казне. И ты восторгаешься моим домом лишь потому, что не гостил на виллах разлюбезного кузена. У него их семнадцать. Давай окунемся, а? Голова разболелась. 

– Ученому остеру не преподали искусство пловца. Прости, благородный.

– Я тебя научу! Не бойся, приставать не стану. Раздевайся!

Они встретились глазами и заржали, точно удравшие от менторов озорники. Данет представил, как теплые волны обнимут тело, подхватят, даря легкость и силу, и с готовностью схватился за ремешки сандалий. Кто-то резво бежал к ним от дома, размахивая руками, спотыкаясь в траве.

– Управитель. Наверняка, злые духи принесли еще гостей.

****

Джайма хитрее лисицы, изведавшей капканы и жестокость охотников. Пробираясь вслед за управителем к границе имения, Данет едва не угодил в лисью нору, а раб сказал, что от зверьков спасу нет. Развелось – не переловишь! Абил перенял их повадки, иначе не придумал бы прикинуться ювелиром, проволокшимся весь неблизкий путь от города, дабы показать «господину остеру» образцы камней. Камни послужат для отделки парадного наряда, и мастер не посмел принять столь важное решение без ведома заказчика… Юний их не поймает, не поймает!.. В Архии дети часто ходили в степь ставить ловушки, но отец не отпускал Данета. Остановиться бы, сесть в траву и понаблюдать; он же не помнит, как лиса и выглядит, в Тринолите те не водились, все больше мыши. И младшему приказчику, рабу, ценимому за умение считать, не позволили бы праздно тратить время.

Управитель довел его до спуска с холма, где ждал юный и смуглый посланец Джаймы. О, то есть посланец ювелира. Вниз бежала дорожка, выложенная старыми, рассыпающимися плитами, по ее сторонам тянулись стены разрушенного укрепления, а из щелей всюду торчали желтые цветы роталиса. Столько красок, песчаные владыки… смотреть больно! Мальчишка шагал впереди, оглядываясь на Данета, видно, сомневался, что господин одолеет спуск. Значит, он кажется придворной неженкой? А вот вам! Данет разом перемахнул пяток ступеней, задохнувшись от непонятного волнения, хлопнул смуглого по спине. В будущем доме надо устроить площадку для упражнений, нанять менторов гимнастики, а лучше – бывалых воинов. Ему двадцать один год, неужели… двигается он, как семидесятилетний старикан, разве суставы не скрипят.

У конца ступеней стояла горбатая широкая повозка, запряженная невзрачным мулом. Верно, купцы средней руки в таких и ездят. Прежде чем влезть внутрь, Данет обернулся. Белая вилла на холме, зелень лугов, запах травы и пряная пыльца роталиса. Закупщик, чья смерть стала залогом, никогда не разотрет в пальцах цветок. Зачем?.. Как ни осторожничай, Юний дознается, и игра пойдет по-настоящему. Чья еще башка слетит, точно мяч? Опасно позволять себе отдых, сопливый восторг приводит к ошибкам. Они все воры, проклятые ривы, и закупщик был вором! А Данет Ристан украдет у них чуточку свободы.

В повозке знакомо пахло мускусом. На балке притулился прикрытый замысловатой резьбой маленький лампион. В тусклом свете бородатый, огромный в своей неизменной хламиде Джайма походил на великана из сказок. По лицу абила скользили тени. Ты примешь новые условия, любезный, не зря у меня в животе натягивается жгут, цепью сковывая чужую волю.

– Стопы моего нетерпения угодить привели к горе жадности, господин. Гора долго противилась, но, отряхнув прах гордыни, согласилась с мудрыми доводами.

Другими словами, закупщик и Джайма встретились и договорились. Сделка заключена. Товары из Абилы потекут через границу, и пятая доля осядет в кошеле Данета.

– Превосходно. Но чтобы гора не родила, гхм, мелкого лисенка, нам следует побеспокоиться о будущем. Умасливание многих гор, горок и кочек в империи обойдется дорого… – в зад вшивого мула церемонии! И башку императорского отпущенника завтра могут подбросить к воротам абильской фактории. – Джайма, дай мне денег. Четыреста тысяч риров.

Купец хрюкнул – иначе б этот звук Данет не назвал. Хрюкнул и запыхтел, завозился на сидении.

– Господин, я уже советовал тебе покупать нар и тьяк в фактории. «Золотая слеза» не имеет вредных примесей…

– Я не спятил и не объелся нара, любезный. В вашей фактории тайно живет брат царя Арамея…

Парчовая хламида надвинулась на него, вздыбились тени. Крепкая ладонь легла на губы, и Джайма прогудел низко:

– Безумец! Кто подучил тебя шутить величием династий?

Данет отпихнул купца от себя. Разматывая кокон абильской храмовой «бабочки», он не сомневался, что Джайма увидит только угрозу. Хорошо еще глотку в запале не перерезал.

– Это дар моего доверия. Я сохраню тайну от повелителя и от прочих. Но скажи, Джайма, ради любопытства… как ваши лекари смеют увечить взрослых мужчин? Разве не противно сие Инсаар? Мальчик, подвергаясь кастрации, меньше отнимает у богов.

– Да, в империи царевича Аррида истыкали б кинжалами. По приказу родителей, – застарелая, глухая тоска слишком очевидна. Джайма не просто служит «бабочке», он ему сочувствует. Отлично! Данет наклонился ближе, нашарил в полутьме огрубевшую большую руку.    

– Обещаю тебе молчать. У наложника нет чести, и отец мой был трусливой мразью, так что клясться нечем. Но я всегда отдаю долги. И нуждаюсь в друзьях. 

Джайма не двигался, лишь топорщились волоски над полными яркими губами. Данет продолжил с горячностью:

– Мне безразлично, что твой царевич вынюхивает в Риер-Де. Родись я двести лет назад,  напросился бы в войско Абилы – чертить карты, переводить речи пленных иль отсасывать вашим церетам[1]. Только б кто размазал эту гниль, перетопил их в Теплом море! Гордые ривы… но империя сильна, вам ее не сокрушить, и потому я желаю построить свою… понимаешь? Соглашайся, и мой рот на замке.

– Дар твоего доверия что-то уж слишком легковесен, – Джайма, тихо заурчав, перехватил запястье остера, – четыреста тысяч… учти, господин, малейший вред тому, кто для меня ценней жизни, и ты окажешься на погребальном костре.

Данет благоразумно решил оставить при себе признание о Сколписе. Без лекаря ему б не вызнать тонкости абильских законов. Власть в могучем царстве передавалась лишь старшему сыну старшего сына, а прочих наследников-мужчин убивали, едва новый правитель надевал венец. Способ избежать междоусобных войн – не хуже всякого другого. Джайма так раболепствовал перед «бабочкой», да и не он один – Сколпис ходил в факторию, толковал с прислугой, – что сомнений не осталось. Закрыть путь к трону можно и без смертоубийства, достаточно лишить человека возможности плодить детей. Конечно, для доказательства заговора сведений не хватило б, но для беседы по душам – вполне. Джайма ему полезней другом, чем врагом.

– Ты не продешевишь, любезный. Мы удвоим твою ссуду, дай срок. У меня на примете выгодная сделка, потребуется не более трех месяцев, чтобы собрать барыш… и тогда я вновь попрошу тебя о помощи.

Где-то совсем рядом с повозкой пронзительно заверещала труба. Южная дорога в риере от виллы Каста, туест дост! Везунчиковы войска прут в город. Если выбраться наружу, услышишь мерный топот тысяч сапог, почуешь запах нагретого железа, пота легионеров, смеси вина и лука. Данет потер виски. Он не позволит себе принять встречу за предзнаменование неудачи; их так много, желающих напомнить, где подстилке место. Когда самоцветы из Иварии, купленные на абильские деньги, будут продавать в Риер-Де по тройной цене, когда выгорит дело с закупщиками, тогда и сочтемся. Джайма отчего-то вздохнул, начертал в воздухе охранный символ.

– Твоя дерзость, господин Данет, даже забавна. У нас говорят: храните Инсаар от юного царя, старой жены и эмпориата, что думает не о выгоде. Пожалуй, четыреста тысяч у меня найдется.

БЖД ehwaz

Карта сайта