От друзей

Карта сайта

Провинция Сфела

Каро Иторис

Я вечно виноват перед всеми, особенно перед братом, и иногда об этом вспоминаю. Нет, неверно. Я никогда не забываю о своей вине, но моя вина послушна мне и не берет больше власти, чем ей позволено. Феро говорит, что понимание вины и собственных поступков спасло бы меня… братец понабрался дури от местной общины «непокорных», впрочем, он и дома к ним бегал. Мне не от чего спасаться, разве что от удара «тигриного» меча, но на войне будет так, как решит Жнец, он занесет надо мной свою косу не раньше и не позже положенного срока.  Мы убедились на собственном опыте, как помогают в бою жертвы богу Хат-Шет – Жнец не отделяет имперцев от «тигров»[1], собирая жатву со всех. Но, если в лунную ночь обагрить его алтарь кровью хоть курицы, хоть ягненка, он проявит милосердие. Так просто – не то что бредни «непокорных», кои боятся крови и отвергают убийство. Им надобны долгие размышления и разговоры о жизни, вине и совести, мой братец на этих сборищах так наловчился трепать языком, что, должно быть, заткнет за пояс весь Сенат. Жизнь проста, но Феро этого не понимает, ему нравится загонять меня в ловушку слов и бить по самому больному – близнец всегда все знает о том, кто вышел из материнского чрева почти одновременно с ним, и не стесняется пользоваться. Вот только мы с Феро давно не слышим друг друга, братцу можно пробить дыру во лбу, он никогда не поймет, что размазанные сопли вины и покаяния не помогут мне получить Мариана Раэла, трибуна[2] Раэла, чтоб Жнец подобрался к нему с косой!

Однажды я попробовал взять его унижением. Своим унижением, и для меня не было ничего горше… но если б Мариан сдался, я бы забыл о позоре в ту же ночь. Нельзя сказать, что я был так уж искренен и честен, ползая у него в ногах, – мне хотелось убить трибуна за каждую раздраженную гримасу. Просто я думал, будто Раэлу нужно именно это – заставить меня склониться перед ним, ведь все началось с соперничества. Брат сказал после: «Ты дурак, Каро Иторис». Как Феро узнал о той ночи, попойке, кончившейся слезами, соплями и вымоленной любовью? У брата везде есть глаза и уши! Феро говорил: «Ты мог бы получить Раэла только, если б судьба вознесла тебя выше него, выше многих. А у тебя, братец, на это не хватает жара в крови, и в кишках вода! Ты трус, трус и дурак, если не видишь. Такие, как Раэл, понимают лишь силу – собственную силу! Для него нет ничего дороже, и если б ты показал ему, что можешь быть сильнее, завтра он бы призадумался, а послезавтра пустил тебя на свое ложе – хотя б для того, чтобы узнать, как ты обошел его». Феро сам глуп как пень. Раэл плевать хотел на меня, когда я был выше него, много выше! Он задирался каждым словом, открыто показывая норов, не боясь даже тюрьмы и порки. Мне больших трудов стоило приручить собственного подчиненного, мы стали друзьями. А теперь он трибун, помощник командира легиона, а я все еще командую когортой. 

Пока мы дружили и делили палатку в походах, даже Феро не был против. Просил лишь не обижать того рыжего мальчишку, коего Мариан всюду таскал с собой, и не поверил, будто они не любовники. Но Раэл сам сказал мне об этом, однажды возле костра, и разозлился на недоверчивую усмешку. «Дурак! Говорю тебе, как другу, а ты… Не буду я всем и каждому объяснять, отчего привез Эвника с собой. Мы не делим ложе, тебе довольно? И не болтай о нас, иначе всякая мразь лезть к нему начнет, а Эвник этого не хочет». Не хочет? Чтоб молодой парень любви не хотел? Но рыжий и впрямь был странным. Выпить с нами не ходил никогда, обрядов избегал, на каждой стоянке тут же заползал в палатку спать. А потом наловчился всякие безделки из лозы плести, но продавал плетенки не сам рыжий, а раб-тейсор, коего Мариан купил по дешевке. Раэл смеялся, что стоимость этого раба Эвник ему давно окупил, плетенки шли нарасхват. Мне было все равно, чем там этот парень занят, лишь бы нам с Марианом не мешал. А Феро не верил, хоть ты его убей! Твердил: «Не смей угрожать мальчишке, узнаю – ты за все получишь». Инсаар Быстроразящие и Жнец Кровавый! Врал Раэл или нет, а тихий и покорный мальчишка быстро приедается. Мужчина – не женщина. Вся прелесть мужской любви в том, что берешь того, кто может дух из тебя выбить, и Раэлу это нравилось. Первый раз мы подрались и…

А Феро давно мне не верил. С тех пор, как из-за меня нам пришлось бежать от отца, от привычных стен Порции[3]. Если б не я, сейчас Феро Иторис был бы магистратом, а я… что бы нынче делал в родном городе? Нашел бы занятие по сердцу, да и отец наш богат. То есть был богат, а сейчас не знаю, так что, может, и верно мы удрали. Нынче Феро своими чертежами и другими темными делишками зарабатывает не  меньше пятидесяти тысяч в год, у меня жалованье есть, доля в добыче. Отец же сам виноват. Он давал нам такое дерьмовое содержание, что кто угодно играть бы пошел, а проиграешь, чем платить? Вот и я знал, что платить нечем! Потому и убил того, кому должен. Феро в тот вечер притащился забрать меня из веселого дома, где шла игра, – и нас спутали. Уже поутру ликтор объявлял, будто близнецы Иторис прикончили двоих человек… Да еще всплыло, что от моего удара и хозяин того вертепа отправился в Дом теней, проклятье! Мы прятались под портиком, а ликтор старался вовсю:

«Гордые ривы! Ныне префект славного города Порции объявляет награду за поимку убийц! Братья Каролус и Феро Иторисы ликом, статью и злобным нравом схожи, ибо близнецы они! Ростом высоки, черноволосы, тело имеют сильное и смуглое. От роду семнадцать лет. Гордые ривы…»

Мы бежали из города в ту же ночь, и Феро мне этого не простил. Да кто его просил не в свое дело лезть?! В первое время в армии он мне тоже житья не давал, так попреками замучил, что однажды я его проклял в сердцах. Доказать, что имена наши в Списки Свободных записаны, мы не могли, потому нанялись конюхами при войске, и Феро мне каждый день втолковывал: надо себе ремесло подходящее искать, дело на всю жизнь. Не зря, мол, отец нас грамоте и счету учил. Нельзя допустить, чтобы сыновья магистрата Иториса таскали навоз! Но Феро рвался в писари, а мне еще дома все науки поперек глотки встали. И так братец меня разозлил издевками, что теперь, должно, мне его благодарить нужно за командирскую бляху… Тогда наш Пятнадцатый еще драпал от бревов и алупагов, но настоящий ужас мы познали, когда вождь алупагов попросил помощи у царя Хат-Шет. Только полный дурак и самоубийца мог звать «тигров» варварами! Они загнали нас в ловушку, а поутру мы увидели ровный строй, и над высокими кожаными шлемами вились их полосатые вымпелы. Наш сотник конницы заорал во всю глотку: «Ну, кто желает стать добычей на варварском Ка-Инсаар?! Поворачивай!» Драпать без приказа тогда было в порядке вещей, никто не надеялся уже удержать Сфелу, это позже Везунчик новые порядки ввел. Ну, то есть старые возродил, ибо лишь неграмотное мужичье считало, будто стратег нечто неведомое прежде изобрел – а на деле и Диокт каждого десятого казнил, и Аврелий Лорка, а впервые, как в летописях сказано, такое наказание трусам придумал Торквиниан.

В то утро мы с братом поругались чуть не до драки, Феро обозвал меня жуком навозным; и вот глядел я на «тигров»… такое зло взяло, будто душит кто-то,  в живот как паук вцепился. Я понял, что если не убью кого-нибудь, собственными руками глотку не разорву, то ненависть меня самого убьет. Мы держали сменных лошадей, и неведомо как я оказался в седле. Направил коня к сотнику, вырвал у него вымпел и жезл. Вот тогда и широкий кинжал, что я всегда с собой носил, пригодился, а щитом разжился уже в бою. Не все пошли за мной, но многие, – драться за державу, что не платила нам жалованья. Да плевать мне было и на жалованье, и на все прочее – в том бою я понял то, чего всегда про себя знал, да страшился проверить… Только тогда мужчина, человек, полной грудью дышит, когда отбирает жизнь и силу врага. И недаром у «тигров» главный бог – Жнец Кровавый, всесильный бог Войны.

Отступить нам все же пришлось, но отошли мы в боевых порядках, изрядно «тигров» потрепав, и к ночи нас созвал новый командир Пятнадцатого. Феро поглядывал на меня как-то странно, но сам вина принес, и я был братцу благодарен. Он мне и рассказал, что прежний легат убит еще в полдень, а теперь нами командует помощник претора Донателл Корин, прибывший из Сирефы с приказом остановить «тигров». Впрочем, легатом Везунчик назначил одного из прежних трибунов, а сам занялся делом удивительным. Велел казнить всех бежавших с поля боя и объявить, что в следующий раз страшное наказание предков будет применено без изъянов. «Каждый из вас отвечает за товарищей своих. В армии империи не будет трусов, потому покрывший себя позором обрекает на смерть и остальных», – так сказал стратег. По правде говоря, его слова всех так напугали, что нескольких отъявленных сыкунов легионеры удавили, как только нас отпустили по палаткам. А потом Везунчик созвал отличившихся и начал свою речь с просьб о прощении. От имени претора стратег просил легионеров простить казну за задержку жалованья. «Но, – сказал Везунчик, – присягали вы не золотому риру, а повелителю Всеобщей Меры, и за скулеж о жалованье отныне полагается порка. Претор же постарается сделать для верных защитников отечества нашего все возможное». Везунчик махнул рукой писарям, и те начали выдавать расписки с печатью, по коим каждый мог получить в лавках Сирефы, Апелии, Бет-Риер и городов помельче все необходимое – провизию, снаряжение, ткани –  и даже ходить с этими пергаментами в веселые дома. Казна, мол, за все платит, а вскоре будет и жалованье. И впрямь, первое жалованье в армии я увидал только с прибытием Везунчика. После Феро мне пояснил сие диво: стратег уговорил претора Сфелы освободить некоторых купцов от пошлин и налогов. Неслыханно! Как уж благородные там извернулись, я вникать не стал – пусть такими вещами братец интересуется! – но жалованье мы стали получать раз в месяца два-три, что казалось всем диковинкой.

Я глядел тогда на Везунчика и думал: хорошо, что из дома мы с братом удрали! С таким командиром мы больше отступать не будем, а в поселениях варваров добычи много; если же повезет на земли Хат-Шет войти, так и вовсе – через лет десять можно будет где-нибудь обосноваться с богатой мошной и жить припеваючи. Стратег с каждым отличившимся говорил отдельно, а я глазел на него из-под щитка шлема. Ростом, пожалуй, я его повыше буду, а в остальном – мужик что надо. Мне всегда такие нравились, те, кто на задастых мальчишек клюет, на нежности почти бабские – сами бабы. Когда до меня дошла очередь, Везунчик спросил мое имя, оглядел пристально с головы до ног – а глаза у него были ох, какие жгучие! – и еще вопрос задал. Есть ли мое имя в Списках Свободных? Я ответил честно, ну, почти. Что, мол, мы с братом из хорошего плебейского рода, да родитель наш скончался, мы были вынуждены из родного города уехать и теперь происхождение свое доказать не в состоянии. Стратег хмыкнул так, будто понимал, что я вру ему, и понимал отчего. И верно – тогда приличные люди в армию записываться почти и перестали, все вроде нас с братом, кому деваться некуда. А иначе кто же сможет без жалованья семью кормить? Приличные люди в торговлю идут, к благородным на службу, а мы с Феро – беглые. Я смелости набрался и ухмыльнулся Везунчику в ответ. А он сказал громко: «Если ты не чистокровный рив, Каро Иторис, то таких на свете нет вовсе». И велел меня записать в третью когорту Пятнадцатого. Эх, ну кто мог знать, что через шесть лет Донателл Корин станет императором? Если бы я умел видеть будущее, то прилепился бы к стратегу и сейчас уж, наверное, стал бы легатом, как те, кого он с собой в Риер-Де забрал. Но я никогда к командирам липнуть не любил, да и, пожалуй, не жалел о том, что остался. Не будь службы в Сфеле, не было б и Мариана Раэла.      

Просыпаясь в предрассветный час, я воображаю себе, будто человек сей застрял в моем сердце колючкой с первой встречи. Быть может, демоны рассвета наводят на меня свои чары, потому что от одной лишь мысли о нем с меня стряхивает сон, а быть может, так легче одурманить самого себя. Недаром «тигры» зовут рассвет «заман ваткаамак» – время злых желаний. По правде говоря, я не помню, как увидел Мариана впервые, помню только то, как его декада волокла бревна для переправы, я же спустился к реке проверить, тут мы и сцепились. Тогда трибун из благородных – впрочем, в то время все трибуны еще носили родовые наручни! – послал две сотни сопровождать супругу претора на встречу с дочерью  к скалистым берегам Внутреннего моря. Трибун рассчитал верно: возле Раздвоенного Жала мы должны были встретить пополнение из Риер-Де, иначе никто бы не рискнул отпускать благородную Стефанию в столь опасный путь. Все знали, что претор поклялся новому императору удержать северное побережье и цитадель у Жала ценой жизни, но некоторые думали, будто хозяину провинции придется умереть, ибо он нарушит слово. Без тейсоров, с коими удалось заключить союз, мы бы давно потеряли все прибрежные укрепления, а бревы и алупаги шныряли там повсюду, легко находя тропинки в горах. Мы не могли перекрыть все перевалы, потому нападения стоило ждать каждый миг.

Внутреннее море лежит в скалах, точно лазурит в серебряном ларце, и берега сии  – красивейшее место на Матери нашей земле. Потому-то наша знать издавна и строила здесь дворцы, но то было еще при династии Лорков, а теперь дворцы превратились в крепости. Мы теряли Сфелу неотвратимо, и, услыхав о пополнении, я подумал: они идут сюда умирать. Но новички так не считали, и когда мы встретились в Тускулановом проходе, подбадривали нас и друг друга громкими криками и звоном щитов. Позже мы поняли, отчего они так бодры и безрассудны – новенькие своими глазами видели то, что проделал с империей Донателл Корин!  Видели, как старый муравейник разворошили беспощадные тычки острой палки, как были свергнуты прежние идолы и воздвигнуты новые;  нам же лишь предстояло узнать. Но тогда мы лишь хмуро взирали на колонны, проходящие Тускуланов перевал. Весь путь к морю старая взбалмошная курица, кою за неведомые достоинства взял в жены претор, вытягивала жилы из нашего командира когорты, а он вовсю отыгрывался на нас. Когда же предводители пополнения подъехали ближе, я слыхал, как наш одноглазый командир буркнул, почти не понижая голоса: «Вижу троих с наручнями! Вот теперь старая карга оставит меня в покое! Нашлись те, кто будет развлекать ее в пути».   

Одноглазый направил коня вперед, велев нам не отходить далеко от носилок Стефании, коя уже вновь наладилась кричать, а новенькие когорта за когортой втягивались в проход меж острых пик. Мы посмеялись, увидев, как легионеры Седьмого пялятся на почти отвесные стены Тускулановых врат, запрокидывают головы и вертятся на месте. Ребята, что вы скажете, когда увидите Асар Бахр – врата Вечной Красоты? Мы – Пятнадцатый и Шестнадцатый – закалены в боях, и мы знаем Сфелу, знаем «тигров», куда вам, желторотикам! Впрочем, новобранцев в Седьмом оказалось лишь чуть больше половины – Везунчик хорошо понимал, с чем здесь предстоит иметь дело, и направил в Сфелу много ветеранов. К вечеру по лагерю пронесся слух: новый император намерен сам прибыть в провинцию, но вот когда, пока неизвестно. А до его приезда претор должен был удержать рубежи – и здешние скалы, и все Семь долин за Асар Бахр, и реку Манрат, и  озеро Усол, и…  словом, вплоть до следующей горной цепи – Роошнаад Бан, гор Света, кои сейчас были в руках «тигров». Кто мог знать, что уже через три года претор пошлет императору донесение с багряной печатью, на которой золотой Лев держит передней лапой добычу? Победа! Победа! Таких донесений из Сфелы не отправляли уже лет тридцать, а то и больше.  

Нам не хватало времени дольше  слушать рассказы новичков – следовало проверить укрепления и сопроводить ворчливую курицу в резиденцию дочери.  Но я успел услышать и о новом помощнике претора, на коего в Седьмом разве только не молились, – благородного Квинта Ровеллия император отозвал из Этрики, где тот успешно противостоял варварам. Кое-что слыхал и о перевороте, и о войне, коя шла сейчас в Тринолите, в Лонге и Кадмии,  и о рыжем красавчике Ристане, взявшем в полон сердце Везунчика. Что говорить попусту? Сфела верна Донателлу Корину, спросите здесь любого! Он сделал для нас столько, сколько ни одному императору не снилось, и мы бы шли за ним, даже если б Везунчик проиграл – но ему вновь повезло. Смешно, но меня царапнуло то, что император клюнул на прелести иноземной шлюхи Кладия. Такие, как Везунчик, должны любить себе подобных – сильную женщину, способную держаться в седле, будто мужчина, и рожать здоровых детей, иль воина, закаленного в боях… Потом я часто слышал, как легионеры говорят о Везунчике так, словно он принадлежал им весь, с потрохами. Так оно и было, да услышат меня Неутомимые!

С Марианом мы встретились, когда наш отряд уже двинулся в обратный путь – от безводных степей, разделяющих Риер-Де и Сфелу, от Тускулановых врат к Асар Бахр – и почти дошел до Сирефы, спустившись в Семь долин. Мы вдоволь налюбовались на восторг новичков, когда проходили Асар Бахр, – воистину, кто не видел этого чуда, тот не видел ничего! Ворота с колоннами, выбитые в отвесной скале, – «тигры» считают, что Вечную Красу создали боги. Быть может, они и правы, ибо наши архитекторы вот уже два века не могли понять, как построили сие сооружение? Три высоких портика, расположенные один над другим, мощная колоннада – вход в Семь долин стерегло семь колонн, – каменные фигуры в нишах, гроздья неведомых растений, свисающие по бокам тех самых штук, что держат перекрытия,  и темная прохлада внутреннего храма. Мы, впрочем, даже не знали толком, храм ли строили «тигры» тысячу лет назад. Некоторые твердили, что Асар Бахр – всего лишь крепость или усыпальница их древних царей. Неважно! Я слышал позади заглушенные привычкой к послушанию крики восторга и улыбался. Потом новенькие обступили врата и прыгали вокруг них, как дети. Ничего удивительного, когда-то и мы с Феро прыгали так же. Увидев Вечную Красоту, брат тогда схватил меня за руку, и глаза его светились, точно омытые маслом агаты. «Каро! Я хочу понять, как сделано это!..» Наверное, тогда Феро и решил стать картографом, изучать тайные пути и ловушки, чтобы земля Сфелы открыла пред ним свои сокровища… Не знаю, мы никогда не говорили об этом. Когда я впервые узрел Асар Бахр, меня занимала лишь одна мысль: как два века назад империя смогла сокрушить столь могучий народ, способный возводить подобное? Асар Бахр был неприступен, клянусь своим естеством! Узкий, извилистый проход в ущелье, где над головой нависают глыбы камней, и – как мешком по голове! – расщелина распахивается во всю ширь, и ты видишь колонны и портики. Я слыхал, будто ученые в конце концов решили, что Асар Бахр строили не снизу вверх, как положено во всем обитаемом мире, но сверху вниз – обтесывая огромные скальные выступы без права на ошибку. Ведь, если ты строишь крепость, начав с крыши, ты должен четко рассчитать размеры ее основания, чтобы после громада не обрушилась под собственным весом.

За вратами лежал разрушенный город – когда-то воины Тиберия Лорки прошли его с огнем и мечом, и ныне никто не останавливается в развалинах, ибо они прокляты. Мы разбили лагерь за скопищем камней, пред мелкой речушкой, коя в старину питала водой защитников Асар Бахр, и оказалось, что мост разрушен. На наших собственных землях враги хозяйничали, будто в своих поселениях! Такова Сфела, ничего не поделаешь – ты можешь проснуться с кинжалом в горле в своей постели, и некого будет винить. Одноглазый командир когорты послал мою сотню проследить, как восстанавливают мост, и, в случае чего, прикрыть тех, кто это делал. И вовремя! Когда мы спустились к переправе, желторотики вовсю таскали бревна, кои разрушившие мост варвары даже не позаботились сжечь или утащить с собой. У меня похолодели пальцы, и знакомый паук принялся колошматить лапами в животе. Враги попросту не успели как следует доломать мост, мы их спугнули, и, значит, алупаги близко. Я окликнул ближайшего легионера, ворочавшего бревно, – он сбросил доспех, и короткая туника задралась чуть не к поясу, – я видел длинные сильные ноги, сплошь заляпанные грязью, и свежий шрам на бедре. «Эй, вы осмотрели местность, прежде чем загибаться тут, будто процеды на обряде?» Чего он взбесился? Разве ветеран не имеет право говорить с новичком так, как захочет? Легионер бросил бревно, выпрямился и послал меня в зад шелудивого осла, щелкая языком на конце каждого слова, как это принято в столице. Тут уж озверел я сам – ненавижу этих сжирающих золото всей империи чистюль, что не умеют драться, а лишь болтают и хвастают! Десятник – я с трудом разглядел во всей этой грязи бляху на его сброшенном доспехе – вытер ладонью лицо, размазав тину и глину еще сильнее, и попрекнул меня тем, что я мог бы приказать своим людям помочь, а не горланить тут, будто петух…  Еще чего! Командир послал нас для прикрытия, не собирался я ковыряться в дерьме! Легионер глядел прямо на мою бляху, он понимал, что я как старший, могу и убить его за неповиновение, но продолжал плеваться оскорблениями. Ниже моего достоинства злиться на дурь новичка, но в этот миг я себя не помнил – неслыханная наглость нуждалась в наказании. Стараясь говорить спокойнее, я шагнул к десятнику и сообщил ему, что разобью его нахальную столичную харю, а после засуну в его зад его же собственный меч. Я уже занес кулак, а желторотик подобрался весь, вокруг застыли наши люди… и тут меж нами вонзилась стрела. Речушка будто содрогнулась от боевого вопля, и несколько мгновений мы слышали лишь шум ее бурунов, а потом берег наполнился криками: «Саар! Саар! Саар!» Общий для всех населяющих Сфелу народов боевой призыв. Наши жрецы говорят, будто «тигры» взывают к Луне – возлюбленному Кровавого Жнеца. Удивительно, как дикари могут переврать столь красивую и мудрую легенду!

Дерзкий десятник отдал приказ своим людям и хлопнулся на землю плашмя чуть ли не быстрее меня самого, и я подумал, что напрасно счел его новичком – этот парень уже успел понюхать войну. Алупаги лупили по нам с того берега, рядом заорал легионер, коему стрела угодила в колено, и я приказал нашим лучникам быть готовыми, а прочим – начать переправу, прячась за бревнами и уступами берега, дабы дать возможность выпустить стрелы по врагам. Десятник подчинился без единого возражения, да сказать по правде,  через миг я уже забыл о стычке… стало не до того. Три декады сумели спуститься к берегу,  я видел, как столичный наглец рубится с каким-то здоровенным дикарем, разукрашенным синими полосами. Цвет Луны – цвет войны, так гласит поговорка «тигров», и даже Кровавый Жнец в их храмах одет в синее, но лик его красен.

Алупаг махнул своим изогнутым мечом, десятник пригнулся, уходя от удара, и тут наши лучники смогли начать стрельбу. Больше я за дракой на берегу не следил –  моей заботой было устроить варварам дождь из стрел, – но когда дикари отступили, я даже обрадовался, что наглый парень жив: будет, кому всыпать перцу, если мой командир придерется к неготовой переправе. Впрочем,  из лагеря отлично видели бой, и командир когорты послал нам в подмогу рабов. И все едино с мостом мы провозились до глубокой ночи – желторотики ворочали бревна, а мы стояли наготове с оружием. После тащиться в лагерь сил уже не осталось, и мы, слопав свою бобовую похлебку, завались спать прямо на берегу, благо, в Семи долинах нет ночного горного холода. Перед тем, как укрыться плащами, мы с десятником распили содержимое наших фляг – у нахала оказалось отменное тимранское, я его сто лет не пил! – и назвались друг другу. Мариан Раэл был самый настоящий желторотик и самый настоящий житель Тысячевратной,  я не ошибся. По правде говоря, и наглецом он оказался самым настоящим, просто отъявленным! В больших войнах Мариан еще не участвовал, а про переворот и кровавую потеху в Риер-Де говорить не желал, заявив лишь, что в Сфелу его направил сам верховный стратег Риер-Де. «Не больно-то тебя ценили, раз отправили сюда»,  – ухмыльнулся я, и он ощерился в ответ. «Отправили по моей просьбе», – ответ был грубоват, и Мариан тут же уел меня, огорошив новостью, кою от прочих новеньких мы еще не слыхали. Везунчик решил, будто победу в Сфеле ему принесут легионы из варваров! Я назвал Мариана лжецом – да где же видано такое!? – но он даже не обиделся. И пояснил со смешком: «Никто не верил и в столице, Каро. Видел бы ты сенаторов, кои кровью срут, стоит им услышать о реформах Везунчика! Больше нет «пустых», нет Списков Свободных, а варвары станут воевать за Риер-Де под вымпелами со Львами. Помощник претора Квинт Ровеллий везет приказ: набрать два, а если получится, и три легиона из тейсоров и таскулов… кто такие сии варвары и на что они способны, мне неизвестно, но приказ я слыхал еще в столице».

Сон слетел с меня, будто не было. «Тускулов, – поправил я, едва двигая губами, а потом не выдержал. – Везунчик просто спятил! Если мы дадим варварам оружие, то кто поручится, что они не повернут его против нас?!» –  «Ты говоришь об императоре, – съязвил Раэл и, отложив флягу, растянулся на своем плаще, – и, к тому же, не говоришь ничего нового… этих речей я наслушался вдоволь, но ныне Сенат повинуется Корину, повинуется вся столица…» –  «А ты донеси на меня, Мариан», – буркнул я и дернул край своего плаща, на коем развалился чумазый новобранец. Мне не было жаль – пусть лежит! –  но уж больно Раэл задрал нос. «Дурак», – равнодушно и сонно пробормотал десятник и привстал, чтобы отодвинуться. И отчего-то мне стало обидно. Будто он отобрал у меня такое, что хочется называть своим.

Следующий раз мы столкнулись уже в ставке, в Сирефе, когда безумие Везунчика превратило город в кипящий котел. Теперь многие забыли и говорят, что всегда считали повеления нового императора божественно мудрыми, но тогда в Сирефе не нашлось ни единого человека, способного сожрать эти распроклятые реформы в один присест. Сколько было споров, ссор и драк! По правде говоря, довольны были только тейсоры, тускулы и гайваки, ну еще и полукровки – а таких в столице Сфелы набралось тысяч семь. Вольноотпущенники, мелкие торговцы, проводники, рабочие мастерских… их было много, но ни один рив не нашел тогда добрых слов. По приезду в город я тут же отправился к Феро, мне не терпелось поделиться новостями и узнать, что брат обо всем этом думает. Быть может, стоит хватать вещички и бежать из Сфелы без оглядки, пока варвары не сожрали нас тут с потрохами? Феро я, разумеется, нашел в его мастерской, где он и его единственный раб корпели над картами. Много раз я твердил брату, что зря он ушел из легиона, чтобы днями и ночами портить глаза! В комнатушку на окраине города братца пустил кто-то из общины «непокорных», и теперь Феро чертил карты для их караванных путей. Инсаар не дадут мне соврать – нет более ловких торгашей, чем «непокорные»…  должно быть, оттого что они не тратят время на обряды. Вот и верь после этого в могущество Неутомимых! Им нет дела  до того, что кучка людишек отказывается соблюдать их заповеди, нерушимые для всего мира. Иначе они б давно выпустили кишки предводителям «непокорных»!

Чудно, иногда я так скучаю по брату… Вот и в тот день я бегом спустился по выщербленным ступеням в подвал, влетел в полутемную каморку, освещенную всего двумя плошками – одна стояла перед Феро, другая перед его рабом-перунийцем, – и рявкнул что было мочи: «Вылезай-ка, мышь пергаментная!»  Я звал его так с детства, и мелким Феро кидался на меня с кулаками, потом привык и, кажется, перестал обижаться. Ну, он и в самом деле обожал свои пергаменты до смерти, разве можно обижаться на правду? Он встал мне навстречу, расправил плечи  – высокий, сильный, красивый… Брат много красивее меня, хоть мы и близнецы… просто у него в лице что-то есть эдакое, словно узор на фресках Асар Бахр, – тонкое, летящее. И волосы он не стрижет, потому они вьются по плечам темно-бронзовыми завитками. «Явился, орясина дубовая! – Феро шагнул мне навстречу, тряхнул руку. – Башку не потерял в походе?»  Он сжал мое лицо в ладонях, черные глаза смеялись. Я хлопнул его по спине и заверил, что не потерял ни башки, ни того, что важнее…  «Ну да, тебе точно важнее, ты ж головой не думаешь!» Новости жгли мне язык, и едва Феро отослал раба за вином, я вывалил на него все, что узнал. И про отмену закона о «пустых», и про легионы из варваров. Феро тут же перебил меня: «Да ты сколько выпил в тарбе[4], братец, прежде чем сюда явиться?»  Я озлился мигом: «Высунь нос из-под своих карт и выгляни на улицу! Как только новый помощник претора прибыл в Сирефу, магистрат тут же послал ликторов чуть не на каждый перекресток, чтобы объявить волю императора и Сената, а на стенах в эмпориях и на рынках к доскам прибивали эдикты. Везунчик всех заставит головы ломать!»

Больше Феро не перебил меня ни разу, а когда я закончил, замолчал надолго, глядя в чашу с янтарным валором. «Я часто думал, Каро, отчего ты такой?.. Отчего принес и отцу и мне такие несчастья… Так странно и… страшно  увидеть в человеке, которого знал всю жизнь, то, что ненавистно более всего.  Ты не умеешь думать, брат,  не желаешь учиться. Разве так трудно, прежде чем начать осуждать и вопить во всю глотку, постараться связать очевидное с еще более очевидным?» Мне прямо убить его хотелось, когда он заводил такие речи! Никакого «несчастья» не случилось бы в моей семье, если бы Феро не пошел тогда со мной в веселый дом, не впутался в мое дело! И разве нам плохо в Сфеле?! А отец, если жив,  давно уж забыл про нас и думать. Но сегодня мне не хотелось ссориться, и я просто спросил брата, к чему он клонит. Феро покачал головой: «Мне жаль тебя, Каро… Если все, что ты сказал,  правда, то мне больше не нужно стараться скопить на взятку магистрату, чтоб нас занесли в Списки Свободных». – «Не знал, что ты  решил дать взятку, – растерялся я – это ж сколько нужно заплатить за подобный подлог?!» –  «В магистрате затребовали три тысячи риров, – тихо ответил Феро, – а теперь мы все получим даром! Понимаешь ты, Каро, император просто подарил нам достойную жизнь и уважение! Вернул то, что ты у нас отнял своей дурью! Мы больше не безродные «пустые». Ты сможешь стать трибуном или даже легатом, а я смогу попасть в магистрат!» Феро залпом допил свое вино и опять замолчал. Я хмыкнул: «Ну да, а варвары будут сражаться под Львами и с нашим оружием в руках. А потом перережут нам глотки…» –  «Не думаю, что тейсоры и прочие поднимут оружие против нас, ведь их никто не защитит, кроме империи, а теперь варвары будут защищать и свои богатства, свои должности – они станут… ну да, станут ривами». –  «Феро, но варваров гораздо больше чем нас! Уж скорее, это мы станем какими-нибудь раскрашенными алупагами…» –  «Что ж, во всяком добре есть крупица зла, –  отрубил Феро.  – Думай о приятном, братец, например, о том, на какой невинной и красивой девушке ты сможешь теперь жениться. И пойдем-ка послушаем, что говорят люди».

Мы с трудом добрались до площади перед магистратом через бурлящие людские волны. Хорошо, что Сирефа построена на новом месте нашим архитекторами по четкому плану! В городах, кои некогда принадлежали «тиграм», можно отдать Жнецу душу в узких закоулках, а если же тебя не задавят на улицах, то уж точно растопчут на площади. «Тигры» отчего-то не признавали мест общих сборов – еще бы, ведь их владыки просто тираны! – и перед бывшими дворцами тамошней знати нам приходилось расчищать большие пространства под Форум и трибуны ликторов. Так делали в Апеллии и Бет-Риер, который прежде звался Дел Саади – Сердце радости. Зато рынки у них были куда больше наших, а обилие кварталов развлечений превышало всякое воображение. Сейчас варвары, исстари служившие империи, покинули свои жилища и вместе с ривами перли слушать ликторов.

«По приказу повелителя Всеобщей Меры, божественного императора Донателла, именами Инсаар Быстроразящих и Матери-Природы нашей объявляю священную волю!»

Ликторы старались вовсю, но уже услыхавшие новости кричали так, что остальным приходилось переспрашивать, а толпа все прибывала. Больше всего тут было воинов, и они расталкивали всех локтями – Пятнадцатый, Шестнадцатый, новички из Седьмого… Бляхи мелькали перед глазами, железо блестело под солнцем. Мы столкнулись с десятником Раэлом нос к носу – он узнал меня тут же, как и я его, но не поздоровался, просто остановился в двух шагах и смотрел на меня. Ждал, когда я первым заговорю, ха! Такая наглость меня разозлила и обрадовала разом – забавный парень! При свете дня, в ухоженном доспехе поверх алой туники, умытый и причесанный, он выглядел куда моложе, чем мне показалось на переправе. Если начистоту, то его молодость и подтолкнула меня… здорово будет усмирить такую дерзость, ветеран я или нет? Прежде чем ответить на мой оклик, Раэл повернулся и дернул кого-то за руку, и я вздохнул про себя разочарованно. И почему все кидаются на этих «нежных мальчиков»? Что за удовольствие кувыркаться с таким на ложе? Спутник десятника – рыжий парень в темной тунике ниже колен – все время смотрел в землю, жался к Мариану, словно боялся отпустить его руку. Ну еще бы! Берегись, ягненочек, злые похотливые легионеры тут же затащат тебя в темный уголок и отведают твою задницу! Похоже, рыжий именно так и думал, да и задница у него оказалась что надо – даже темный балахон, который он на себя напялил, не мог скрыть стати. Только в таверне, куда мы наконец протиснулись, я смог разглядеть рыжего получше. У него оказалось удивительно ясное и чистое лицо… впрочем, мне не было до него никакого дела. Такие, точно тростинка – тронь, и ломаются; а мне по душе железные прутья, что нужно ломать об колено, да есть опасность руки повредить. Мариан был таким. 

Засиделись мы за полночь – таверна Луки Краснобородого это вам не военная тарба! – тут не только ломоть лепешки с перцем на закуску подают, но блюда всякие. Лука стряпал и местные кушанья, и мы насели на свиной рулет, заедая его обжаренными в муке луковыми кольцами, а я уговаривал Мариана попробовать капусту с чесноком. Феро внимательно и подробно расспрашивал моего желторотика, а услыхав, что тот весь переворот провел в столице, тут же отвалил Луке пять риров – вдвое больше, чем стоил наш ужин. Я давно не видал, чтобы братец так охотно с кем-то болтал, но, видно, новости его здорово зацепили. «Жаль, что император разом не снес и привилегии знати», – негромко обронил Феро, когда подали вино, и мы уставились на него, точно ошпаренные. Даже рыжий Эвник голову поднял. Да уж, понабрался мой родственничек от «непокорных»! «В Риер-Де часто заводят подобные речи, – засмеялся Мариан, – и как по мне, жизнь устроена справедливо. Предки тех, кто сейчас носят наручни, славно постарались, грабя ближних, но сейчас Феликс открыл пути  плебеям…» –  «Открыл пути для грабежа?» – сощурился Феро, а новобранец не смутился. «Ну да, а как ты думал, для чего я притащился за три тысячи риеров? Мог бы в столице сидеть… –  он вздохнул отчего-то и добавил: – У «тигров» есть что грабить». За разговорами время летело незаметно, но Мариан все время поглядывал на своего «мальчика», а того словно бы лихорадило. Наконец, мой желторотик встал и решительно засобирался в лагерь, я пошел его проводить, сам не знаю зачем. Меня бесило, что он так трясется над этим рыжим, будто лучше себе мужика не найдет! «Много не пей, Каро», – предупредил меня братец на прощанье, но я отмахнулся.

Выбраться в предместья, в наш лагерь, оказалось не так-то легко – город все еще бурлил, – и мы говорили о том, что, должно, префекту придется объявлять «сигнал тушения огней[5]». Говорили и о том, что волновало всего сильней. Чудно, но Мариан был уверен, будто отдельных легионов из варваров набирать не станут, а смешают нас в кучу. «В когорте шестьсот человек, так, Каро? Ну вот: триста ривов, триста полукровок-вольноотпущенников и местных – милое дело! А не то беда может выйти, и Феликс первым такого не допустит. Знаешь, как он начал брать власть? Ему запретили нанимать в легионы не ривов, так он наскреб по всем трущобам отдельный корпус летусов, они и встали за него стеной. Нельзя так делить армию – вот что! –  и не поделят, устроят эдакую похлебку, и «тигры» ею подавятся». В его словах был резон – многие тейсоры и тускулы ненавидели Хат-Шет и их диких прихвостней куда больше нашего, – а под присмотром ветеранов варвары не забалуются. Когда добрели до палаток Седьмого легиона, Эвник шмыгнул под полог, точно котенок под юбку хозяйки, а Мариан остался проводить меня. Мы стояли у палаток под теплым темным небом, и ночь была хороша! Весенняя, еще не жаркая и душистая… Я шутливо преградил Раэлу путь, слегка обнял за плечи. «Пойдем еще выпьем?» –  и голос понизил нарочно, дразнясь. «Лапищи убери, Каро», – так он мне ответил. Вроде бы тоже шутил, но в словах его чудилась угроза и еще нечто такое, отчего волосы шевелятся на затылке. Каким он был тогда? Какой есть сейчас? Смешно и горько, но я никогда не мог сказать даже себе… Просто я вижу его, чувствую всем телом:  запах разгоряченной под доспехом кожи, грубые ладони, нежданно гибкий изгиб поясницы, пушок на коленях и широких плечах, жесткую гривку в пальцах, когда ухватишь волосы в горсть,  беспощадные светлые блики в серых глазах – словно солнечные зайчики пляшут над черной воронкой-расщелиной. Помилуйте меня, духи зла, но от одной мысли, что сейчас он вернется в палатку и станет ласкать свою рыжую немочь, меня просто воротило! Уже тогда воротило, тут бы мне и испугаться, но я не знал тогда… той муки и счастья, что люди зовут любовью. И сейчас я не стану бояться! Возьму Мариана Раэла себе любым способом из тех, какие Мать-Природа дала человеку.  Но тогда он меня не хотел.

Впрочем, он не хотел вообще никого и своего рыжего таскал за собой, будто бы по обязанности. Ну ясно, притащил в Сфелу парня, а теперь жалеет бросить! «Значит, совесть есть, – так заявил мне Феро, когда я обмолвился об этой парочке. – У Мариана твоего совесть имеется, а у тебя, Каро, ее с факелом белым днем не сыщешь! Эвник явно чем-то болен, бросить такого в чужой стране – последний срам. Не лезь к ним, понял?» Пока армия стояла под Сирефой, мы часто виделись, Феро зачастил в лагерь, и Мариан шутил, что мой братец не иначе что-то вынюхивает у него. А потом случилось так, как Раэл и предсказывал. Нас смешали с варварами и отправили защищать Семь долин – теперь в Сфеле было не пять легионов, а целых восемь, и мы с Марианом оказались в одном, в Пятнадцатом. Месяца три я командовал и его декадой тоже, ох, как же нахлебался с его норовом… потом пошли бои, и вскоре мы командовали соседними сотнями, а после… Это было тяжелое время – тяжелое и славное. Никто не может знать свою судьбу, вот и я не ведал, что, начав новую компанию сотником, закончу ее командиром когорты. Пока мы чистили Семь долин от «тигров», алупагов и бревов, много чего случилось, как же много… но память хранит не все.

Мариан и воевать своего рыжего поволок –  прямо помер бы без его ласк! –  но однажды случилось странное. Стояли мы тогда в долине Фаррах, что означает Счастливая, но удача нам тогда отнюдь не улыбалась. Хат-Шет вновь решила зажать нас в ловушку меж своим железным строем  стрелами дикарей, а наш легат объявил десятидневный привал, чтобы дать войску отдохнуть. Безделье и натужное веселье – в армии хуже нет. Каждый вечер мы напивались, а обряд не устроишь – пленных было мало… злое, пропитанное страхом напряжение в лагере можно было рубить топором. Эвник с закатом забился в палатку, а мы с Марианом нажрались местной настойки из перебродившего проса и только что не хрюкали, да  не мы одни. Мы сидели на здоровом пне, а наши упившиеся подчиненные затеяли игру в кости, как это водится в армии, поставив на кон собственные задницы. А на что еще играть? Жалованье и лавки далеко, враг близко, и телу хочется сбросить с себя тяжесть застоявшегося семени, а разуму – все прочие оковы. Проигравшего раздели у костров, его лапали, как хотели, а он орал и вырывался. Никто б не допустил изнасилования толпой, ведь после воин не встанет в строй… но отчего б не дать развлечься, а дурак проигравший в следующий раз будет думать, что делает! Он был совсем молод и хорош собой, такие чаще всего и попадаются. Я б и сам не отказался его отведать, а вот Мариан рядом со мной ругался, точно драть волокли его родича иль непорочную невесту. Я предупредил его, чтоб не мешал легионерам развлекаться, – Раэл часто слишком давил на подчиненных, мне хотелось помочь ему как другу, – но он со злобой оборвал меня. Пока мы цапались, проигравшего уже втащили в палатку, впрочем, никто не позаботился опустить полог. Я видел, какими стали глаза Мариана, когда сорвавший куш воин повалил красавчика на свернутые плащи… Голод и злоба –  вот что было в серой глубине; а от тела Мариана словно искры сыпали, и мне было трудно дышать… Спьяну я не мог разобрать, чего это с ним, но развлечение воинов не должно мешать командирам. Я встал и шагнул к палатке. Выигравший, подхватив юнца под бедра, уже вставил ему, и молодой дурень громко стонал от боли, силился вырваться, но, как это водится, лишь насаживался еще сильнее. Перед тем, как задернуть полог, я посоветовал воину подсунуть под ягодицы любовника какие-нибудь тряпки – зад поднимет, легче вставить будет, – но они меня не слышали. Шатаясь, я вернулся к Раэлу, но его на пне уже не оказалось. Нашелся Мариан шагах в десяти… я, как зачарованный, уставился в его лицо, на котором сполохи костров рисовали свой узор – скорее бешенства, чем наслаждения. Он стоял, прижавшись спиной к дереву, а на коленях перед ним… я не мог сразу понять, кто это… кажется, какой-то желторотик, распроклятый новобранец… почему меня это так злило? Парень на коленях отсасывал так, что причмокивающие звуки заполнили поляну – ну еще бы, старался угодить своему сотнику, ведь Раэл гонял их отменно! Вот парень отстранился, сел на пятки и вытер рот ладонью, а Мариан отпихнул его и побрел прочь от костров. Будто бы ему не понравилось или… будто заставили насильно. Я не мог понять – что в том такого, если тебе помогли спустить? Не больно-то ему с Эвником хорошо! Утром трезвый и бешеный, точно чума, Раэл рычал в ответ на все мои шутки и подначки, а рыжий разговаривал с ним осторожно, но явно не сердился. До чего же странная парочка!

Если б мне предложили выбирать, какого друга я хочу, то лучше Мариана Раэла и за сто лет не выбрал бы… Мы делили походную похлебку уже больше года, знали друг друга, как облупленных, и часто я думал: Мариан мне ближе брата, много ближе… Я понимал Раэла, Феро же – почти никогда. С Марианом мы ругались почти каждый день, он все время старался превзойти меня хотя бы в мелочи, впрочем, я делал то же самое, и это походило на игру. Детскую возню с деревянными мечами, озорную и подстегивающую, только теперь нас могли убить, но это раззадоривало еще сильней. Еще в Сирефе мы поспорили,  кто быстрее нацепит на доспех бляху командира когорты. По правде говоря, я не верил в то, что благородные уступят нам, а тем паче варварам и безродным отпущенникам, свои привилегии, что б там ни приказывал император. Плебей мог командовать сотней, когортой же – никогда. Самая высокая должность, светившая не носящему наручень на запястье, – префект лагеря, но они менялись каждый месяц, и,  чтобы получить ее, нужно было прослужить не менее двадцати лет. «Ментор вдалбливал мне историю Риер-Де, и императоры и стратеги не путаются в моей голове, в отличие от твоей тупой башки, Раэл, – твердил я ему за кувшином вина. – Лишь один плебей за все века существования державы нашей смог пройти триумфатором по Львиной Дороге – Илия Стоик, пусть ему в Доме теней будет спокойно!» –  «Ну вот, видишь, сыскался такой, ничем не лучше нас с тобой, Каро», –  невозмутимо ухмылялся Мариан. «Не лучше?! Ментор показывал нам копии пергаментов, кои писали тогдашние летописцы. Илия Стоик родился в семье сапожника –  верно! – и начал путь к славе в четырнадцать лет, простым воином, а к сорока годам правил тремя провинциями и держал Сенат за глотку –  все верно. Но, чтобы добиться этого, Илия своими интригами перевернул армию вверх тормашками, оговорил консула Кадмии, устроил в провинции мятеж, и, когда консула убили, сам занял его место. А после послал тогдашнему принцепсу в дар десять возов, доверху набитых золотыми слитками. Ты умеешь проделывать такие штуки?» –  «Знаешь, Каро, дома я понял одну вещь… не стоит верить всему, что пишут хронисты, не нужно считать, будто только интриги возводят человека на вершину бытия… Если ступеньки, по которым ты поднимался, прогнили и воняют кровью твоих невинных жертв, с них очень легко свалиться. Я расскажу тебе пару историй куда как более свежих. В пятнадцать лет один человек бежал из родного дома, и никто так и не узнал, отчего он это сделал. В двадцать стал надсмотрщиком, потом управляющим, присвоил деньги своего господина и выбрал между плахой и рабством. В двадцать пять он угождал всем прихотям развратной дуры, а к тридцати правил империей четырех морей… –  Мариан наклонился ко мне,  твердо очерченные губы чуть подрагивали, то ль от  смеха, то ль от волнения. – Ну а после смерти с этого человека хотели содрать кожу и прибить труп к Срамным воротам!»

«Ты говоришь о Домециане?» –  я невольно понизил голос; а Мариан фыркнул: – «Не шепчи, Каро,  Домециан мертв. Вот только я никак не могу забыть… – он тряхнул головой и продолжал:  Некого мужчину продали в рабство в шестнадцать лет,  он даже не был ривом по рождению…» Я махнул рукой и захохотал: «Можешь не продолжать! У него рыжие волосы, самое желанное тело в империи, и он вовремя сменил одного любовника на другого – более молодого и удачливого». –  «Да, – кивнул Раэл, –  а теперь человек сей – глава императорской консистории, и насколько я успел… понять, скоро нагнет Сфелу и поимеет так, как ее прежде не имели. И не только Сфелу». –  «Разве можно сравнивать власть «ночных владык» и честные победы на поле брани? Легко вертеть потерявшим разум от похоти мужиком, но Ристан кончит так же, как и Домециан… рано или поздно Везунчик прозреет». –  «Не легко, –  оборвал меня Раэл,  – пойми, Каро,  битвы выигрываются не только с оружием в руках, и неужто ты считаешь, будто такой человек, как Феликс, мог потерять разум, пусть даже и от прелестей Ристана?» Теперь бы я знал, что ответить: страсть согнет любого! Но слабый жалкой тенью тащится за своим избранником, сильный же выбирает ровню себе, и они вместе ломают под себя судьбу.

А тогда я просто отпихнул Мариана – ибо он смотрел на меня с любимым выражением моего братца, и мне это не понравилось. Вот-вот цыкнет языком и скажет: ты не умеешь думать, Каро Иторис! Но Раэл куда лучше и честнее Феро – он притянул меня к себе и пьяно ткнулся лбом мне в плечо. «Предлагаю тебе проверить реформы Везунчика на себе! Если я надену бляху командира раньше тебя, Каро, ты… ты… что бы придумать такое?.. Вот! Днем пройдешься по Сирефе голым и трижды прокукарекаешь у магистратских ворот. Согласен?» Мы поспорили, безрассудно и глупо, точно мальчишки, но вскоре Инсаар и Кровавый Жнец дали нам возможность испытать себя. Присланный императором для подпорки дряхлого претора Квинт Ровеллий оказался умелым и храбрым стратегом – он сгонял врагов с нашей земли, подобно тому, как рачительная хозяйка выгоняет из дома тараканов и мышей. Больше двух лет мы провели в боях с бревами и алупагами, спали и ели под открытым небом, а на третий стратег повел армию против Хат-Шет. Ровеллий полагал, что теперь его легионеры опытны и спаяны в боях… и не ошибся, хотя, проходя знакомыми тропами Семи долин, я изрядно трусил. Однажды «тигры» уже погнали нас от реки Манрат и Роошнаад Бан, а теперь мы вновь занимали оставленные рубежи. Я остерегался рассказывать Мариану о своем страхе, но подробно поведал о том, какой ценой годы назад Феликс остановил здесь врагов – вот на этих самых предгорных тропках, крутых оврагах и неглубоких речушках, что впадали в реку Манрат. Эта земля сплошь покрыта костьми наших товарищей и отмечена пятнами погребальных костров. Меньше всего я хотел, чтобы Раэл попрекнул меня трусостью… наш спор зашел слишком далеко, но соперничество давало мне то, что не дадут десятилетия, проведенные в неге и роскоши. Стоило мне оказаться рядом с Марианом, как паук-многоножка, поселившейся в моем нутре, точно превращался в могучее сказочное чудище, и я начинал верить, что мне все подвластно. Соревнуясь, мы лезли в самое пекло, рвали друг у друга победу и милости командиров, а после, у лагерных костров, спорили или просто смеялись вместе. И я знал, что если попаду в беду, друг меня не оставит, а я не бросил бы его – были случаи проверить.

Перед походом к Роошнаад Бан стратег Ровеллий приказал оставить обоз в одной из деревень тейсоров, и Мариану пришлось искать своему Эвнику пристанище. Я знал уже, что они не любовники, знал прежде, чем на прямой вопрос получил прямой ответ, но все равно злился, глядя, как Раэл носится с этим парнем. Для чего таскать с собой бесполезное существо, с которым даже пожар в чреслах не погасишь? Мариан каждый раз отказывался прогуляться со мной в веселые дома или к тем шлюхам и процедам, что следовали за армией и крутились рядом на каждом привале. Сущая глупость – природу не обманешь! «Ты, верно, дал какой-то обет, – дразнил я друга, – и теперь натрешь на правой ладони кровавые мозоли». Он вяло огрызался, эти разговоры раздражали его хуже соли в открытой ране. Вместо того, чтобы поступать как все разумные люди, Раэл срывался, подобно запойному пьянице, и хватался за первую встречную задницу. Было так два или три раза,  однажды привело к скандалу, а Мариану и без того беспрестанно влетало от командиров за дерзкий язык. На одном из привалов Раэл принял предложение какого-то юнца из пятой сотни прогуляться за ближайший холмик, а любовник юнца собрал друзей  и отправился защищать свое достояние. Кончилось все дракой, плетьми для зачинщиков и выволочкой для Мариана от нашего Одноглазого. К драке я опоздал, но мой дружок, впрочем, сам справился и потом угрюмо молчал, когда лекарь смазывал его ссадины целебной мазью. О Раэле начали говорить, как о бесстыжем развратнике, сеющем раздоры;  меня несправедливость таких прозвищ смешила, но на все мои подначки я услышал лишь мрачное: «Заткнись, Каро!»  Жаль, Феро – далеко, и с ним не посоветуешься! Отчего Мариан так вел себя? Быть может, потому что хотел того, кого не мог получить?

Мог ли таким человеком быть это молчаливое ничтожество Эвник? Они очень мало разговаривали на людях, и я не мог понять… Рыжий никогда не перечил Мариану –  еще бы! –  ведь тот содержал его и обращался ласковей, чем иные  – с достойными  и любимыми женами. Вот и перед битвой у Гор Света Раэл купил дорогущего и здоровенного, точно бык, раба-тейсора, пригрозив тому оскоплением, если с головы Эвника хоть волос упадет. Перед выступлением навстречу врагам мы принесли жертвы Жнецу – все пошли просить победы, даже те, кто в божество «тигров» не верил. Мариан тоже пошел, и мы вместе смотрели, как пляшут у костров нагие варвары – красные и синие полосы на блестящих от пота и масла телах, у каждого кинжал в руке… Потом я скинул тунику, велел ухмыляющемуся Мариану раздеться до пояса, и мы подошли к огромным чашам с жертвенной кровью. Я окунул руку в чашу и коснулся губ Раэла, потом дотронулся до груди и живота, оставляя багровые полосы. Когда настала его очередь, ладонь Мариана замерла у моего горла, улыбка сбежала с лица… мы стояли напротив друг друга, а паук яростно молотил лапами у меня в животе. И я молил Жнеца о победе… о да, только о победе над врагом! И еще о том, чтобы мое желание сбылось. Я еще не знал, чего именно прошу, но хотел этого всей душой.

Какой была битва у Роошнаад Бан? Не знаю. Не могу сказать. Лишь через полгода, уже в Сирефе мы смогли вспоминать о произошедшем, чтобы рассказывать тем, кто не видел сего сражения – великого, длившегося почти три дня, принесшего Львам победу. Долгими месяцами во снах ко мне приходили лишь обрывки:  каменная крошка, оседавшая на губах, острый запах пота и смерти, истошное ржание умирающих коней… свистки, остервенелые приказы, топот тысяч и тысяч ног… скользкая рукоять меча в онемевшей ладони, холод вражьего железа у самой глотки…  усталость, бесконечная, тупая и спасительная усталость, придавившая и боль, и страх, и ярость. Что может сказать воин о войне? Я выжил, мы победили – этого довольно. На пятый день, когда конница еще преследовала отступивших «тигров», мы с Марианом стояли рядом перед легатом. Нас в том строю набралось еще человек десять – выживших, сумевших сохранить людей и выполнить то, что приказано, и даже немного больше. Легат говорил с нами, но я его почти не слышал – до сих пор в ушах шумело –  и очухался, только когда Раэл толкнул меня в плечо. Это было больно, у меня вообще все болело… Легат пожаловал нам значки командиров когорт, а мы даже не вспомнили о своем старом споре, мы оба вообще ни о чем не помнили. В моей когорте вместо шести сотен воинов было всего лишь чуть больше четырехсот, а ведь легат объединил три когорты в одну… под началом Мариана так и вовсе оказалось триста легионеров. Жнец нашел себе отменную поживу у Роошнаад Бан! До темноты мы носились по новому лагерю, устроенному на месте брошенного «тигриного». Людей следовало накормить, ободрить и внушить им страх пред командирами. К ночи у меня пропал голос, но орать больше и не требовалось – палатки поставлены, часовые на своих местах, и вьется в грозовое небо меж острых горных пик дымок кухонь. Мариан подошел ко мне, молча взял за локоть и показал большую бутыль. И я пошел за ним в темноту.

Мы забрались в какой-то сеновал, устроенный под легким навесом, свалились в пахнувшее гнилью сено и долго лежали без движения, потом Раэл дотянулся до бутыли, и мы пили, передавая ее друг другу, не чувствуя вкуса. Мариан обнял меня и шептал в ухо о том, как погиб его командир, чье место он сам занял сейчас, и я видел блестящие, расширенные зрачки близко-близко… Потом я тоже хрипел ему в лицо, проклиная себя за то, что отдал не тот приказ еще в первый день, и погибли пятеро из тех, кто мог остаться жить, спать сейчас в палатках, под боком у товарищей… От выпитого голос вернулся, и вскоре мы орали оба, страшными словами понося и «тигров», и судьбу, и проклятые горы. Вцепившись друг другу в запястья, благодарили Жнеца и Инсаар за возможность дышать и надежду вернуться домой. Для меня Сирефа была домом, а Мариан все повторял: «Там под окном растет жимолость и еще какая-то дрянь, густая такая… я вернусь и скажу… слышь, Каро?.. скажу ему… влезу в окно, как обещал, а он и не заметит, потому что не ждет, уж верно, давно ждать перестал!»  Раэл ткнулся мне головой в грудь и все звал кого-то. Кажется, мы оба рыдали, мешая ругань и пьяную радость – сидеть здесь, вдыхать запах сена, костров и ночи и жить. Жить! 

Поутру я очнулся от пения труб – на том же самом сеновале, под дырявым навесом, рядом тихо дышал Мариан. Он так и заснул, прижавшись ко мне в поисках тепла. Я положил руку на черную макушку, пропустил сквозь пальцы отросшие жесткие пряди и вдруг понял… Жнец выполнил мои желания, все до единого, видно, я его любимец… ведь я принес ему много смертной плоти в дар! Кровавый бог, наконец, позволил мне понять – тот, кого я ждал всю жизнь, все свои двадцать семь лет, рядом. Вот он –  даже руку тянуть не надо – лежит и сопит мне в живот. Мариан Раэл, мой Мариан… Похмельная муть гнула голову к земле, но я приподнялся, перевернул тяжелое, обмякшее тело, он заворочался, просыпаясь… у него губы распухли, словно целовался всю ночь, и меня точно ударили – жаркая волна благодарности и желания… чего-то дикого, никогда прежде со мной не бывавшего. Хотелось вцепиться в Мариана и никуда не отпускать, уберечь от всех бед и закрыть собой. Я знал, что он не позволил бы мне такого, никому не позволил бы, все верно –  а иначе за какими злыми духами он мне сдался?

Мариан позвал меня по имени, потер глаза и потянулся к моей руке. Спросонок слабо сжал ее, погладил ладонь большим пальцем. Мы не раз делили ночлег, я знал все его привычки, знал его запах лучше собственного и знал, что он сейчас хочет и что скажет… будто Жнец подсказал мне, продлевая свои милости:  вдави его в сено глубже, просунь ладонь меж бедер, накрой рот своим,  Мариан не станет противиться. Но уже пели трубы, перекликались часовые, и небо раскалялось жарой до цвета синего жерла. Мариан разлепив, наконец, веки смотрел на меня, облизывая губы  –  ему хотелось пить, – но он не шевельнулся и молчал. Ничего не нужно было говорить, он и так все видел, чувствовал, как я держу его. И я сдался первым – и потому что времени не хватало, и потому что… боялся. Раздери меня на клочки, мы дружили три года! Одно неверное движение, слово, и я не найду любовника, а друга потеряю. А Раэл ничем не помог мне, просто лежал предо мной и пялился. На ощупь я пошарил в сене, вытащил свой пояс с пристегнутой к нему флягой и сунул Мариану в руку: «На, пей, пьяница!» Он оттолкнул воду, дернул плечом, освобождаясь от моих объятий. Заметно было, что ему хочется бежать отсюда со всех ног, и я не пытался его удержать. Замер в похмельном оцепенении, глядя, какими темными и мутными от злости стали его глаза, как прилипли ко лбу черные пряди. Потом он оттолкнул меня, спотыкаясь, выбрался из-под навеса. Не оборачиваясь, стащил с себя пропитанную пылью и потом тунику и подозвал легионера помочь ему умыться. Солдат притащил бадью с водой, Мариан поднял ее вверх и вылил себе на голову, а я все сидел на сене, завидуя прозрачным струям, что стекали по голой смуглой коже. Будто тяжкая невидимая рука придавила меня к земле, и паук молотил лапами, силясь стряхнуть оцепенение. Мне казалось, я сдохну сейчас от удушья, невозможности шевельнуть хотя бы пальцем… и не сопротивлялся. Неведомо отчего я знал: это Мариан что-то делает со мной… проверяет? Кого же? Меня или себя самого? Давящая тяжесть точно пробовала меня на вкус – и исчезла так быстро, как разит лезвие меча. Раэл повернулся ко мне – облепившая тело мокрая набедренная повязка не могла скрыть стояк – и рявкнул: «Каро, бляжий сын,  долго сидеть будешь? Яйца высиживаешь? А ну иди сюда!»  Я поднялся, и он почти швырнул мне бадью, в которой еще осталось немного воды, и ушел к своим людям.

Мариан обозлился на меня и принялся рвать зубами так, что я понял:  все наши прежние стычки были лишь легкими укусами. И в этот день, и в следующий я не мог отвечать, будто меня изнутри заморозили.  Не понимал, что сделал сам, что он сделал со мной и чего хочет. Не понимал, чего хочу сам – быть может, бежать от него подальше. Он издевался надо мной, выдумывая любые способы задеть и оскорбить, и в конце концов я начал огрызаться. Это было глупо, о как глупо! Нам требовалось просто поговорить – откровенно, как мы говорили всегда, но только сейчас я начал соображать, что мой друг многое скрыл от меня. Наш легат отправил четыре когорты в ущелье Тиир, чтобы перекрыть с юга проход в Семь долин – разведчики приносили неутешительные сведения. Предводитель «тигров», коего мы погнали от Роошнаад Бан, держал в запасе резерв –   больше трех тысяч воинов! – и теперь это копье готовилось воткнуться нам в спину. «Тигры» не желали пускать нас в Роошнаад Бан – ведь это значило бы, что при ныне правящем царе они потерпят такое поражение, какого земля Хат-Шет не знала двести лет. Переход был тяжел – мы карабкались все время вверх, по мелким острым камешкам, а кругом высились скалы, где так легко устроить засаду. «Тигры» дают своим землям весьма меткие названия, и по-нашему Тиир означает ущелье Стрелы;  легионеры шутили невесело: «Да тут все тропы будто стрелами утыканы». Мы рвали сапоги на остром щебне, кое-кто уже остался без обуви, сменной на всех не хватало, и это было ужасно… если меня когда-нибудь спросят, что хуже всего на войне, я отвечу: понос и кровавые мозоли! Никакие битвы не сравнятся с изодранными ногами!

Бесконечные ссоры делали переход еще тяжелее, и ко времени встречи с разведчиками мы с Марианом оба походили на одичавших, уставших от лая псов, но ни один не мог остановиться. Раньше каждая стычка с ним придавала мне сил, теперь же выматывала хуже любой работы. Мне не хотелось ругаться, и, глядя, как он изобретает новые издевки, я лишь стискивал кулаки – насколько проще было б подойти, силой притянуть вихрастую макушку к плечу, не дать дурню вырваться. Но Раэл точно знал мои мысли и, укусив, отскакивал, а потом вновь начинал кружить вокруг меня. Разведчики встретили нас на большой, почти голой поляне, где стояли посвященные неведомым богам огромные столбы. Их было шестнадцать – величественные колонны, точно охраняющие поляну, три человека не могли обхватить такой столб, если брались за руки… Увидев, как колонны вспарывают закатное небо, все притихли – на нас будто боги глядели, грозя смертью незваным чужакам, вторгшимся в сердце каменной твердыни. Даже разведчики – а коммы славятся бесстрашием и наглостью  – вели себя тихо, хотя должны были б уже привыкнуть к сему месту, ведь они ждали нас здесь не менее декады.

Помогая командирам ставить палатки, один из коммов – полукровка, рожденный от пленницы из народа алупагов и имперского легионера, – предупредил шепотом: «Нужно восстановить защитный круг, ибо в этих местах нападения нелюдей весьма часты. Только месяц назад Инсаар иссушили несколько человек на отдаленной стоянке». Коммы, дожидаясь нас, каждую ночь выкладывали круг из камней, обагряя вход в него собственной кровью и произнося защитные ритуалы. Я и раньше слыхал о магии «тигриных» жрецов, а комм потрясал амулетом, данным ему сородичами, и клялся, будто его собственный дядя по матери,  уважаемый жрец,  однажды таким способом спас целую деревню от нападения Инсаар. Я бы последовал совету полукровки, если б не боялся выглядеть в глазах своих людей суеверным трусом, а Мариан фыркнул и запретил своей когорте пускать кровь и попусту тратить время на поиски подходящих камней. Коммы заспорили, но Раэл, не обращая на них внимания, сказал мне вполголоса: «От нападения Инсаар не защитит никто… разве собственная суть». Не дело это – говорить о Быстроразящих, когда близится ночь и каменные персты тычут в спину, но я был рад, что впервые за много дней в голосе Мариана нет ярости. Я спросил его, отчего он так уверен, ведь древняя магия «тигров» очень сильна. Он молча взял меня за руку и повел к одной из колонн. «Каро, приложи руку к камню и слушай». Так я и сделал, но вначале не чувствовал ничего, кроме тепла нагретого солнцем камня, тихого пения ветра и шелеста сухой травы под ногами. Раэл накрыл мою ладонь своей, вдавливая руку в шершавую поверхность… он стоял очень близко и вновь что-то делал со мной. Будто жидкий огонь бежал по венам – это было больно! Я хотел отдернуть руку, оттолкнуть Мариана, а он склонился еще ближе и шепнул на ухо: «Она пьет тебя! Закройся, не пускай ее!» Нужно было спросить, кто это – «она» и что мой друг творит со мной, вот только я не мог, потому что Мариан положил мне ладонь на живот, будто выманивая паука из заточения. Если б Раэл не держал меня, я б свалился на землю, куда меня тянул неведомый зверь, поселившийся во мне, – сейчас он точно разматывал паутину, и она становилась все больше и больше… Закатное небо, расплавленный диск солнца, черные стрелы колонн – все смешалось в нелепый узор и завертелось перед глазами. Если б было не так больно, я б сообразил, чего Мариан хочет от меня, но паук знал и сам. Паутина все росла и крепла, а потом натянулась с оглушившим меня звоном, и мы с Раэлом оказались в середине сверкающих нитей. Все осталось по-прежнему – в пятидесяти шагах от нас солдаты ставили палатки, готовили ужин, трещали в траве кузнечики, и плыл в долине дымок костров, но мы двое словно умерли… иль родились вновь в каком-то ином месте.

Камни… этот проклятый круг из изуродованных ветром и временем колонн тянул мою паутину, высасывал меня, стремясь добраться до сердца и остановить его. Я знал – позади бездна, холодная и мертвая, но она стремилась наполнить себя жизнью… нашими жизнями! Я рванулся и, кажется, заорал. Не желал видеть всего этого, не желал, чтобы какая-то дрянь лезла в меня! Мариан притянул меня к себе, заставив смотреть ему в глаза, и я увидел два черных смерча. Лицо его было белым, и только скулы горели пятнами… он запрокинул голову и засмеялся с бешеным восторгом, а потом стал ласкать мои бедра, прижимаясь все крепче. И паутина, закрывшая нас от бездны, росла с каждым движением… наша страсть кормила ее. Мариан не дотронулся до моего члена, не коснулся губ, но я готов был кончить и только хрипел и ругался, не понимая, что он шепчет мне. «Она уберется, Каро, мы ее прогоним… вот как оно… вот… с себе подобным!» Кокон все рос и рос, пока наконец не стал выше каменных столбов и тогда лопнул где-то над нашими головами с оглушившим меня треском. И мир в мгновение ока стал прежним, когда Мариан отпустил меня. Совершенно без сил я привалился спиной к теплому камню – редко какая драка выматывала так! – и зачем-то полез рукой под тунику. Ткань была сухой… настолько сильного возбуждения я не испытывал никогда, но жадина Раэл не дал мне спустить и себе не позволил. Он стоял предо мной, раздвинув ноги, сжимая ладонью пах, и дышал так тяжело, будто в доспехе обежал все здешние горы. «Ты, драть твою мамашу, колдун, Раэл? –  ничего умнее я не мог сейчас спросить! –  Драный в задницу жрец, и скрывал это?»  Он устало качнул головой: «Я человек, обычный мужик, каких тысячи, но я… мы с тобой можем гонять эту мерзость и в хвост и в гриву!» У меня раскалывалась голова, все тело ныло, а яйца звенели от боли. Мне хотелось прикончить Мариана на месте – за подобные шутки, за власть надо мной. А он не замечал ничего, крутился на месте, будто проверяя, чего натворила наша паутина. «Здесь провал, Каро, врата бездны… у нее много таких врат, их все не закроешь, хоть бегай за ними всю жизнь, скорее она выпьет тебя. Потому-то это место и обнесли колоннами, чтобы ни зверь, ни человек не входил сюда. Или, быть может, здесь убивали так часто, что открыли ей дорогу… не знаю». Из всей этой тарабарщины я понял лишь то, что оставаться тут опасно,  спросил его прямо. Безумец – а такие речи мог вести лишь сумасшедший! – ответил мне: «Мы отбили ей руки, Каро, на время заставали отступить, но она накопит силы и вернется. Чтобы прогнать бездну совсем, нужно пить ее не один раз. Не забудь про то, как ты защищался от нее, и тебя она не тронет…»  Он говорил про паутину, кою помог сплести моему пауку? Я не успел спросить.  Мариан потянул меня за плечо, подталкивая к кострам. «Инсаар здесь ни при чем, –  шептал он, пока мы спускались к палаткам,  – людям страшно здесь, потому что сама земля больна. Отправь Вертуса, Андрила и Туску с дозором – подальше от этих столбов; остальным тут не так опасно». Он подтолкнул меня в плечо и поплелся к своим легионерам – медленно, спотыкаясь, будто ему тяжело идти. Еще до того, как ночь спустилась на наш лагерь, Мариан собрал несколько человек и отправился вместе с ними якобы проверить западный склон.

Сам не понимая зачем, я собрал тех воинов, на коих он указал мне, и велел им сторожить внизу, а сам без сил хлопнулся в палатке на свернутые плащи. Меня трясло и тошнило, а мысли прыгали, точно вспугнутые зайцы. Я пытался думать обо всем сразу: что Вертус, Андрил и тейсор Туска отличались от прочих добрым, незлобивым нравом, к ним вечно все липли… и что непременно расскажу обо всем Феро, как только увижу его… и что я совсем не знал своего друга, и это… гадство полное, вот что это такое! Но запрокинутое лицо Мариана, обнаженное желанием до последней черточки, не исчезало из памяти, путало все размышления, и я сотню раз поклялся себе, что сделаю все, только бы увидеть его таким вновь.

На следующий день мы решили остаться, чтобы дать возможность поджить израненным на камнях ногам и подлатать снаряжение. Пока солнце не село, я таскался по лагерю, будто сонная муха, и боялся повернуться к столбам спиной – оттуда несло угрозой. Но ночная прохлада, кувшин местного просяного пойла и, главное,  возвращение Раэла подбодрили меня. Командиры когорт и несколько сотников уселись у костра слушать рассказы разведчиков – в армии это любимое занятие, ведь коммы видят и знают гораздо больше нас. Мариан как ни в чем не бывало уселся рядом со мной и требовательно протянулся к вину. Трое разведчиков прежде служили в Тринолите, и все жаждали новостей о войне Феликса с мятежниками. Еще двое коммов только что вернулись из Хат-Шет – опасная работенка, вот что я вам скажу! Ничто не заставило б меня повторить путь сына рабыни из народа алупагов – таиться, будто змея в кустах, и не сметь обнажить оружия, терпеливо собирая сведения, – это не по мне! Но о приключениях полукровки мы слушали, затаив дыхание. Тит – так назвался комм, а известно, что «бесшумные убийцы[6]» никогда не говорят своих настоящих имен – четыре года прослужил в казначействе Хат-Шет, или, как «тигры» называют сей магистрат, в хастаге, исполняя поручения Великого хастага. Главный казначей царя, по словам Тита, весьма уважаем и народом, и знатью, потому его слугам легко проникать повсюду. Царь также очень ценил Великого хастага, но раздоры в правящей семье привели казначея на плаху. Вся шутка была в том, что хастаг сделал огромный промах, поддержав старшего сына царя, а тот теперь числился предателем. Вогазы – царский род – весьма странная семейка. Правитель Хат-Шет уже потерял двоих сыновей, ибо они попрали нерушимый закон, вступив меж собой в связь… Я никогда не понимал, как кому-то может прийти мысль отыметь собственного брата! Разве может вызвать желание тот, кого ты видел пускающим пузыри и лужицы под себя? Тот, кто будто твоя рука или нога, иль даже третий глаз, который видит в тебе то, чего б ты не хотел видеть никогда? И это даже если забыть о каре Быстроразящих! Меня передернуло от мысли, что я и Феро… да на свете нет мужика, коего я желал бы меньше! А вот сынки царя Вогаза оказались сущими извращенцами, и нелюди разорвали их на части другим в острастку. Впрочем, оставшиеся двое наследников огорчили «тигра» в венце еще более. Тит говорил, будто старший сын, Тейран Вогаз,  издавна склонялся к союзу с Риер-Де, а коль скоро он правил большой провинцией и имел собственные войска, то вскоре отцу пришлось считаться с его мнением. Младший же, Бесс, от роду всего двадцати лет, ненавидел империю так, что замыслил покушение на брата, но заговор сорвался. Тейран остался жив, а вот его сторонников казнили, и нашему комму Титу пришлось бежать, бросив нажитое в Хат-Шет имущество и молодую жену. «Ходили слухи, – рассказывал разведчик, – что, поймав брата в своем дворце, Тейран велел пороть Бесса, а после отдал его рабам».

Послышались смешки, но Тит поднял руку: «Не спешите ржать, олухи!» Хм, прежде,  до Везунчика с его реформами, полукровка не посмел бы так говорить с ривами!  Но мы замолчали – так хотелось знать дальше. «Мне неизвестно, насиловали рабы брата-изменника Бесса иль нет, но это великий воин, отменный стратег, и он сейчас стоит со своим войском в трехстах риерах отсюда, по ту сторону ущелья Стрелы. Если вы не удержите проход Тиир, Бесс поимеет нас всех…» –  «Но мы уже разбили «тигров» у Роошнаад Бан, а ведь этот самый Бесс был там и ничего не смог сделать», –  хмыкнул кто-то, и мы вновь засмеялись. Я перебил смех вопросом, отчего же претор Сфелы не пошел на союз с Тейраном, коль скоро тот решил предать отца. Тит поскреб алупагскую бородку – он вообще походил на «тигра» куда больше, чем на рива, иначе его б и не послали в Хат-Шет – и степенно покачал головой: «Этого я не имею права говорить никому… кроме тех, кто мне платит, а здесь их нет». – «Не умнее было бы сейчас договориться с этим варваром, как его там… Тейраном, если на севере идет война ривов против ривов,  конца ей не видно, – громко встрял командир второй когорты, пожилой мужик, к которому мы привыкли ходить за советом. – Кадмия и граница с Лонгой полыхают огнем, а Тринолиту и вовсе истоптали так, что теперь еще сто лет раны не залечить…» –  «Ты не прав, уважаемый, – возразил один из коммов, – еще полгода назад я служил в Тринолите и могу рассказать, что там делается. Император Феликс велел привезти в столицу свою дочь, принцепессу Армиду, он не сделал бы этого, если б не был уверен в своей власти». – «Забавно, – вставил его товарищ, – ибо сейчас в Риер-Де целых две принцепессы Армиды, но одна из них еще даже не невеста, а вторая скручивает мужчин в бараний рог и командует армиями. Я видел эту бестию собственными глазами – вся в отца, если б тому пришла фантазия обрядиться в платье!» Воины зашумели, вытягивая шеи: такая женщина, как Армида, – награда истинному победителю, знак того, что жизнь твоя состоялась. В юности я мечтал о подобной красавице, которую приведу в свой дом, и она родит мне детей, а потом понял, что с мужчинами проще и приятней. «Император в союзе с Лонгой разбил войска Гая Виниция, но стерва не растерялась, – продолжал комм, – и склонила на свою сторону консула Порции, он дал ей воинов…» –  «И что же, Армида бросила Виниция?» –  «Как бы не так! Он приполз к ней на брюхе, и она его простила за поражение, а потом они вместе откусили консулу Порции башку, болван даже не успел понять, в какое осиное гнездо угодил. Армида устроила у себя настоящий двор, который таскает за собой везде и отказывается читать послания, если в них ее не величают принцепессой. Армида говорит всем и каждому, будто она одна является истинной наследницей трона, божественной Львицей, коль скоро ее брат столь глуп и слаб, она не желает встречаться с Аврелием, а тот зовет сестру незаконнорожденной. В отсутствие Везунчика Сенат даже возбудил процесс против притязаний Армиды на титул принцепессы, как будто недостаточно того, что женщина сия и без суда не имеет на него права[7]. Совершенно незачем копаться в дерьме, выясняя, кто же подлинный отец красотки – покойный Кладий или его вольноотпущенник, а последнее ясно всем имеющим глаза, – продолжал разведчик. – Партия аристократов провалила в Сенате голосование о процессе: мол, нечего позорить сословие аристократов и императрицу Мелину…»  Я толкнул Мариана локтем, заглянув ему в лицо, – он слушал с таким выражением, будто столичные распри вынимали ему душу. «Аристократы вечно маются всякой ерундой, делать им нечего», – я сказал это просто, чтобы развеселить его, а он ожег меня взглядом, будто бичом, и буркнул: «Заткнись, дурак!» Почти швырнув кувшин на землю, – так, что вино забулькало на траве, – Мариан поднялся на ноги и размашисто зашагал прочь от палаток. А я смотрел, как льется темная жидкость, и когда ручеек коснулся моих сапог, что-то лопнуло во мне со звоном.

Наглая тварь, ублюдок, отпрыск гиены и вонючего слизняка наконец вывел меня из терпения. В голове у меня было пусто, а из горла рвалось утробное рычание. Я был способен убить и твердо знал это. Клянусь Жнецом, если Раэл сейчас посмеет… только посмеет противоречить мне, я прикончу его, и пусть меня казнят! Я догнал его у подножия холма, чуть в стороне от того места, где мы держали вьючных лошадей. Помню, что остановился, силясь совладать с гневом, но ничего не выходило. «Что за игру ты затеял, Раэл? – я схватил его за плечо, а он вывернулся. – Что тебе нужно?! Отчего ведешь себя так, будто тебе прищемили поганый отросток дверью?! А ну смотри на меня!» В темноте я его почти не видел, только чувствовал его бешенство, эхом отзывавшееся во мне самом. Рванул его к себе и заорал шепотом – голос не повиновался мне:  «Что ты от меня хочешь?!» –  «Хочу, чтоб ты провалился под землю, растаял в воздухе, хочу никогда тебя больше не видеть, Каро Иторис…» –  он говорил почти спокойно, но какая-то дикая сила рвалась из него, и она превратила меня в зверя. «Отлично! –  я отступил на шаг, примериваясь. –  Ты меня больше не увидишь, потому как сдохнешь здесь, но вначале…» Я ударил в челюсть с коротким замахом, чтобы не дать ему времени приготовиться, и сбил его на траву. Он перекатился на спину и коленом двинул мне в грудь, но никакая боль уже не могла меня остановить. Мы лупили друг друга, что есть силы, катались по траве, и я в жизни ничего так не желал, как одержать над ним верх –  ткнуть рожей в землю, раздвинуть ноги и отодрать, а потом прикончить! Сроду никого не насиловал, просто не мешал ребятам развлекаться с пленными, и теперь понял, почему меня не привлекал Ка-Инсаар – тот, что предпочитает беднота и в армии, и в городах. Легко отыметь забитого в колодки пленника, а ты попробуй справиться с тем, кто может поиметь тебя! И еще я кое-чему научился у моего пронырливого братца: неважно, кто сейчас получит чью задницу,  все равно победа останется за мной. В желтом свете луны я увидел Мариана – кровь на разбитой губе, ярость и похоть – и перестал сопротивляться, вцепился в его тунику лишь для виду. «Сука ты, Каро», – захрипел Раэл и навалился на меня всей тяжестью.

Он был точно пьяный, как и я сам, а крепкие веревки, будто сделанные из тьмы, лунного света и злобы, соединяли наши тела, как вчера,  у столбов. Я перестал соображать, просто позволил этим нитям делать свое дело и только дрожал от боли, потому что веревки сшивали нас по живому. Мариан перевернул меня лицом вниз, и я вцепился в траву. Он задрал мне тунику, и я захохотал – голыми ягодицами отлично чувствовалось, как у него стоит… потом его ладонь придавила мне поясницу, и резкий укус пустил кровь на шее под волосами. Раэл захлебывался тихими ругательствами – он поносил меня и себя, эту ночь, Сфелу и весь мир, – и такой отборной ругани я не слышал ни разу, но каждый словесный выверт наполнял меня торжеством:  я все-таки сломал упрямую скотину, заставил его делать, что мне нужно. А потом я оглох и ослеп – сила, живущая в нас, нашла себе выход и выла на все лады, а перед глазами мелькали пятна света. Я почти не чувствовал, как, смочив слюной свой член, Мариан вставил мне и задвигался, вжимая меня в траву. «Каро, Каро!..» –  он звал меня, остервенело целовал в затылок, тянул зубами за волосы, и семя мое брызнуло почти сразу, едва он просунул мне руку под живот. А потом вихрь утих. Затаился.

Я скинул его с себя и вскочил на ноги. Плевать, что на мне кровь и ссадины, плевать, что семя течет по бедрам и, быть может, Мариан порвал мне зад… Паук, свивший во мне гнездо, наконец выбрался на волю и задавил собой все кругом – мне никогда не было так хорошо, кажется, сейчас я мог голыми руками свернуть горы, что окружали нас. Радость – бурлящая, шальная – заполнила меня целиком, и мне хотелось еще и еще! Раэл сел в траве у моих ног, я положил ему ладонь на плечо и произнес отчетливо: «А теперь моя очередь». Он не возразил, не вскинулся. Кожа его была горячей, и плечи вздрагивали. Потом он ткнулся головой мне в живот и принялся целовать сквозь ткань. Я заставил его встать, и как-то мы добрели до моей палатки, должно быть, пугая часовых своим видом… В ярком свете лампионов тьма осталась за порогом, но часть ее мы несли с собой. Лишь только я опустил полог, Мариан разделся, швырнув небрежно одежду, и лег на соломенный тюфяк, едва прикрытый плащами. Вытянулся во весь рост – нагой и бесстыдный – и повернул ко мне голову. Четкая, жесткая линия скул, тень ресниц на исцарапанной щеке, приоткрытые губы – за это его движение я готов был в одиночку расправиться с прославленным «тигром» Бессом. Трясущимися руками я развязал веревки дорожного мешка, вытащив фиал с маслом – эту склянку забыл у меня один торгаш, с коим я путался еще до Роошнаад Бан. Встал на колени рядом с ложем – ничего не нужно было говорить, Мариан и не думал сопротивляться, просто ждал. Все так же глядя мне в глаза, он уперся пятками в ложе, открываясь навстречу. На ласки не хватало терпения, да к тому же, Раэл-то со мной не церемонился! Потому я просто вылил себе масло на ладонь и провел ею по промежности, коснулся скользким пальцем там, куда сейчас войдет моя плоть. Никого к себе не пускал, ну надо же!.. Помочь ему расслабиться?.. И так обойдешься, хотел буркнуть я, но горло свело, а Мариан вдруг подхватил себя под колени и… меня еще хватило на то, чтобы подсунуть ему под задницу свернутые тряпки и шире развести ноги, а он так и не отвел взгляда, смотрел с такой жадностью и…  да! – так, точно я его резал! Пусть все катится к духам зла, к Жнецу под хвост, если этот самый хвост у него имеется! Я знал, как сделать хорошо мужчине, а Мариан мне помог – не сжимался совершенно, только задышал громче, – и я видел его прижатый к животу член. Потом он обхватил плоть ладонью, а мне хотелось запретить ему ласкать себя, потому что я мог быть в нем вечность –  двигаться вот так, входя в податливое и узкое, выскальзывая почти полностью, подчиняя его себе и сдаваясь в плен сам. Не желал упустить ни секунды… Вот Мариан рывком приподнялся на локтях, все-таки прикрыл окаянные глазищи, судорога прошла по лицу – это был миг власти, я зацепил его там, где сосредоточено наслаждение, а такого не забывают! Он сорвался на стон, задвигался мне навстречу, потом вновь свалился на плащи и заметался беспомощно, силясь заставить себя молчать, прижал ладонь к губам. Его тело сжимало мою плоть, стискивало жарко, почти страшно, а я лишь крепче взял его за бедра и натягивал на себя, неотрывно следя, как все слабее становится узда сдержанности. И вот он закричал. Всего лишь раз – низко, протяжно, и тверже камня стали мускулы на сжимающих меня бедрах, буграми вздулись на животе и груди. Я не выпустил своей добычи до конца, а потом губами собрал белые капли с его раскаленной кожи. Рухнул рядом и заглянул ему в лицо. В смягчившихся чертах была усталость и… неутоленный голод. Но усталость победила, и он просто обнял меня за талию, пробормотав: «Каро, спать давай…»  Мы засыпали рядом во множестве походов, и это было привычно. Спокойно, хорошо, будто боль и ярость покинули нас. Я натянул на нас обоих смятый плащ, прижал Мариана к себе и закрыл глаза.

Еще до сигнала меня разбудили его уверенные ласки – в палатке было темно и прохладно, и мы грели друг друга, стараясь не разжимать объятий. Кажется, мы перепробовали все, что доступно человеку, кроме соития, потому как подгибающиеся ноги – худшее, что можно представить в таком походе. Мариан первым прильнул ртом к моей плоти и, прижав бедра к ложу, перекатывал головку языком, а потом смеялся, не позволяя мне толкаться глубже. Решив ему отплатить, я перевернул его на живот и ласкал растянутый, немного воспаленный вход, слушая глухие стоны. Мы едва не пропустили сигнал к построению и выползли из палатки, сонно щурясь на солнце. Покидая стоянку, я оглянулся на совсем нестрашные при свете дня столбы – возможно, я должен быть благодарен этой неведомой жути? Провал меж каменных колонн будто бы разбудил Мариана… Весь день до привала я едва переставлял ноги, все мои мысли были впереди отряда, в первом ряду когорты Раэла, и точно жаркая ладонь толкала меня в спину… вечером, едва завершив необходимые дела, мы вновь забрались в мою палатку и вцепились один в другого; так продолжалось еще четыре дня, а на пятый мы увидели ущелье Тиир – там были враги. Ветеран должен первым взять себя в руки, чтобы мы не погибли оба, верно ведь? Устроившись на привал, я просто выставил Мариана из своей палатки, велев ему спать одному, – мы оба потеряли разум, а это опасно. Он молча кивнул, соглашаясь, – мы вообще почти не разговаривали, сберегая силы для другого, – и ушел к себе. Я заснул как убитый, но ночью пробудился, будто от толчка, и, не одеваясь, выбрался под звезды. Легионер у палатки Мариана только хмыкнул, пропустив меня внутрь, и я попросту забрался в темноте на ложе Раэла, обнял его сзади, коснулся губами плеча. Он отозвался в полусне, накрыв ладонью мою руку… Я не мог без него, вот что. Лежал, втягивая ноздрями дымный воздух, и содрогался от ужаса и восторга пред открывшейся мне истиной. Не желал думать о смерти, что караулила нас, о разлуке, о том, что на уме у Мариана, и даже о терзавших меня самого сомнениях – просто жил, впитывая каждый миг своей… нашей любви. Как же я ошибался!

Бесс из рода Вогазов и впрямь оказался хорошим воином. Я часто думал потом: что если бы в ущелье Стрелы нас ждал не Меч Хат-Шет, а любой из старших сардаров[8]? Впрочем, славное прозвище Бесс получил позже, пока он лишь зарабатывал его, и к концу второго дня сражения мы отлично поняли, отчего старший царевич решил отдать братца рабам. Как он ему еще глотку не перерезал! Бесс рвался в Семь долин, расчетливо и хладнокровно распределяя своих воинов, из которых лучники составляли половину, а, как известно, лучше «тигров» никто не владеет луком. Под градом стрел мы едва могли высунуть носы из-под щитов, наши ряды таяли… как назло, трибуна, посланного легатом нами командовать, убили на второе утро, и, по правде говоря, это он завел нас в такую задницу. Везунчик знал, что делал, когда решил разбавить благородную кровушку на высоких постах – многие из сынков достопочтенных сенаторов могли лишь спесиво поджимать губы, хватать, где плохо лежит, а дела не знали. Еще на подходе к Тииру мы говорили меж собой: нечего переть на Бесса в лоб, «тигры» привыкли воевать в горах, здесь они знают каждую тропку. Нужно перекрыть ущелье и ждать, пока Бессу надоест сидеть на кручах и он попробует спуститься, – так мы сохраним людей. Трибун отмахнулся от наших слов, презрительно помахивая расшитым полотном у носа. Аристократу не терпелось доложить о победе… он велел нам войти в ущелье; а уже ночью «тигры» обошли нас поверху, пожелав «доброго утра» меткими выстрелами. Мариан, улучив момент, шепнул мне: «Хорошо, что прибили гада, самим руки не придется пачкать!» Злорадство бодрило, но ничем не могло помочь – мы остались без командира, и смерть свистела над головами.

Скажу по чести, я всегда признавал – Раэл получил бляху трибуна заслуженно, хоть и завидовал без меры. Только такая зависть не унижает, скорее придает сил стремиться за более удачливым товарищем; и если б все было, как прежде, я б просто шел за Марианом, ведь именно он указал мне смысл всех этих тяжких трудов. На вторую ночь командиры когорт собрались вместе, и именно Раэл предложил то, что вначале показалось нам глупостью. «Пусть каждый отберет среди своих молодых ловких и легких воинов, – сказал он, – мы пройдем по скалам и захватим Бесса врасплох. «Тигры» не ждут от нас такой прыти – ривы всегда воюют только в плотном строю». – «И правильно делают, – шепотом рявкнул командир третьей когорты, – у нас нет снаряжения, нет сноровки…» –  «И времени тоже нет», – оборвал его Мариан. Скрепя сердце мы приняли его затею и принялись связывать веревки. Одна из самых паршивых ночей в моей жизни! Слабые огоньки, при свете коих воины скручивали пеньку, нужно было постоянно прикрывать щитами, что за морока… К утру все было готово, но пришлось переждать еще один жуткий день под палящим солнцем и стрелами. Над ущельем повис закат, и Мариан отозвал меня в сторону. «Каро, ты не пойдешь с нами, – он смотрел мне прямо в глаза, приказывая и умоляя. – Мне самому будет нелегко пролезть козьими тропами, а ты тяжелее меня». Я понимал: Раэл прав; но не мог отпустить… почему подчинился? Он мог меня заставить, я знал это, знал ту силу, что живет в нем,  – иногда мне казалось, будто он может вертеть мной как угодно, – но Мариан не стал этого делать, просто просил. И я подчинился.

Сжавшись у холодных и влажных камней, мы ждали, чем кончится ночная вылазка, вздрагивая от малейшего шороха. Самые чуткие говорили, будто слышат крики в тиши и звук падений. И вот пришел рассвет – мерзко-розовый, пропахший страхом. Далеко впереди мы услышали знакомый сигнал и двинулись вперед. После мне рассказали, как нашим товарищам удалось снять часовых и перебить лучников, как срывались со скал те, кому не повезло, и что ночь, которая нам казалась годом, для них тянулась, будто век. А пока мы просто давили на «тигров» и давили, зная, что обязаны счастьем распрямиться во весь рост тем, кто рискнул. Через час или два мы прорвались к тому месту, откуда враги вытеснили нас еще в первый день, и тут начался настоящий бой. Ненавистный полосатый строй, их гортанные приказы, и немеющие губы ловят выпадающий свисток, а потом тугая жаркая волна лупит прямо в живот и волочит за собой в круговерть смерти – как всегда, как в дни, когда мир был юн, и как будет до тех пор, пока последний мужчина топчет эту землю. Я увидел Мариана, лишь когда кто-то оглушительно заорал над ухом: «Смотри, вот он – Бесс! Вон, с алыми полосами! Смотри!» Пот и пыль мешали видеть,  по правде говоря, мне было некогда пялиться – полосатик с бородой шириной с лопату прыгнул мне наперерез. За спинами «тигров» тоже дрались,  куда более остервенело – ведь отступать нашим там было некуда. Их уцелела всего горстка, они могли надеяться лишь на нас, но тогда я этого еще не знал. Да и что изменилось бы? Ты победишь, только когда возьмешь врага за глотку – не раньше и не позже. Я ударил бородатого плашмя, и он исчез в мешанине тел – мы прорвали строй, и ряды смешались. Требовалось навести порядок, а я глазел на пару, схватившуюся в двадцати шагах впереди, и губы не удержали свисток. Мариан дрался без доспеха, как и все, кто полез на скалы, а его противник щеголял нагрудником с алыми полосами. Высокий, очень молодой, даже борода еще не выросла… вот отвел меч влево и ударил; Мариан отскочил, свалился боком, хватая с песка чей-то щит, а Бесс был проворен. Лезвие чиркнуло по земле там, где миг назад была рука Мариана, и они закружились вновь. Мутная пелена застилала солнце, усталость гнула вниз, и прямо перед собой я видел тонкое лицо того оттенка, что Феро зовет «слоновой костью», и удлиненные к вискам  до синевы черные глаза… это длилось всего лишь секунду, но будто б я сам кружил сейчас с чужим мечом и щитом в руках возле этого расписанного алым «тигра»! 

Я поймал свисток на груди и отдал приказ сомкнуть строй, а сам все не мог отвернуться и потому видел, как Бесс достал Мариана – наискось, через плечевую кость до сердца. Так мне показалось, а еще показалось, будто я умер, вот только мертвые не убивают так, как убивал командир второй когорты Каролус Иторис в тот день.

Недаром в старинной песне легионеров есть мольба к Инсаар: «Не нужно ран на поле брани, пусть ворог сразу в Дом теней отправит…» Сохрани тебя все боги этого мира раненым рухнуть под ноги дерущимся! Пока мы резали «тигров», я просто не думал о Раэле, вообще ни о чем не думал, кроме боя, – и только это могло спасти Мариана, если он еще жив. Проклятый Бесс удрал, уводя с собой полторы тысячи –  тех, кто смог оторваться от нас, – и ущелье Стрелы осталось за Риер-Де. Воткнув вымпел со Львом в трещину меж двух камней, мы занялись укреплением лагеря, и я слышал, как мои воины кричали о захваченном золоте… мне на все было наплевать! Я сидел возле Раэла под наспех натянутым навесом, а тот бредил Бессом: «Сука размалеванная… я его найду, кишки ему выпущу…» –  и так раз за разом. Мне доложили, что в спешке будущий Меч Хат-Шет бросил в Тиир уйму золота и драгоценностей, и я говорил об этом Мариану, но безумца это не успокоило. С того боя в скалах у Раэла будто что-то щелкнуло в дурной башке, и, должно быть, у младшего царевича не было врага хуже… срывая повязку, Мариан метался на соломе, а я поклялся отдать всю свою долю за нынешний поход Жнецу – за то, что тот оставил эту сволочь, так нужную мне сволочь, живым…

Мне было не за что благодарить кровавого «тигриного» бога, но я не сразу заметил перемену. В конце концов, Мариан был ранен и слаб, но все чаще он сторонился меня, избегая разговоров, отводил глаза, а я был слеп.  Еще до того, как Раэл справился с лихорадкой и начал вставать, в наш лагерь к Стреле пожаловал сам Квинт Ровеллий. Позже мы смеялись, что не мешай ему достоинство благородного, помощник претора Сфелы полез бы к нам обниматься – так он был рад обретенной казне и перекрытому ущелью. Оказалось, хитрюга Бесс ограбил наш обоз, перевозивший подати, а в придачу и каких-то собственных вельмож – на некоторых слитках стояли «тигриные» печати. Ровеллий хвалил нас и поздравлял, сам проведал раненых, выяснил подробности боя и велел Мариану нацепить бляху военного трибуна. Что ж, когда в дело не вступают взятки и связи, должности достаются тем, кто даже под градом стрел не теряет способности думать и ведет за собой остальных. Да будь на месте Мариана кто-то другой, я б возненавидел счастливца, но тогда просто прихватил с собой вина и пошел посидеть с новым трибуном. Шутливо подразнив Раэла полной флягой, налил ему воды, выпил за его удачу. Он смотрел на меня блестящими от жара глазами, сосредоточенно, с непонятным мне отчаяньем, а потом потянул меня за рукав – каждое слово давалось ему с трудом, и я не решился спорить. «Ты издеваешься надо мной, Каро? Мы упустили Бесса! Тварь будет ползать по нашей земле, и все по моей вине!» Таков уж он, мой Мариан, ничего не поделаешь, ему невыносимо уступить хоть в чем-то… а я, как щенок, радовался тому, что он дышит, и ни о чем больше не желал размышлять! Я наклонился поцеловать его, но Мариан резко отвернул голову, скривившись от боли. Инсаар Быстроразящие! Я не могу простить ему… простить свою ошибку: такое поведение я списывал на рану, поражение в бою с Бессом, уязвленную гордыню –  на что угодно, кроме правды! 

Ровеллий забрал раненых с собой в долину Шер-Исхрин, где оставался обоз. Мы с Марианом простились коротко, и он все так же отводил глаза. Теперь я ненавижу себя за каждую мысль о встрече, а думал я о том неотступно – месяц и одиннадцать дней ожидания. Дождавшись смены, наш отряд двинулся на зимовку, и, добравшись до лагеря в Шер-Исхрин, я кинулся разыскивать Раэла. Шел по улочкам, проложенным между палаток и шатров, от нетерпения расталкивая людей локтями, и представлял, как сейчас сомну его неуступчивые губы своими и как он ответит мне… Спускался вечер, видно, Мариан уже закончил дела по службе, и я нашел их с Эвником во дворе – оба смеялись, торопливо глотая пхалту из глиняных мисок. Пока мы воевали, рыжий неплохо устроился, сумел даже найти хижину для жилья, довольно, впрочем, ветхую, но в Шер-Исхрин только богачи могли позволить себе приличные дома – лагерь был переполнен, дерева на всех не хватало. Во дворе мне пришлось переступить через целые горы прутьев и пеньки, а давешний раб-тейсор вовремя предупредил меня о бочке со смолой, что дымилась прямо под ногами. Эвник заметил меня первым, поднялся с табурета и кивнул, мне показалось, он испуган… впрочем, рыжий, будто кролик, всего боялся. «Рини, я в дом», – Эвник даже миску свою бросил, так не хотел меня видеть… Чудно!.. А мы с Марианом двинулись в тарбу, взяли огромную бутыль сладкого валора – тут мы с ним сходились, оба ненавидели кислятину! – вот только, когда я глядел на него, язык прилипал к небу. Так ждать встречи, мечтать неотступно, а теперь не сметь и рта раскрыть! Бутыль опустела наполовину, а меня трясло от злости и обиды – а все Мариан! Он почти не говорил, рассеяно кидал короткие замечания, и на его лице было выражение человека, пред которым внезапно вспыхнуло пламя или разверзлась пропасть, и ему непременно нужно преодолеть препятствие, а это так трудно… Я вслушался в него, и у меня похолодели ладони: та посланная злыми духами сила, что жила в наших телах и, соединяясь, делала нас неуязвимыми,  пропала. Ее просто не было больше в Мариане! Предо мной стояла стена – высоченная, гудящая, точно огромный пчелиный рой. Мне стало так страшно, что я рывком поднялся с расшатанной лавки и обнял Раэла в битком набитой легионерами тарбе. Трясти его, выбить проклятую непонятную дурь! Ну же, Мариан, пусти меня… в себя! Миг он сидел неподвижно, не отвечая и не отталкивая, а потом тихо попросил: «Уйдем отсюда».

Палатки, палатки, костры и вечная грязь под сапогами… я не замечал привычных звуков и запахов, пока шел за ним. Зимний ветер забирался под плащ, и у меня все нутро выстыло, но не зима была тому причиной. Он точно вел меня убивать… так глупо. Наконец, Мариан остановился – мы как раз добрались до частокола, здесь нас могли видеть лишь часовые, – повернулся ко мне и сказал почти с угрозой: «Каро, ты мой друг». Я засмеялся, сам не знаю почему. Силясь разглядеть его лицо в темноте, придвинулся ближе. Раэл часто принимался говорить так, будто ждал, что ему возразят, и загодя готовил отпор. Я взял его за локоть, а он дернулся и повторил: «Каро, ты мой друг», – теперь просяще, отчаянно… с нежностью! Неужто я б стал возражать ему?! Конечно, друг, но не только. Обнял его за плечи, и тогда он зарычал, точно волк. Пхнул меня в грудь, а сам аж задохнулся. И тут же притянул обратно, вцепившись мне в волосы на затылке. Отступил, уронив руки вдоль тела. Мне доводилось видеть, как выделываются молодые парни, дразня любовников, быть может, стоило просто скрутить его сейчас, потащить в дом и отыметь? И он бы не стал сопротивляться всерьез? Но это был Мариан Раэл, а я знал его. Ничего не случилось бы между нами – ни дружбы, ни любви! – если б он вел себя, как пустой юнец… и эта проклятая стенка, что не давала мне понять, приблизиться!.. Мариан заговорил – вполголоса, но так, что у меня зазвенело в ушах, – он будто вбивал каждое слово мне в голову: «Ничего не будет, Каро! Никогда больше. Нам было хорошо и сладко, но не может быть сладким предательство… я… я предал того, кто мне дороже жизни, и предал тебя. Я поклялся, пойми! И, даже если бы слово не связало меня, без него я никто! Без него здесь пустыня».  Он махнул рукой куда-то в сторону Роошнаад Бан, втянул воздух и поперхнулся словами: «Пустыня, Каро… а я дурак, думавший тем, что под туникой. Но ты мой друг, и ты поймешь! Отвечай! Ты понимаешь?!»

Я не понимал. Мы стояли у высокого частокола на ледяном ветру, мы были вместе… зачем он молол эту чушь? Раэл вцепился рукой в остро заточенную деревяшку, опустил голову. «Просыпаясь, я каждый раз воображаю, будто он рядом… даже запах чувствую – осенних листьев и дождя… Каро, я каждый раз хочу сдохнуть, ну вот просто не встать больше! А потом встаю и иду куда нужно – и заставляю себя верить:  он меня еще ждет! Я вернусь, и все будет… но ведь я его предал!  С тобой… но я решил:  вернусь, приеду к нему, и пусть знает, каким я был скотом, а ведь он мне говорил… И пусть примет меня, потому что я никуда не уйду! Каро, с тобой так бывало? Четыре года назад я верил, будто разлука – ерунда, а он не хотел меня отпускать. А теперь для меня каждый день – все едино что год. Без него, без… надежды. Каро! Прости, устал молчать…»

Он точно ядом меня кормил. Впихивал целыми ковшами. Без надежды? Вот она, безнадежность – когда барахтаешься в темноте, и отрава лезет через уши, потому что ее так много! Я спросил: «В Риер-Де или здесь?» Что б стал делать, ответь Мариан: его любовник здесь, – и его можно убить? Раэл ответил, открыто глядя мне в лицо, кажется, он вообразил, будто я говорю с ним как друг: «В Риер-Де». Какой-нибудь «нежный мальчик», что только и умеет – задом вертеть. Перед глазами крутились черные мушки, я захлебывался отравой и ничего не мог сказать. Мужчина должен принять любую рану молча, так твердил нам с Феро ментор… Видят Инсаар, тогда я верил, будто смогу, а на самом деле до меня просто еще не дошло. Как человек вообще может понять такое? «Каро!» –  этот гаденыш тряс меня за плечо, чего-то требовал… «Выходит, ты просто хотел член в зад,  так, Раэл? Себя потешить и мне вставить?»  Он начал злиться,  я это видел –  вон как сжались руки на моих плечах, и сила забурлила. «Нет, все не так! Ты мой друг…» –  заладил, точно ликтор, что повторяет по сто раз одно и тоже! Я вывернулся из хватки и ушел. Брел по лагерю, точно бежал и от себя, и от него. Тогда я еще не знал – мне не убежать.

TBC

БЖД ehwaz

Главная