Глава пятая

Мальчишка весил немного –  откуда на монастырских харчах нагулять вес? –  но пока Марес доволок Рауля до кельи оруженосца, в самом конце южного крыла, ему начало казаться, что трапезы в Ре-Мартен могли бы быть еще более аскетическими. К счастью, им никто не попался по дороге, но Робур не обольщался. Монастыри никогда не спят, это он усвоил твердо. Кто-то мог обратить внимание на странности уходящей ночи, и одна Анаста знает, что из увиденного соглядатаи пустят в ход, а что оставят при себе. Уложив Рауля на узкое низкое ложе, прикрытое холстиной, Марес огляделся в поисках воды и, отыскав ковш в углу, вылил его содержимое парню на голову. Было не до нежностей, но о выбранном способе приведения в чувство ему пришлось тут же пожалеть. Мальчишка – не пьяный лучник, нужно действовать поосторожней…

Сантиг коротко вскрикнул и сел рывком, схватившись рукой за ворот у горла. Широко распахнутые потемневшие глаза смотрели на Мареса с таким ужасом, будто оруженосец узрел самого Лжепророка в разорванном и местами прожженном тероне, да еще наверняка у исчадья огненной бездны на физиономии расцвела пара великолепных ссадин.

– Тихо! – Робур сжал плечо мальчишки, но тот рванулся так, что пришлось придавить покрепче. Парень часто дышал сквозь стиснутые зубы, дрожал, как испуганный зайчонок, и Маресу, будто в далеком детстве, стало жаль обреченную зверушку. Зверушку, угодившую в капкан. Оруженосец не сможет лгать и делать вид, что ничего не видел, он неизбежно проболтается, и тогда его придется убить. Чтобы не осталось свидетелей совершенного греха, еретической сути двух рыцарей Ордена Заступника. Огненная Книга называет таких, как он и Ронселен, чудовищами и требует умерщвлять прислужников Нечестивицы там, где они будут встречены. Усекновение главы, вот что советовал Серафим Арридский, ибо не берет очищающий костер Идущих в Огне, не убивает их и не причиняет боли. Святоша знал, о чем писал, и когда ужас испытанного потрясения начал притупляться, Робур вспомнил четкие строки в матушкином молитвеннике. Симона и Мартин сидели у маминых ног и повторяли за ней поучения столичного проповедника, скончавшегося еще в те времена, когда Град на Холмах[1] был большой деревней, посередине которой Серафим возвел свою обитель Милосердия. Милосердия! Во имя этой проклятой добродетели он должен заставить мальчишку молчать – или сжать пальцы на тонкой шее. Рауль рванулся вновь, собираясь закричать, но из горла вырвался только тоненький писк, а Марес торопливо зажал оруженосцу рот ладонью.

– Замолчи! – шепотом попросил он. – Слышишь? Молчи!

Сказав Ронселену, что парень останется в Ордене, он взвалил на себя ненужную ношу, а перевалить ее было не на кого. Если оруженосец побежит к приору, они с Форе не проживут и получаса, уж Жоффруа об этом позаботится. Младшие дети любили матушкины уроки молитвы, а Марес и Николя делали вид, что благочестивые россказни их совершенно не интересуют, только вот было так здорово слушать ласковый голос. Мама никогда не кричала, каждый шаг свой соразмеряла с параграфами дурацкого пухлого тома, может, потому и умерла так рано. Праведные долго не живут. Он даже лица ее не помнит, а вот слова остались в памяти и теперь гремели в ушах набатом: «Гнуснее червя всякого есть Идущие в Огне, подлее лесного зверя, нет ни души у них, ни сердца, а тело отдано нечестивой Стихии. Праведный и верный, внимай слову моему, да будет разговор твой со слугами Лжепророка короток – плаха и топор, сук и веревка…»

Робур, не отнимая руки от губ мальчишки, сел с ним рядом и неожиданно для себя погладил встрепанные светлые волосы. Парень вдруг затих, и Марес услышал, как на монастырском дворе хрипло залаяла собака. Псина чуяла, что скоро люди проснутся и ей перепадет немного еды. Анаста грешная!

– Я не сделаю тебе ничего плохого, – медленно проговорил Марес и еще раз погладил оруженосца по голове, тот придушенно всхлипнул. – Я уберу руку? Ты не станешь орать?

Сантиг похлопал глазами и кивнул. Кажется, начал соображать – уже легче. Марес отнял ладонь и осторожно, стараясь не напугать оруженосца, вновь дотронулся до ссадины на затылке. Кровь уже остановилась, но рану нужно было обработать и перевязать. Только вначале следует убедиться, что ему не придется отправлять к Единому и всем праведникам невинную душу.

– Сейчас начнется молитва, – Робур отыскал на ложе кусок ткани, видимо, полотенце, и приложил к ране. Парень вздрогнул, но смолчал. В темноте глаза мальчишки казались безумными, но выражение лица становилось осмысленным, и в полудетских чертах Марес прочел отчаянье и страх. – Давай договоримся так: ты ничего никому не расскажешь, а после я тебе все объясню. Хорошо?

Что он может объяснить, если сам ничего не понимает?! Форе, гадина ползучая, втравил их всех неизвестно в какую пакость, а ты теперь расхлебывай! Что было нужно арридскому ублюдку, для чего ему и его драгоценному Великому Магистру понадобилось, чтобы убийцу епископа отлучили от Церкви? Понадобилось так, что ради этого Форе пошел на ссору с Эристахием, ведь тот не был намерен выпускать преступника из лап –  новый владыка Ферро хотел казни, публичной казни, но вмешался Орден. Форе унизил Церковь Рабела Белого и лично Эристахия на глазах у паствы, не говоря уж о том, что нажил себе врага в лице добродетельного приора Ре-Мартен, который жив не будет, а найдет способ уесть своего собрата. Ради мести Жоффруа уже использовал красавчика Ле-Роя, использует и Рауля. И все для того, чтобы Ронселену Форе плохо спалось ночами, а, по возможности, спалось вечным сном – на дне глубокой ямы. Одна надежда – настоятель; но Мишель Вижье верит искренне и, послушав доводы приора, подкрепленные рассказом мальчишки, вполне может созвать капитул, и тогда двести полуграмотных мужиков будут решать, повесить ли двух еретиков или отрубить им головы. В Стихии нет греха, нет ни капли мерзости. Огонь прекрасней всего, что освещает солнце, прекрасней лица любимой женщины и первого утра от Сотворения, когда в мире не было ничего, кроме Единого и Детей Его. Но как объяснить это тем, кто никогда не войдет в Стихию, не увидит и не поймет…

Марес зло выругался. Он сам начал думать, как эти лицемеры, забил себе голову всякой чушью, а беда – вот она! Сидит, сопит и молчит.

– Ну, ты согласен потерпеть до этой козлиной трапезы? Клянусь честью и именем Робуров, что расскажу тебе правду, – отцу бы понравились такие напыщенные слова, Ирронский Проныра страсть как любил прятаться за высокопарные изречения, а потом радостно обдирал доверчивых болванов. Робур не может лгать. Как же! Хотя сейчас толика папашиной пронырливости Маресу совсем не помешала бы.

– Почему козлиной, отец мой? – мальчишка удивился, и это было хорошо, значит, начал оттаивать. Марес смочил полотенце остатками воды и вновь приложил ткань к затылку оруженосца. Тот тихо ойкнул.

– Потому что кормят, как козлов – одной капустой. Здесь всегда так, круглый год? Как ты тогда таким здоровенным вымахал?

– Так весна ведь! – парень, кажется, обиделся за родную обитель; и Робур засмеялся: вот ведь чудо – одного Жоффруа хватит, чтобы невзлюбить Ре-Мартен, а для оруженосца лучше места нет. – Вот осенью все будет. Яблоки и груши…а еще брюква.

– Ясно, – улыбнулся Робур, мысленно возблагодарив Нечестивицу за то, что осенью он, может быть, окажется в ее объятиях, но зато совершенно точно не будет лопать брюкву в монастыре. – Давай я перевяжу тебя. Всем скажешь, что упал с лестницы, согласен?

Рауль вновь нахохлился. Какие мысли бродили в юной голове, Марес догадаться не мог. Он попытался представить, что сам чувствовал бы на месте оруженосца в свои пятнадцать лет, и пришел к неутешительному выводу. Ему для душевного успокоения требовалось прикончить Ронселена Форе, Мареса Робура, а заодно и приора Жоффруа, и разница в возрасте молодого дурака не остановила бы. Но Рауля Сантига терзало что угодно, только не жажда рассчитаться за унижения.

– Тебе придется врать, Рауль. Иначе…

– Иначе вас и командора Форе будут судить? – неожиданно твердо произнес оруженосец и поднял на Мареса огромные глазищи. Честные, открытые, но в самой глубине было что-то, отчего вновь захотелось свернуть Форе башку. Тяжело, когда рушатся твои воздушные замки. Так-то, мальчик, нет в этом мире такой чистоты, которую нельзя было б испачкать, а тот, кто сам по горло в дерьме, всегда усадит рядом с собой другого. И ничего здесь не поделаешь. Интересно, полезь парень поутру в петлю, очень бы это огорчило командора града Арриды?

– Мы поговорим позже. Я обещаю. И выбрось все из головы, понял? – Робур поднялся с ложа. Следовало найти брата Пьера или еще кого-нибудь, кто ведал тут хозяйством, и попросить чистой ткани и той чудной заживляющей настойки, которой лечили его собственные раны.

– Да, отец мой, – мертвым голосом откликнулся оруженосец.

– Жди меня здесь, я скоро, – бросил Марес от двери, – и запомни: ты ни в чем не виноват. Просто оказался не в том месте и не в то время. И вот еще что… прекрати величать меня отцом!

****

Все молитвы тошнотворно длинны, но эта служба по тягомотности могла перещеголять похоронную. Марес пересчитал все изображения святых на стенах храма, потом принялся разглядывать лысину стоящего впереди собрата, представив вместо седеющего пушка Жервезский лес, и тогда розовая проплешина начинала походить на долину Лузон, а проступающие под кожей вены – на дороги. Вот эта – толстая и синюшная – Ирронский тракт; если перекрыть его выше Ферро, то при сильных гарнизонах в Ре-Мартен и Ре-Ожеваль город будет отрезан со стороны столицы. Ничего более бредового и представить себе было нельзя: кто станет штурмовать Ферро? Да еще со стороны Арриды? Скорее уж стоило представить, как наладить оборону от исмарранцев, но тут Робуру и представлять было нечего, он все знал назубок, выучил еще в те времена, когда Жуан Лотру-Соннак прочил его в преемники. Принцу идея верховного командора очень нравилась, он говорил, что командующего войсками Его Величества государя Арриды Марка Второго Авиза непременно назовут Рыжим демоном и будут бояться как огня. Марес невольно усмехнулся и тут ж почувствовал, как в лопатки будто гвоздь воткнулся. Приор Жоффруа стоял прямо за его спиной и явно не столько молился, сколько прикидывал, как еще напакостить незваным гостям, которые, как известно, хуже нечестивцев. Приору некогда было скучать, ибо приходилось присматривать и за Маресом, и за выстроившимся в первом ряду арридским отрядом. Свита Ронселена явилась на молитву в полном составе, не было только самого командора, и Робур со злым удовлетворением подумал, что,  верно, стервец дрыхнет после ночных приключений. Брат Арсений, смешно дергая головой, то и дело потирал изрядно помятую вчера шею, а брат Кристобаль медвежьим басом старательно подпевал хору, временами его заглушая. С той минуты, когда Марес сообщил приору, что оруженосец Сантиг на молитве присутствовать не может, потому что, оступившись, свалился с лестницы, Жоффруа не отходил от него, и проведать мальчишку было невозможно. С другой стороны, и сам приор находился у Робура на глазах, так что в обострившейся бдительности были преимущества, однако от внимания следовало избавляться. Поэтому, улучив минутку, Марес, обернувшись, шепнул Жоффруа, что Ронселен Форе полон раскаянья и жаждет объясниться с собратом после молитвы, а так как внезапный недуг приковал его к ложу, то командор ждет приора в своей келье. То-то Форе обрадуется, когда Жоффруа заявится к нему! Будем надеяться, они будут выяснять недоразумение долго, и это даст возможность поговорить с Раулем.

Пытка песнопениями кончилась, и братия потянулась к выходу из храма. Услыхав, как приор дает распоряжение о работах на день, Марес пробился сквозь толпу и настырно предложил свою помощь на оружейном дворе. Жоффруа передернуло, и он довольно нелюбезно ответил, что для Робура у него есть отдельное поручение, вот не худо было б проверить, отчего протекает крыша над трапезной. Приор уже было пустился в описание сложности работы, без сомнения, предвкушая, что бывший отлученный свалится с крыши, но тут вперед вылез брат Арсений и, косясь на Робура со злобой выпоротой шавки, прошипел: командор Форе приказал оставить брата Мареса в его личном распоряжении, и тот прямо сейчас займется важным делом. Приор попытался возразить, на что Арсений ответил: «По личному желанию и с согласия настоятеля Ре-Мартен, брат Марес Робур отныне служит в командорстве града Арриды, и распоряжаться им может только глава упомянутого командорства, а именно – брат Ронселен Форе». Марес впервые слышал о собственном желании поступить на службу к кареглазому красавцу, но нельзя было не признать, распоряжение пришлось как нельзя кстати. Выразив свой безмерный восторг и вдоволь налюбовавшись на кислую физиономию приора, Марес едва ли не бегом понесся в южное крыло.

Хвала Нечестивице, мальчишка за время его отсутствия не наложил на себя руки и никуда не сбежал. Рауль все так же сидел на своем ложе, выпрямившись, сложив ладони на коленях, будто наказанный. Оруженосец был очень бледен, так что казалось – вот-вот потеряет сознание. Марес слыхал, что от сильного удара по голове могут быть обмороки, однажды самого дней пять тошнило при каждом резком движении, после того как выстрел из катапульты хорошенько впечатал его в стену. Робур подошел к оруженосцу и, поправив кривовато наложенную повязку, сел рядом. Парень дернулся, но остался на месте –  вот только рано или поздно мальчишка сорвется. И лучше, если это произойдет сейчас.

– Тебе бы лечь, – Марес коснулся плеча оруженосца, подталкивая его к изголовью, – или поешь вначале, а потом спи.

Сантиг покачал головой. Принесенная кем-то миска с неизбежной капустой нетронутой стояла на табурете, парень даже куска хлеба не съел. Может быть, ему просто больно брать что-нибудь в руки? На светлой коже ожоги были очень заметны, и Робур вновь пожалел, что не смог достать средства получше, чем стащенный на кухне жир. Попроси он что-нибудь заживляющее у братьев-целителей, могли возникнуть ненужные расспросы. Рауль Сантиг свалился с лестницы – уже само по себе странно, но если он при этом еще и обжегся, то есть повод для расследования. Парень разлепил губы и, глядя куда-то в сторону, тихо произнес:

– Вы ведь обещали рассказать, – сказано было так, словно Сантиг на объяснения и не надеялся, и именно поэтому Марес вдруг решился говорить правду. Если начать со лжи, после не выпутаешься, а от парня сейчас многое зависит.

– Я не знаю, что тебе сказать, – медленно проговорил Робур, а мальчишка вскинул на него больные глаза. Прищуренные, настороженные –  Рауль не верил сидящему рядом с ним человеку, – и отчего-то больно кольнуло внутри. Докатился! Тебе не верит даже сопляк-оруженосец, на что ты вообще годишься? Что ты за человек такой, Марес Робур, что из одной ямы тут же попадаешь в другую, и так уже одиннадцатый год? Какой-то месяц назад не было ничего важнее смерти епископа Амбросия, и казалось, что сдохни вонючий лицемер, и беда хоть немного отодвинется, у него будет время разобраться. Амбросий все так хорошо устроил: епископ договорился с Магнусом, договорился с графом Сурре и с баронами Ферро, осталось уломать Ирронского Проныру – и северные провинции заполыхают. А вместе с Харроной и Ирроной поднимется половина юга. Заговор держался на епископе Ферро, Марес думал, что достаточно убрать главное звено, и он получит отсрочку, еще раз – в который раз! – поговорит с бывшим тестем. Должен же граф Эрле понять, что он, как и папаша, кстати, прежде всего – арридец, подданный этой трижды клятой династии Авизов, а все потуги суверенности ведут лишь к одному – новому нападению Исмарраны, распаду союза Чистых государств и сдаче Зеленого края. Чем молиться с утра до ночи, лучше б настоятель Ре-Мартен объехал Ферро и наведался в Иррону! Папашу можно запугать или подкупить, а вот Магнуса не остановишь иначе, чем силой или хитростью. У Эрле трое сыновей, всем нужны земельные наделы, вассалы хотят наград за службу, и Магнус в последнем разговоре сказал то, что забыть не получалось: «Будь у вас с Лорой дети, тебе бы тоже хотелось откусить у Арриды кусок пожирнее. А ты просто перекати поле, Марес». Так-то вот. Будто он не хотел, чтобы у Магнуса были внуки от любимой дочери, будто не представлял себе малыша с такими же, как у Лоры, светлыми пахнущими липой волосами! Будто нарочно свел ее в могилу.

Магнус мог все эти годы думать, что граф Робур еще в разгар мятежа задумал сговориться с королем, предать свата и союзника, и для этого приказал сыну извести жену. Может быть, Магнус так и думал – проживи в этом мире пять десятков лет, начнешь подозревать в предательстве и подлости собственного коня. При последнем разговоре с бывшим тестем, Марес взбеленился так, что спустя полтора года вспоминать было стыдно. И сгоряча поклялся не дать поджечь три провинции вновь. Ферро едва не присоединилась к мятежу Робуров и Эрле, а за десять лет в провинции подрос целый выводок буйных барончиков, да и граф Сурре весьма прыток, хоть и стар. Вот как ты свою клятву выполнил, дурак! Амбросий мертв, нити заговора порваны, но долго ли их связать вновь? А ты сидишь на нищенском ложе в холодной келье и пытаешься объяснить тайны мироздания несчастному мальчишке. А впереди поездка в Арриду, встреча с Великим Магистром и неизбежно – с Марком Авизом. Нужно тебе это? Нет! Тебе нужен Огонь.

– Я не знаю, что это было, Рауль, – Марес заглянул в темно-серые в неярком свете пасмурного утра глаза. Мальчишке хуже, чем тебе, и лгать ты не имеешь права. Парень должен знать, в какое угодил дерьмо, иначе наделает ошибок, за которые платить придется долго. – До вчерашней ночи я и не подозревал, что любой последователь веры нашей должен убить меня на месте.

Марес невольно хмыкнул – как, однако, высокопарно звучит! – но парень дрожал, как натянутая струна. Для него разговор был смертельно серьезен, и Робур согнал с лица улыбку.

– Скажи, ты сам-то в это верил? Что человек из плоти и крови может войти в Огонь, и тот не сожжет его дотла?

– Нет, не верил, – прошептал Рауль и зажмурился, – я согрешил. Я грешил неверием. Ведь в Огненной Книге…

– Оставь! Кто б поверил в этот бред? Я до сих пор не верю, – Марес вскочил на ноги. Голова закружилась от усталости, нестерпимого страха, который нельзя было подавить. Ронселен предупреждал: «Не пытайтесь самостоятельно войти в Огонь». Да пошел командор к Анасте и дальше! Робур схватил с табурета свечу и огниво, но, прежде чем из-под пальцев вырвалась искра, он посмотрел на мальчишку – в глазах Рауля был такой дикий ужас, что Робур опомнился. Если он начнет проводить опыты при оруженосце, тот, чего доброго, попросту спятит. Придется подождать. Марес медленно положил свечу на место, чувствуя, как внутри все рвется навстречу пламени, слепящему наслаждению, которое дает Стихия. Помилуй Нечестивица, кажется, он сам рехнулся.

– Не бойся, – с усилием выдохнул Робур, – я не стану ничего делать. Я попросту не умею. Но научусь, и вот что…

Марес вновь хлопнулся рядом с оруженосцем.

– Ты мне поможешь! – он обнял Рауля за плечи. – И прекрати страдать. Командор Форе вовсе не думал соблазнять тебя, просто ему нужен был шпион возле приора Жоффруа. Например, чтобы ты вовремя донес о чем-нибудь недозволенном или пожаловался настоятелю. Поэтому Форе тебя и зазвал к себе в келью, ничего страшного.

– Я должен пойти к отцу Мишелю и сказать ему… я должен пойти сейчас, – мальчишка вывернулся из-под руки и сверкнул глазами. Ого, северяне умеют показывать норов! Марес придавил плечи гордого лягушонка и как можно спокойней осведомился:

– Пойдешь к настоятелю и расскажешь, что командор Форе едва не заставил тебя пойти против тех, кого ты собирался назвать братьями?

Удар попал точно в цель – парень застыл с открытым ртом. Вот теперь он точно никуда не побежит!

– Ты ведь честен до глупости –  так что же, расскажешь, как смотрел ему в рот? Как готов был выполнять все, что он скажет? А может, поведаешь о том, как мечтал уехать отсюда? Тебе же хотелось стать конюшим в его свите! Признаешься, как ты его хотел? Как тебе нравилось, когда он дотрагивался до тебя?

– Это неправда! – шепотом заорал оруженосец. – Вы…да вы просто…

– Что? Просто сказал все как есть?

Мальчишка вдруг заплакал. Он, видно, и сам не замечал, что плачет, а слезы текли по щекам – слезы стыда и бессилия. Это было хорошо, пусть плачет, зато потом успокоится и начнет думать.

– Рауль, в твоем возрасте хочется попробовать даже пень в саду. Мне хотелось. И приласкай Нечистая, если бы меня в пятнадцать лет заперли в монастыре, я бы соблазнил кого угодно, хоть бы и брата Кристобаля, – Марес представил себе такую картину и подавил смешок. – Ронселен прекрасно знал, как это бывает, поэтому и касался тебя, понимаешь? Чтобы ты забыл обо всем на свете. Так бывает со всеми, хоть раз в жизни, но с каждым. Ты теряешь голову, и ничего уже нельзя поправить. Но это не значит, что ты больше недостоин звания рыцаря, хотя я бы не советовал тебе принимать обет.

Оруженосец упрямо молчал, чуть слышно шмыгая носом. Ему было стыдно вытереть слезы, и Робур сделал вид, что не замечает прозрачных дорожек на щеках.

– Почему отец Форе так красив? – вдруг глухо пробормотал оруженосец. – И вы с ним похожи. Это потому что…  потому…  из-за Огня?

– Я не знаю, – Мареса передернуло. Еще не хватало быть похожим на Форе, пусть даже в представлении перепуганного мальчишки! – Все может быть. Со мной так бывало. Некоторые люди казались мне очень близкими, словно что-то нас связывало. Возможно, они такие же, как я и командор Форе.

Незаданный вопрос был виден очень отчетливо, Рауль даже рот приоткрыл, но не решился.

– Командор Форе сказал, что ты никогда не познаешь Стихию, – твердо ответил Марес, – но он мог и солгать.

Мальчишка быстро выбросил руку перед собой, а потом прижал ладонь к лицу – жест, призывающий Заступника. Он благодарил Адара Огненного за то, что божество не позволило ему родиться мерзким еретиком. Вот и славно.

– Так ты мне поможешь или будешь упиваться своим падением? Учти, на войне всякое бывает. Случается, что и мертвого друга оплакать некогда, а ты ведь хочешь воевать?

– А что вы хотите, чтобы я сделал, отец мой? – парень все-таки вытер мокрые глаза.

– Помоги мне найти все, что написано об Огне. Будем разбираться вместе, – Марес подмигнул оруженосцу и с облегчением заметил тень ответной улыбки. 

ТВС