ЛЕБЕДА

Соавтор идеи: Анри Дарзье.

Бета: Илдре.

****

Ищите и обрящете. И не корите себя, если найденное окажется не тем, чем надо. Может быть, оно вам просто не по зубам, а может, вы выросли из своей мечты, как вырастают из книг о благородных разбойниках и прекрасных принцессах. Я нашел, что искал, но оказалось, мне это не нужно. Могло статься – не я перерос свою мечту, а она стала для меня чрезмерной, вот только это больше не трогало. Для холодного разума естественно искать всему причину, таким прагматикам, как я, поиски существенно облегчают жизнь – заполняют пустоту, будем откровенны. Я старательно вытравлял в себе все чувства, кроме внимания и предприимчивости, нужных для моего ремесла, боролся с собой долгие годы и достиг совершенства. Но, боги великие, все это оказалось бессмысленным. Мне не больно, и это вовсе не чувственная глухота огромного несчастья, когда на краткий миг человек перестает чувствовать вообще, а после бьется в припадке. Мне не страшно, и только ледяные молоточки постукивают внутри, отмеряя время. Мне не стыдно, не совестно, не мерзко… Одни сплошные «не». Просто собрание отрицаний.

Что бы вы сказали о человеке, который, одетый в дорожный костюм, ждет, когда приведут его лошадь, и твердо знает, что через пять часов казнят его любовника? Не торопится спасать, выручать, а спешит уехать… Праздный вопрос, ответить на него может разве что бутылка кэналлийского. И то, если ей захочется отвечать. Как всякая кровь, она капризна – черно-багряная красавица в стеклянном уборе. Кровь льется по приказу, по прихоти, по дурости, но никогда – всего лишь по просьбе. Нет, я не пьян…  но что бы ты сказала, красотка, человеку, всю жизнь выращивающему розы и обнаружившему, что у него выросла лебеда? Простенькая, никому не нужная травка. С острым, горьким запахом… я могу вдыхать его бесконечно. Мой мир был великолепным дворцом, где растут розы и бьют фонтаны, где все прекрасно и никогда ничего не происходит, а теперь я оказался голым на четырех ветрах. Нет, мне не больно и не страшно, просто стены рухнули. И на развалинах только и остается, что гладить ладонью жесткие, тускло-зеленые листья.

****

Я встретил Яноша три года назад. О таких знакомствах пишут романы, и, будь один из нас женщиной, можно было бы отбить читателей у какого-нибудь новомодного сочинителя. Мы с графом Форнеги мирно беседовали о войне и как раз перешли к перспективам Талига покончить, наконец, с западной армией кесаря, лошади шли голова к голове, ничто беды не предвещало… и тут на нас напали разбойники.

О великие боги! Лучше бы стая волчат в богатых полушубках оказалась и в самом деле разбойниками, но это были приятели Яноша Зорича, наместника Чужого в здешних местах.

Молодые господа решили пошутить, ну что ж, они пошутили. Один из них после этой проделки окривел на правый глаз, а второй остался хромым. Про гайифскую кавалерию любят сочинять басни, но Форнеги прослужил там десять лет и знал толк в сабельных поединках. Я только вошел во вкус драки, и тут Янош отозвал своих волчат. Это были именно волчата, сопливые мальчишки, выросшие в глуши и не знавшие настоящей войны, да и настоящих мужчин редко видевшие. Вот с женщинами в этих краях дело обстоит иначе – алатские крестьянки и господарки славятся на все Золотые земли. Кровь с молоком и перцем –  ну вот и мяли бы дамочек на сеновалах и перинах, а бой требует умения. Но Янош натаскивал их старательно, и, как я убедился позже, те, кому удалось выжить и не покалечиться, приобрели сноровку в таких засадах. Грабеж на большой дороге – Зорич начал с мелочи. Неглупо, если разобраться. Небольшая, преданная своему вожаку ватага была для него ступенькой к большой игре, и тогда он понимал, где его сильные стороны. Внезапность и наглость – это не ожидал ни Великий герцог, ни агарисские Ордена. Вот позже Янош зарвался.

А тогда – на лесной дороге – он мигом сообразил, что добыча волчатам не по зубам, и выехал нам навстречу. Я помню, что подумал, когда впервые увидел его, помню так отчетливо, будто это было вчера. Красивый хищник. Порождение густых лесов, где водится всякая нечисть, плоть от плоти этой земли, прекрасной и жестокой Черной Алати. Сын русалки и лешего. И сейчас мне смешно, да и тогда собственные мысли вызвали веселое удивление. Но, в самом деле, высокий и тонкий в своем черном кафтане – а полушубок он сбросил, рисуясь перед побитой сворой, – шапка смоляных кудрей и озорной блеск в темно-серых глазах – он казался мне лесным божеством. Но в руке у него была сабля, и пришлось оставить свои поэтические сравнения до победы. Если у меня будет эта победа… Когда он нанес первый удар, я серьезно усомнился в собственной будущности.

– Рене, а это уже волк, – негромко бросил мне Форнеги.

Я и сам почувствовал силу и расчетливую хитрость ударов «лесного божества», но у меня имелось одно счастливое преимущество – опыт. Нажитый отнюдь не в сражениях близ деревенских тынов… Здоровья у моего противника хватило б надолго, но он не знал некоторых приемов. В какой-то миг я понял: Янош действительно хотел убить меня; и в следующую минуту пришлось убедиться в этом окончательно. Короткий замах и удар, нацеленный в мою шею – наискось… Готовясь прикончить, он весело оскалился, но глаза остались холодными. Я отбил его руку, ударив по кисти, и он едва не выронил саблю – такой прием назывался «ножницы Макеи», немного смешно победить алатского разбойника премудростями боя агарисских дворян. Следом я сам чуть было не подставился, ибо Янош был быстр, как истинный сын лесов. Я не успел проделать прием Макеи полностью – захват за шею и удар противнику в бок, – как волк вывернулся; и мы одновременно ощутили холод стали – у своих левых боков. Миг мы смотрели друг другу в глаза, обоим не хотелось умирать так глупо, на лесной тропинке. Этого человека ждали куда как более важные дела, я понял сразу, впрочем, как и меня самого. Подручный кардинала Дорака дожидался меня неподалеку от замка Бурсене с важными известиями о делах и делишках императорского двора. Я ждал, давая понять разбойнику, что не намерен платить жизнью за его разбойничью шкуру. Невелико утешение, умирая, знать, что и враг твой умрет – это развлечение для любителей… И волк все понял. Он чуть отвел оружие, давая мне возможность сделать то же самое, чем я немедленно воспользовался. Мы выпрямились одновременно, продолжая разглядывать друг друга.

– Никто не скажет, что господарь Зорич плохо встречает гостей, – так я впервые услышал его голос. Низкий, властный и молодой. – Господа, не хотите ли отобедать в моем замке?

Позже, в одну из ночей любви, Янош рассказал мне, что пригласил нас, увидев мой мундир. «Мне хотелось понять, – хохотал мой любовник, – насколько верны слухи о забавах гайифских кавалеристов. Ты был так хорош, Реньо, в тех снегах…» Я с улыбкой оборвал его: «А может быть, ты хотел свести дружбу с офицером Дивина?» И натолкнулся на холодный прищур, как на лезвие…

Конечно, я и Форнеги отказались от приглашения, что не помешало нам представиться и раскланиваться с разбойником добрых полчаса – он, как будто вовсе перестал обращать внимание на свою порядком потрепанную ватагу. Я надеялся, что имя Рене Вилье ничего не скажет мелкому господарю, но до такой степени Яношу науки вбили. Как потом оказалось, и геральдику, и иные премудрости в сына захудалого рода вколачивал местный священник из храма Святой Бригитты. После Янош сжег храм – дотла.

– Вы талигоец? – ухмыляющийся леший – премилое зрелище. – Из Эпинэ?

Я вынужден был кивнуть, ожидая, что разбойник выложит мне историю падения Алисы и ее окружения, в числе которых оказался и мой отец. Графу Вилье повезло оказаться в Агарисе, и хотя он всю жизнь ненавидел Диомида и Алву, но не стремился заставить меня разделить его убеждения. Потому, когда пришлось выбирать между службой Паоне и Олларии, я предпочел не выбирать вовсе. Согласно присяге я служил императору Дивину, а за полновесные золотые талы и некое чувство свободы – своей настоящей родине. И не испытывал ни малейших терзаний по поводу зыбкости собственных убеждений. Мне вообще казалось безмерно глупым терзаться из-за политики. Кардинал Дорак говорил: «Вы не честолюбивы, Рене, в этом ваше счастье, –  добавляя: – и счастье Талига, такие шпионы весьма ценны». Яноша же терзало властолюбие, такое же непреодолимое, как холод зимней ночи и жар лесного костра. А еще он просто слишком любил жизнь, и такая страсть нередко ходит под руку с презрением к жизням других существ.

Мы распрощались, а через пять дней я встретил его на рыночной площади Бурсене.

****

Дела оборачивались довольно худо: мне не удалось найти связного кардинала, человек по имени Орсо Хост точно растворился в жалких домишках Бурсене или утонул в ледяной быстрой речушке. Вполне вероятно, последнее было истиной. Здравый смысл подсказывал убраться из городка немедля, а еще лучше – вообще покинуть столь гостеприимную Алати, но меня заело упрямство, ну и еще родовая честь, если хотите. Я дал Дораку слово, что об интригах имперцев, сплетенных вокруг Фельпа и Ургота, ему станет известно тотчас же, и не хотел слово нарушать. Вернуться в Талиг, разумеется, было невозможно, однако, я знал человека в Сэ, с чьей помощью можно добраться до последнего звена шпионской цепи. Суконщик Квентин Рамлю, забавное совпадение… только вот меня и тезку кардинала разделяли тысячи бье. Я бесцельно бродил по рыночной площади, размышляя о превратностях судьбы военных шпионов, и тут меня окликнули. Янош Зорич был в таком же черном кафтане, как и в лесу, но без сабли – лишь кинжал с широкой гардой, настоящий тесак у пояса… Солнце смеялось в серых глазах, и я подумал, что давно не встречал человека, настолько притягательного телом. На Яноша можно было смотреть вечность. Напряжение в бриджах не помешало мне усмехнуться: вот в такие совпадения я не верил ни капли. Зорич или его люди следили за мной, но зачем?

Янош пригласил меня в таверну, и мы чудесно поужинали при свете очага в комнате с низким потолком и меховыми одеялами на широких лавках. Через три часа беседы – весьма странной, надо сказать, поскольку я говорил о пустяках, а Зорич больше молчал – пришлось решаться. Если этот пособник Чужого держит в своих руках часть границы с Агарисом, то у него наверняка есть возможность найти подходящего гонца. Мы договорились довольно быстро – за половину платы его приятель едет в Сэ, находит там тезку кардинала, отдает ему зашифрованные сведения, привозит мне подтверждение и получает вторую половину – довольно легкомысленно с моей стороны, но что оставалось делать?

– А что получу я сам? – Огненная крестьянская наливка сыграла со мной злую шутку. Вопрос Яноша был нагл, и ровные белые зубы сверкали издевательски, но мне нравилось.

– А что бы вы хотели? – я сам напросился, так ведь? Нас тянуло друг к другу. Откуда я это знал? И мужчины и женщины смотрят одинаково, когда кого-то хотят, но у женщин редко хватает смелости показать столь неприкрытое желание. Янош уже с час рассматривал меня, будто ростовщик – долговые расписки. Только, помилуй меня Создатель, ни один ростовщик не будит такого… во всяком случае, во мне. Я ведь тоже разглядывал Зорича и много чего разглядел. Вместо ожидаемого ответа он поднялся с места и подошел ко мне. Собрал в горсть волосы на моем затылке и выговорил сквозь зубы:

– У тебя будто снежинки в глазах – красиво… и волосы такие мягкие, светлые… Внутри ты такой же ласковый?

Наглый щенок. Если б он не произнес последних слов, кто знает?.. У меня были мужчины и раньше, и первый – в Агарисе, так что нравы Гайифы здесь не играли роли. В любви я придерживался того же принципа – никаких терзаний. В моих садах, садах моей души, всегда светит солнце, поют соловьи и цветут розы, какие бы бури не бушевали вокруг.

– Едва ль ты это узнаешь, – я сбросил его руку и встал. – Час поздний, Янош, мне пора и…

Он не дал мне договорить. Обхватил за шею и прижался губами – к моим. Забавно. Позже я узнал, что Зорич временами теряет всякую сдержанность и ему уже все равно, он готов платить любую цену за свои желания. Но тогда я лишь удивился, что разбойник, уже проверив мое умение драться, вновь добивался схватки. Мы сцепились, благо, оружие лежало на лавках… и Янош первым снял пояс еще во время застолья. Я бил, не жалея, а он так же не щадил меня, но опыт выручил вновь. Я прижал Зорича к полу, а он захохотал. Кафтан он скинул раньше, и теперь расшитая рубаха задралась едва не к шее; обнаженная поясница, бугры мускулов на талии и бедрах… совершенно не думая, я сжал ладонью оттопыренные ягодицы.

– Что скажете, господин разбойник? Вы готовы пожертвовать свою честь иноземцу?

Наверняка он даже не понял вопроса. Я видел лишь черный кудрявый затылок, но зато хорошо чувствовал, как он подался ко мне всем телом, а я сжал его задницу сильнее. Никогда в нашей любви не было никакой романтики… нет, однажды я видел его слабым, действительно нуждающимся во мне, и будь я проклят, если мне не хотелось отдать полжизни за его спокойствие. Просто это уже было не в моей власти.

– Мне ничего не стоит переломать тебе кости, Реньо, – он не лгал. Янош никогда не дрался со мной всерьез, ибо в смертном бою остановить его могла лишь сама безносая. – А теперь, ну-ка отдери меня!

Романтично, дальше некуда. Только в тот вечер я не думал ни о чем, просто ласкал его остервенело – у меня давно никого не было, и хотелось получить все сполна, он ведь сам нарвался… Уже раздев его и вдоволь налюбовавшись подрагивающими под моими руками полушариями, изгибом сильной спины и каплями влаги на плоти, я вдруг опомнился. Янош – еще мальчик, он заслуживает лучшего, даже если напросился на иное… Мои губы изведали его всего – от покрытого испариной лба, до разведенных коленей, и я услышал крик Яноша еще прежде, чем взял его. Он не был ласковым – ни внутри, ни снаружи, отнюдь. Любовь была похожа на бой, и кто же из нас выиграл?

– Чего ты хочешь от жизни, Янош? Самозваный господарь… рано или поздно тебя и твоих волчат сметут, будто не было. Не Великий герцог, так Агарис… одумайся.

Его голова лежала у меня на плече, и я видел свое семя на его бедрах и его собственное – на животе. Он бездумно провел рукой по белым каплям.

– Бабам ты тоже проповеди читаешь, Реньо? Не удивительно, что браслета до сих пор нет… –  будто невзначай он тронул браслет на собственном запястье – странный, языческий знак, перевитые засушенными ягодами рябины стальные кругляшки и зигзаги… наверняка не имеющая отношение к браку безделушка. А потом вдруг вскинулся и сел. Глаза горели бешено.

– Я хочу править этой землей, ведь Великий герцог слаб. Хочу подарить моему народу свободу – ни талигойцев, ни жадных святош!.. Я сделаю так… – и задохнулся. Помолчал, усмехаясь чему-то – весело, без сомнений. – У меня задница болит, так что твоя очередь, Реньо. Успеем еще поговорить, – он обнял меня и принялся целовать, а потом от губ перешел к животу и ниже. Я сдался, и мне было хорошо. В миг обладания он смотрел мне прямо в глаза, и я не мог отвернуться.

****

Удивительно, но Янош заставил меня поверить в свои безумные идеи, и я даже помогал ему. Списавшись с Дораком, когда связь была восстановлена, дал понять, что беспорядки на границе с Агарисом и самозваный господарь Зорич выгодны Талигу. Пусть Великий герцог Алата не чувствует себя слишком уверенно, подданные не больно-то его любят. Кардинал решил не вмешиваться, и то хорошо, но Яноша могло спасти лишь своевременное бегство или чудо. И он устроил себе чудеса, да и мне заодно. Лебеда в моем саду давно душила розы, только садовник ничего не замечал.

План Яноша, на первый взгляд, был прост. Создать себе клин из владений, веками спорных владений, между Алатом и Агарисом и, пользуясь давней враждой между державами, править там, подобно монарху. Алат и Агария – не Талиг и не Дриксен, у Великого герцога не было военной силы, достаточной для усмирения самозваного господаря, но выходки Яноша Зорича крайне раздражали соседей. Соседи – граф Иштван Раско и граф Петер Добжиц – писали жалобы одну за другой, но правитель Алата отделывался невразумительными обещаниями. Бедный герцог Альберт, вечно дрожащий от страха, как бы кто-нибудь из сильных мира сего не сожрал его самого и небольшой, но буйный Алат с потрохами. Возможно, а я искренне думал так, Янош Зорич был бы действительно лучшим правителем, нежели Альберт, вот только времена подобных авантюр прошли. Последним, кому удалось из грязи прыгнуть в князи и вырвать себе престол и королевство военной силой, был Франциск Оллар, и с тех времен миновало четыреста лет. Теперь же Золотые земли в приграничных линиях стали тверже камня, и я пытался объяснить это моему разбойнику. Он спорил со мной, ссылаясь на род Воронов, что вот уже столько веков успешно меняет границы, к всеобщему восторгу и ненависти. «Вначале стань так же знатен и богат, как Алва, – смеялся я, дергая черные пряди, с удовольствием наблюдая, как волк скалит зубы, –  а потом будешь диктовать свою волю Золотым землям». Янош, горячась, утверждал, что род его не менее стар, чем род Алва… про Боррасок он предпочитал забывать, уверяя, что происходит от господарей Алата – Мекчеи. Но у Зорича не было родовых грамот, доказывавших столь высокое происхождение, да и если бы были? Сам Ракан сидит в Агарисе жалким приживалкой! «Альдо Ракан просто слаб и глуп, и отжившие традиции никому не нужны», – говорил Янош. Что ж, тут он был прав, хотя сам напирал на вековую гордость сородичей-алатов. В этих краях, где еще стояли непролазные леса и крестьяне в ночи Изломов прыгали через костер, отгоняя нечисть, народный дух был силен, и многие шли за Яношем. «Нас превратили не то в агаров, не то в талигойцев, заставляют молиться чуждому и грабят, как хотят», – такие речи Зорича вселяли опасные надежды… до поры до времени я не слишком противоречил. Мой разбойник сумел разбудить во мне нечто такое, чего я и сам в себе не подозревал, всю жизнь полагаясь на здравый смысл и отвергая авантюры.

Мы провели вместе несколько дней, обойдя все таверны Бурсене, а потом я все же принял приглашение посетить замок Яноша – все равно нужно было дождаться возвращения гонца к кардиналу. Когда мы проезжали подъемный мост замка Зоричей, Янош сказал мне небывало серьезным тоном: «Сними эсперу, Реньо, я не выношу святош в своем доме». – «Но я не ношу святой знак, –  вполголоса засмеялся я, –  ты столько раз видел меня голым за эти дни, мог бы заметить». – «А это что?» – он обвиняющее ткнул пальцем в семиконечную звезду, нашитую на мой мундир. Я чуть не свалился с лошади и едва сдержался, чтобы не отвесить Яношу подзатыльник на глазах все разбойничьей своры. «Эту “эсперу” вручил мне император Дивин за заслуги перед Гайифой, безграмотная ты деревенщина, господарь Зорич!» Он не обиделся совершенно, просто буркнул, что думал, будто так иноземные эсператисты носят свои побрякушки, и уж лучше ошибиться, чем тащить в дом эту пакость. «Но истинно верующий не снял бы знака, несмотря на твои требования», –   возразил я.  «Ну и зря», –  отрезал Янош.

Кувыркаться на широком ложе под старым балдахином оказалось весьма занимательно. Да что там… эти дни были чудесны. Меня влекло к разбойнику неодолимо, хотя, по сути, у нас не было ничего общего, и частенько мы просто не понимали друг друга. «Пикантное приключение в путешествии, – говорил я себе, глядя на него, обнаженного, в свете очага, лаская широкие плечи, наслаждаясь самыми откровенными прикосновениями. – Скоро я уеду, и все закончится. Вернусь в свой устоявшийся мир, где нет ничего, кроме службы двум господам, временами захватывающей игры в политику и приятной связи с овдовевшей графиней Сибиллой, красивой и утонченной…» Меня все это устраивало. Верно? Но ночи среди снегов и лесов приграничья меняли меня, а я не замечал. Мы рано уходили спать, но засыпали с рассветом – оба одинаково измотанные и довольные. В спальне Янош садился на меня верхом и начинал свою игру. Зарывшись лицом мне в волосы, шептал на ухо непристойности на трех языках и такие штуки проделывал с теми частями тела, что ниже пояса… мне огромных усилий стоило удерживаться от разрядки, ведь он того и добивался. Чтобы я показал, как хочу его, чтобы орал под ним, будто кошка в месяц Весенних Ветров, а потом нетерпение уже не отвлекало меня от главного. Яношу нравилось, когда долго, сильно, на грани боли… Наигравшись, он направлял меня в себя, выпрямлялся, а я обхватывал ладонями его задницу и не мог удержаться от резких рывков. И замирая, слышал его глухие, откровенные стоны, смотрел на сжавшиеся на плоти пальцы… он впускал меня в себя до конца, и я сам начинал рычать от полноты обладания и счастья. Потом мы менялись, и все начиналось сначала. Мне ни разу не пришло в голову устыдиться того удовольствия, что я получал, отдаваясь ему, а Янош не церемонился с любовниками. Однажды мы осматривали укрепления, и он прижал меня к стене прямо в караульной башне. За дверью гомонили всегда нетрезвые доезжачие, а Зорич содрал с меня бриджи и поимел почти всухую… ну, если не считать собственной слюны. Было больно, и он закрывал мне рот рукой, а потом опустился передо мной на колени и… мне хотелось убить его в тот миг, но я не убил. Касаясь затылком древнего камня, я смотрел на обхватившие мою плоть губы и серые глаза, в которых не осталось ни искры разума. Он хотел доставить мне удовольствие ровно так же, как хотел получить сам. И не позволил мне отстраниться в миг разрядки, а потом, сидя на полу, забавно вытирал рот – медленными, будто сонными движениями, а я опустился рядом и слизнул влагу с его губ. Янош обнял меня, прижал голову к своему плечу и что-то зашептал на своем языке. Может быть, он проклинал меня, кто знает? Только от него исходило тепло жизни, искрящееся, радостное… Стены моего дворца уже трещали, розы чахли на шквальном ветру, а я витал в облаках и не замечал ростков наглого сорняка.

Гонец, честно выполнив поручение, вернулся из Сэ и привез мне подтверждение принятых кардиналом сведений. Пришла пора возвращаться на службу – в Паону. Мне казалось – я не жалею, ни капельки… Зорич проводил меня до границ своих владений, дальше он пока не рисковал соваться, ибо граф Раско весьма резко против этого возражал. «Я найму еще людей, – уверял меня Янош, – когда удастся сбыть добро морисским торговцам в порту Агарии». Оставалось пожелать ему удачи, что я и сделал. Мы стояли рядом, шел снег, и снежинки таяли на его вихрах и меховом капюшоне.

– Янош, для чего тебе этот браслет с рябиной? – зачем я спрашивал? Мне хотелось быстрей уехать, вот точно, но браслет был загадкой – Зорич не снял его ни разу.

– Ты правда хочешь знать? – он больше не улыбался, хотя всю дорогу шутил, а теперь шутки кончились. – Сам же говорил, что я суеверен, как алат. Не к лицу эсператисту совать нос в такое…

– Хорошо, не отвечай, – отчего-то я разозлился. И злился потом долго, вспоминая, как Янош толкнул меня в плечо на прощание и сел на лошадь, ни разу больше не обернувшись.

****

Следующие полгода я лишь получал сведения о Яноше Зориче, впрочем, как и обо всех, кто мог интересовать обоих моих сюзеренов. Устав ждать, пока Великий герцог приведет к покорности вассала-разбойника, граф Иштван Раско собрал небольшую армию и принялся выбивать Яноша с приграничных земель. До Паоны быстро дошли новости о нескольких сражениях, о посланных герцогом Альбертом войсках и о финале алатских беспорядков. Зорич разбил войско графа Раско, сам граф был тяжело ранен и, по слухам, скончался от ран, а немногочисленная герцогская армия – скорее уж несколько полков – не рискнула даже войти в городишко Бурсене, который теперь принадлежал Яношу. Дело принимало серьезный оборот, и в Паоне, как наверняка и в Олларии, уже начали строить планы того, как можно использовать мятеж. Сказать по правде, мне казалось, никакого толку от предприятия Зорича не будет, хотя и хотелось верить в обратное. Почему? Хорошо быть человеком без родины, тебя ничто не волнует по-настоящему, но в случае поражения самозванцу осталось бы лишь уповать на то, что ему как дворянину позволят окончить дни на плахе, а не в позорной петле. Последнее, что я услышал о моем любовнике, уезжая из Паоны: Зорич объявил себя правителем Западного Алата или – как сами мятежники предпочитали именовать свои владения – Черной Алати. Я лишь пожал плечами, отмахиваясь от мыслей о совершенно не касающейся меня будущности господаря-разбойника, а сорняк уже пустил глубокие корни в моем саду. Такие глубокие, что терпкий, горький запах убаюкивал меня.

В Агарисе я попал в затруднительное положение – проще говоря, меня выследили «истинники». О, при личных встречах с кардиналом Дораком я дважды подчеркивал опасность, исходящую от Орденов, но правитель Талига не желал меня слушать. Закономерно для еретика, да что там – олларианцы почти безбожники. Не то чтобы я их осуждал за отсутствие особого рвения, только легкомыслие в делах с Орденом Истины всегда всем дорого обходилось. Словом, «истинники» таскались за мной дней десять, куда б я ни пошел, и ужасно мешали встретиться с теми, кто был мне нужен. Я нарочно обошел весь город – от порта до трущоб, заглядывал во все храмы, но провожатые не отставали. И вот однажды ночью я завел их в глухой закоулок, намереваясь оборвать след, и тут услышал сдавленный крик, потом характерный свист, топот, возню, и все смолкло. Не надо было возвращаться назад, чтобы понять – я найду там два трупа. Кто-то избавил меня от преследования, и я был далек от мысли, что это сделали люди кардинала.

Вернувшись на постоялый двор на окраине, где жил под чужим именем, я не слишком удивился, когда из темноты в нише перед входом меня окликнул знакомый голос:

– Реньо, что ж ты в гости не наведался?

Господарь Черной Алати прохлаждается в Агарисе, какая чудесная нелепость! Я старался не смотреть на него, лишь молча позвал за собой. Мы поднялись в мою комнату, и он остановился у двери.

– Благодарю тебя за помощь, Янош, – не поднимая глаз, я видел лишь край привычной темной одежды – в качестве дани Агарису, не кафтана, а камзола, – эти люди мне мешали…

– Пустое. Мне они мешали тоже, я хотел поговорить с тобой… Реньо, посмотри на меня.

Я поднял голову. Боги великие, мы не виделись восемь месяцев, тут бы мне и понять… но я понял –  наконец-то понял! – лишь то, как отчаянно тосковал. Янош шагнул ко мне, руки – не ведающие сомнений руки убийцы и безбожника – легли мне на плечи.

– Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Алат. Хочу договориться с талигойцами, через тебя это будет просто сделать. С Савиньяком, например, едва ль ему понравятся здешние дела…

Зорич нес полный бред, наверняка он понимал, что я не верю ни единому слову. Разбойник никогда ни с кем не собирался договариваться, он хотел править сам. Но Лионелю Савиньяку определенно б не понравилось происходящее в Алате, ведь у него там владения, вот только Талигу сейчас не до земель прежних союзников. Но, когда Янош стоял так близко от меня, хотелось верить в его здравый смысл, и я сам первым поцеловал его. Крупные губы сложились в усмешку:

– Хочешь? Ты хочешь меня, Реньо…

– Еще одно слово, и ты вылетишь из моей комнаты с кинжалом между лопаток, – процедил я, расстегивая пуговицы на его камзоле.

– А если я помолчу?

Я даже ответить не успел, как оказался лежащим спиной на жестком покрывале – с голым задом в придачу. Янош был очень нежен в ту ночь, будто б тосковал сам, будто я ему нужен не только как талигоец, через которого можно добраться до кардинала и что-то прознать… Прежде чем его плоть соединила нас, мы долго не размыкали губ и рук, да и после тоже – вытянувшись на мне, Янош гладил меня по лицу, лихорадочно, быстро…

– У тебя волосы будто солнечный свет… светлячок, да? – пробормотал он, засыпая; я осторожно притянул его к себе и вздохнул – легко, счастливо.

Его люди сопровождали меня во всех поездках по Агарии, и на встрече с человеком Дорака, неразговорчивым бергером, я убеждал посланца, что мятежники Черной Алати – отличный заслон против агарисских Орденов. Не это ль для Талига главное? Великий герцог никогда не мог определиться, к кому он наиболее склонен – к Талигу или Паоне с Агарисом, да еще его сестра – бабушка Ракана, не ровен час… после Сагранны все возможно. Определенно, я сошел с ума. Мы с Яношем уехали в Алат вместе, и всю дорогу я задавал себе вопрос: для чего мне все это нужно? Стараясь убедить Зорича в необходимости немедленного прекращения мятежа, я подсознательно прикидывал его шансы удержаться в захваченных землях. По всему выходило, что это невозможно, разве что одна из соседних держав поддержит его открыто. Агарис отпадал – Янош жег храмы, не делая различий между эсператистами и эгидианцами, открыто провозглашая свободу от любых иноземных владык. Что ж, крестьяне и ремесленники перестали платить десятину, но зато ватаги Зорича грабили их, как хотели, и в землях мятежников царило уныние и ходили странные слухи. Оставались Талиг и Гайифа, но для их поддержки следовало сделать нечто более существенное, чем грабеж соседей.

Только в замке моего разбойника я понял, как сильно изменился Янош, потому что в дороге мы вели себя, будто мальчишки, и ни о чем не желали думать. Он почти перестал мне грубить, старался не отпускать от себя надолго, и однажды, заговорив о скором отъезде, я увидел страх в его глазах. Это было как минутное наваждение, но у меня болезненно засосало под ложечкой. Он сел рядом со мной на корточки, положил голову мне на колени:

– Реньо, разве тебе так хочется уехать?

Я невольно гладил его по волосам, пропуская сквозь пальцы блестящие смоляные вихры. Мне хотелось расспросить его как следует, но я толком не знал, чем именно мне следует интересоваться. Просто мне не нравились внезапные приступы мрачности и этот едва уловимый и все же явственный ужас… мне казалось, что господарь Зорич не боится ничего.

– Ну, еще меньше мне хочется оказаться на виселице вместе с тобой, – проворчал я, наклоняясь для поцелуя, –  а этим все и кончится…

– Талигойских графов не вешают, –  хмыкнул он; и я решил, что страх мне привиделся.

– Еще как вешают! Пойдем в постель, я расскажу тебе про Рамиро Алву.

– Его что – повесили? Но он же не граф!..

– Прозвище Рамиро не Висельник, а Вешатель. – Невозможная безграмотность каждый раз веселила меня безмерно. – Вставай-ка, недоросль.

В постели нам стало не до истории и не до шуток. Мы были как-то по-особенному близки в эту ночь и заснули не скоро. Я плохо спал, мне хотелось чувствовать тепло Яноша рядом, любое его движение будило меня, заставляя подвигаться ближе. Было холодно, очень холодно, и резкий порыв ветра разбудил меня в очередной раз. Я приподнялся на постели и увидел, что тяжелая дубовая дверь распахнута настежь. Нужно закрыть… но встать оказалось невозможно, что-то будто придавило меня к ложу. Я видел рядом с собой запястье Яноша со странным «рябиновым» браслетом и слышал сонное дыхание… приглушенный звук шагов около двери, скрип половиц и дрожь свечного огонька заставили понять: сна уже нет, это явь. Кто-то шел сюда, к нам… ветер отдернул полог, и я увидел вошедшего. Он стоял в проеме на одной ноге. Второй просто не было, культя болталась, будто тряпичная, рваные ошметки плоти. И никаких костылей.

****

Некто… нечто, невероятный ночной гость стоял в дверях, а я не мог и пальцем двинуть. Даже закричать не мог. Довольно опрятная одежда, камзол военного покроя, цвета не разобрать, только откуда мерзкий запах сырости? Гнилостная вонь забила ноздри. Будто разворошили кучу мокрого, слежавшегося тряпья…

– Я пришел не за ним – за тобой. Земля все примет, она ждет, пойдем, – пришелец говорил утробным голосом, и у меня каждая косточка заныла. Кого он звал? Меня или Яноша? Янош спал… Спал?! Я тряхнул его за плечо, едва не заорав от облегчения – способность двигаться вернулась! – и мне показалось… показалось, что Зорич холоднее ночного воздуха. Невозможно спать, когда это… когда оно лезет в комнату! Обрывки кожи на культе существа колыхались в такт мерцанию света, а лица его я по-прежнему не видел. Не хотел видеть!

– Янош!..

– Не зови его. Лучше не надо. Он уже принадлежит нам, мне и земле. И еще тому, что совершил. Навсегда, –  каркающий хохот. – Пойдем.

Звать слуг? В замке полно людей, почему они… почему охрана Яноша ничего не делает?! Стыла тишина, и тошнотворно колыхалось марево из пятен света и каких-то синих всполохов. Что это? Кто это?! Он стоял на одной ноге и звал меня с собой. Когда я потянулся к пистолету, руки дрожали, как у больного трясучкой. Хорошо, что оружие всегда рядом!.. Хорошо… Я выстрелил, почти не целясь, он же стоял в трех шагах от меня – между нами лишь кровать и спящий Янош. Выстрел грохнул в тишине, а ночной гость вновь захохотал:

– Ты не убьешь того, кого нельзя убить. Вставай.

Ну уж нет! Злость накатила внезапно, и это было спасением. Я еще раз изо всех сил толкнул Яноша и услышал, как он зовет меня:

–  Рене… Реньо… – будто в бреду, Зорич прижал руку с браслетом к лицу, точно защищаясь.

– Янош, у нас гости. А ты – проваливай! – я все-таки заорал. Может быть, стоило помолиться? Янош рывком сел на постели.

– Ты мне не нужен. Ты и так наш. Давно наш, – гость придвинулся к постели еще на шаг, вытянул вперед руку с толстыми, короткими пальцами. – Я заберу его.

И тогда Янош сорвал браслет с запястья. Точно молния сверкнула перед глазами. Ладонь заполнила тяжесть стали, шероховатые рябиновые шарики оцарапали кожу.

– Прогони его, Реньо! Повторяй за мной… Пусть Четыре Ветра защитят нас!.. Повторяй! Пусть Четыре Скалы защитят!..

Он сказал что-то еще на языке алатов… Почему я?! Создатель милосердный, что происходит и почему?.. А, твари закатные! Я сунул браслет под нос неведомой твари и рявкнул:

–  Убирайся! – Зорич велел произнести молитву Четверым, охранный заговор… я знал его. Но в Агарисе, где я вырос, заговор помнили немного не так, и ведь это же детская сказка! – Пусть Четыре Молнии падут стрелами на головы врагов!.. Пошел прочь! Пусть Четыре Волны…

– Защита не нужна чистому. Он – не чист. И я вернусь, –  тварь медленно повернулась и заковыляла к двери. Как он вообще двигался?! Но марево точно несло одноногого, и культя болталась в воздухе… У двери он остановился. – Мою любовь забрала земля. Я заберу твою.

Помнится, я сидел на постели, сжимая браслет в руке. Янош стоял передо мной – черты лица исказились до такой степени, что я едва его узнавал. Рот кривился судорогой, на скулах ходили желваки – точно волк, вырвавшийся из капкана.

– Почему ты не слышал, как я звал тебя? Не слышал выстрела? – отчего мне это казалось таким важным? Просто невозможность добудиться Яноша, холод его тела были самыми жуткими воспоминаниями этой ночи…

– Я… не знаю! Спал крепко, наверное. Рене, вот что… Он больше не придет! – Зорич пинком опрокинул стойку с одеждой, потом с усилием взял себя в руки. – Рябина спасает от этих тварей… а браслет заговорен.

– Кем? – я вяло улыбнулся. Все, что было сегодня – неправда! Нельзя верить в такое, иначе рехнусь. – Деревенской знахаркой?

Зорич сел рядом со мной, с силой обнял за плечи. Коротко поцеловал в висок.

– Почти. Не надо про него думать, он больше не придет… – Янош прижался ко мне еще ближе, стиснул мою руку с браслетом. И вдруг быстро поднес запястье к губам. – Не могу потерять тебя… не могу! Не отдам! – и стал целовать – с отчаяньем, будто выплескивая боль и страх.

Но оцепенение вернулось ко мне, и я лишь пробормотал, отстранив его:

– Не придет? Да кто это вообще был? Почему он на одной ноге? – и засмеялся – глупо, визгливо. –  Где вторую потерял?

– Сказал же: не думай о нем! Плюнь, Реньо…

– Как это плюнь? Ты что, спятил? Нечто притащилось в твой дом, и это не призрак!.. Посмотри вон туда!

На полу остались странные потеки, будто б дерево впитало скользкую плесень. Меня затрясло. Хотелось вскочить, позвать людей, зажечь все огни… и бежать! Бежать отсюда, не останавливаясь.

– Рене, прекрати! Проклятье!..

Я вновь вырвался, стараясь встать, но Янош не отпускал, тряс за плечи… он ударил меня по лицу… кажется. Дальше все заволокла серая хмарь, а очнулся я лишь наутро и смутно помнил, как разбойник поил меня крепчайшей настойкой. В голове гудело отчаянно, еще сильнее жег стыд. Устроил балаган, а ведь с детских лет гордился своей выдержкой. Ночной ужас уходил из памяти, и, если б не следы на полу, которые я помнил очень хорошо, можно было б соврать себе – ничего не было. Всего лишь кошмар, привидевшийся обоим разом. Янош ни в чем не упрекал меня, отверг все извинения, просто обнял вновь, и так мы сидели молча, наверное, с час. А потом он вынул из кармана свой «рябиновый» браслет и без единого слова застегнул его на моем запястье:

– Носи. Он тебя сбережет. Убедился теперь, чего стоит твоя эсператистская вера?

Я покачал головой:

– А как же ты? Ведь тварь пришла в твой дом…

– Реньо! Если ты еще раз о нем вспомнишь, я тебя убью, вот клянусь! – этот невыносимый волчара уже скалил зубы. –  Просто мне хочется, чтобы ты носил браслет, только и всего. А тварь не вернется.

К вечеру мы немного пришли в себя, но внутри у меня будто сжались стальные тиски, а Янош не отходил от меня ни на шаг, точно боялся, что я сбегу. Мы поужинали вдвоем, нарочито болтая о пустяках, а потом пережитое швырнуло нас друг другу. Даже теперь, сквозь паутину дней я помню ту ночь до минуты. Жар пламени в очаге, огромные глаза Яноша напротив и зов в них – точно отражение огня, властное, непреодолимое.

– Покажи мне, что я живой! – его руки уже сжимали мои, сталь врезалась в кожу. Янош расстегнул пояс заправленных в высокие сапоги штанов, рывком сдернул тряпку с себя и обернулся ко мне спиной. Черные вьющиеся волосы на белой сорочке, рваное дыхание, короткий стон, когда я стиснул его там – внизу. Мне нравилось ласкать его так, безумно нравилось, и ему тоже… Приподняв налитые полушария, я резко прижал его к себе, поцеловал горло в открытом вороте, провел ладонью по его животу. И принялся двигать рукой в такт ударам сердца… А потом толкнул Яноша к постели, заставив лечь лицом вниз и задрал рубаху. Он выгнул спину, приподнимая задницу выше, а у меня от каждого прикосновения к его чуть влажной коже жаркой болью наливались чресла. Я встал позади на колени, вздернув ягодицы еще выше, и толкнулся в него – после коротких, только сильнее заводящих ласк… Черноволосая голова моталась по покрывалу, Янош никогда не хотел пощады, никогда… а сейчас сильно, жестко двигался мне навстречу. Я понимал, кажется, понимал, что им движет… или понял позже? Ему хотелось стереть из памяти след смерти, чувствовать биение жизни, ее остроту… Я взял его еще дважды в эту ночь, а на рассвете он плакал, уткнувшись мне в плечо. И во сне, конечно, я не мог представить Яноша Зорича плачущим, но Чужой с его кошками, ему было всего лишь двадцать пять! А мне скоро должно стукнуть тридцать четыре. И потом я лежал рядом, осторожно касаясь мокрых ресниц и губ. И поклялся себе не вспоминать.

****

Мы и не вспоминали. Янош правил округой, подобно королю, и каждый день проходил, точно во сне – прекрасном и кошмарном. Я сознавал, что все это скоро кончится, не может не кончиться, но продолжал нюхать розы в своем саду, дурак! Вот только можно ли было тогда чем-то помочь? Никаких роз уже в помине не было, все задушила наглая лебеда – вытоптанный пустырь окружал меня, а я не желал просыпаться. Мы забыли о ночном госте, действительно забыли, немыслимо… но он про нас не забыл.

Дни летели стремительно, вскоре мне нужно было решить: либо я возвращаюсь в Паону на службу, либо подаю в отставку. В отставку и от службы Дораку, между прочим. Я сказал Яношу, что скоро уеду – о, ненадолго! – всего лишь завершить неотложные дела, но втайне была мыслишка: оставшись один, я наконец обрету хоть какое-то подобие покоя, свойственного мне душевного равновесия. Никаких терзаний, полная свобода – я еще не забыл свои принципы, но вовсю врал себе. Янош поверил мне или сделал вид, что поверил, во всяком случае, он не пытался удержать меня от поездки в Гайифу. В день моего отъезда крестьяне устроили большой праздник перед замком на реке, лед был еще крепок – наша третья весна! – и вся разбойничья верхушка собралась поглядеть на кулачные бои и пляски скоморохов. Мы с Яношем стояли на берегу, и я все не мог насмотреться, только не на гулянье – на завиток, прилипший к виску, чуть припухшие от моих поцелуев губы; Зорич улыбался… мне улыбался, мне одному.

Как это началось, никто не заметил. Люди вдруг заорали истошно, стоял дикий гвалт, и нарастал странный треск. Кто-то из доезжачих завопил во все горло:

– Река тронулась!

Началось подлинное безумие. Те, кто остался на твердой земле, пытались помочь тонущим, но даже отсюда, с высокого берега перед замком, мы видели, как падают в ледовую ловушку люди… Они не сразу умирали. Я воевал, видел смерть и убивал сам, но эти лица подо льдом преследуют меня до сих пор и, видно, до конца жизни не отвяжутся. Все старались помочь, чем могли, но, сбежав с откоса на трескавшийся лед, схватившись за ближайший багор, я вдруг разжал руки. Тварь стояла на кромке полыньи и хохотала. Как и прежде – на одной ноге, но при свете дня хорошо было видно окровавленную культю, плоское лицо, темные усы. Он не пытался приблизиться, просто стоял, а потом повернулся ко мне:

– Земля берет все. Я не вижу тебя, но все равно знаю: ты тут. Ты не брал чужого, ты чист. Но он забрал мою любовь, а я заберу его. А пока – их всех. Всех.

Браслет на моем запястье холодил руку. Рябиновые ягоды, плоды Астрапа, Владыки Молний…

Зорич подбежал ко мне, рванул за плечо:

– Не смотри на него! А ты, мразь, что тебе нужно?! Ты погиб в бою, разве нет?!

Тварь все скалилась, а кто-то из слуг увидел его и закричал:

– Создатель! Святая Бригитта! Люди, гляньте, это ж граф Раско!..

– Заткнись! Не зови, – Янош рычал, с губ капала пена, будто у припадочного, – не зовите его! Заткнуться всем!

– Граф Раско! Мертвец! – люди не слушали, метались по ледовой кромке, а тварь заковыляла прочь, оставляя свою слизь – он шел по льду, по этим ликам под водой, по уже мертвым и еще живым.

****

– «Он забрал мою любовь, я заберу его» – что это значит? Что, Леворукий тебя побери, это значит? Отвечай!

Мы стояли в той самой спальне, где провели вместе столько времени. Янош хмурился, а когда я схватил его за рукав, со злостью отпихнул мою руку.

– Я не ответчик за слова этой нечисти. Откуда мне знать, о чем он говорил?

– Ты знаешь, – прошипел я, – и скажешь немедля, или я сюда не вернусь.

Что заставило меня пригрозить разрывом? Откуда мне было знать, дорог ли я Зоричу настолько, чтобы сказать правду? Почти беспомощно я добавил:

– Если не понимаешь, что происходит, то, как можно помочь? Твой мертвец убил сегодня сотню человек, – почему мне казалось, что появление нечисти и раньше времени тронувшаяся река связаны? – Он вернется, Янош!

– Это не мой мертвец! Я его даже не убивал… Реньо, не уезжай, – он осекся, замолчал, потом прижал ладони к лицу – всего лишь на краткий миг. И встал.

– Катись куда хочешь, Рене, граф Вилье. Погуляли – и хватит. Браслет только не снимай.

Я догнал его у дверей. Умолял, грозил, и в конце концов он рассказал мне все, только, боги мне свидетели, лучше б Зорич этого не делал. Наверное, было б лучше сразу застрелиться обоим, вот только спасли б мы себя от участи худшей, чем смерть?

Мать Яноша, алатская господарка, выйдя замуж, привезла в замок мужа свою молочную сестру. Берта Краузиц знала травки, но людей лечила редко, она и подарила маленькому господину «рябиновый» браслет, обучив заговорам. «Она любила меня маленьким, Реньо». В округе говорили, что Берта ведьма, так Яношу и запомнилось не в добрый час. Потом родители умерли, а новый господарь Зорич занялся разбоем и надолго забыл про добрую к нему ведьму. «Она сама пришла ко мне, клянусь! Пришла, когда Раско собрал большую силу, я не знал, как справлюсь с ним, а она предложила мне избавиться от врага».

Раско умрет быстро, и все, что задумал, не сбудется, так обещала ведьма. Берта Краузиц попросила Яноша дать ей людей для одного дела, Зорич клялся мне, будто б думал, что та просит о чем-то вроде рытья старых могил. Но могилу вырыли для живого человека, для молодой любовницы Раско – дочери шорника из Бурсене. По приказу ведьмы девушку похитили и живьем закопали в могилу. «Клянусь, я клянусь тебе, Реньо, всем, чем хочешь!.. Жизнью твоей клянусь, я этого не знал! Мне хотелось смерти Раско, но если б я только понимал, чем обернется…»  Было сложно понять, врет Янош или нет. Действительно ли  б он не позволил ведьме творить свои мерзости или просто жалел о том, что предприятие обернулось кошмаром? Мне было наплевать. Я слушал его глухой голос и думал: вся жизнь была ошибкой. Его, а теперь и моя. Ведьма послала за Яношем, сказав, что все готово и она проведет ритуал, что навсегда обеспечит «маленькому господину» победу. Но когда он приехал, то застал на кладбище исходящую злобой Берту Краузиц и своих насмерть перепуганных наемников. Узнав, в чем дело, Янош велел раскопать могилу и вытащить девушку. Но она уже умерла. «Задохнулась или от ужаса, а может, придушил кто, пока волокли…» Зорич пригрозил ведьме костром, а та в ответ прокляла его, назвав неблагодарным сосунком, и сбежала. Люди Яноша гонялись за ведьмой с месяц, но та больше так и не вернулась в дом, подаренный ей прежним господином. А потом было сражение, которое граф Раско проиграл и сам погиб. «Его не хоронили, трупа не нашли, говорят, он был весь изрублен, потому мертвец на одной ноге». Но семья Раско скрыла отсутствие тела в семейном склепе. «Может, он и к ним ходит, как думаешь?»

«Он убил мою любовь, а я убью его».

– Не снимай браслет, Реньо. Покойник ходит за тобой, а меня, верно, считает мертвым, проклятым… Но я просто так не сдохну!

– Делай, что хочешь, – устало сказал я и, вызвав слугу, велел ему нести мои вещи к лошадям.

– Ты вернешься, Рене?

Пришлось заставить себя не смотреть на него. Главное – не встретиться глазами. Меня переполняло отвращение, и наползал холодный, обреченный страх. Но кто знает, что б сталось, посмотри я Яношу в лицо?

–  Нет. Не вернусь.

Он принял сказанное молча, а я, лишь отъехав от замка на три бье, заметил, что так и не снял его браслет, точно неведомое знание не дало мне этого сделать.

****

О, вместо тракта к гайифской границе я направился в поместье графа Форнеги – для прикрытия передвижений по Алату и Агарии мне часто доводилось пользоваться прибыльным дельцем моего приятеля, торговавшего кожей и рудой с копей. Два небогатых дворянина под шумок сколачивают небольшое состояние, что может быть менее подозрительным? На этот раз я попросту забился в дом Форнеги, как зверь в нору. Уехать казалось невозможным, и я тянул время, пытаясь разгадать загадку, расспрашивая крестьян о ведьмах и заклинаниях – они шарахались от меня, бедняги. И каждая ночь приносила с собой ожидание кошмара. Глядя в ночное небо, я проклинал и себя – за слабость, и Яноша – за дурь, но правда, простая правда была в том, что я не мог его оставить и рядом быть тоже больше не мог. Через месяц до нас дошла весть о том, что Агарис, устав от набегов на свои земли, высылает войска на подавление мятежа в Черной Алати. Вот и все. Не было даже горечи, одна беспросветная усталость.

Янош нашел меня через несколько дней, он же всегда меня отыскивал. Следовало попытаться последний раз, и я не жалел усердия. Нужно распустить свои ватаги и немедленно бежать куда угодно – к морисским шадам, в Эпинэ, где я смогу доказать, что господарь Янош Зорич, заклятый враг Агарии, действовал в интересах олларианского Талига. Делать что-нибудь, не ждать конца!

– Мы уедем вместе, – кажется, я обезумел тогда. Забыл о живых мертвецах, о службе, о садах и розах. –  Просто не возвращайся к себе. Уедем, прошу!

– Я же покойник, Реньо, –  волк все усмехался с привычным нахальством, – рано или поздно Раско меня утянет за собой, а ты живи… живи только, хорошо? И браслет не снимай! Но так дешево они меня не получат.

Не слушая больше, я обнял его за шею. Пусть мертвец придет еще раз, придет за любовью Яноша Зорича, в тот миг мне было не страшно умереть. И мы любили друг друга – будто в первый раз, но в последний… к утру я охрип от собственных стонов, болели стертые колени, и губы распухли. Янош заставил меня устроить голову и плечи к себе на колени, гладил по лицу горячими пальцами.

– Лучше мне быстрее умереть, наверное… я не знаю этой пакости, просто верил в Четверых, у нас многие верят… но, если я сдохну, он же отвяжется? Рене, ты вспомнишь обо мне? Только вспоминай хорошее, ладно? Светлячок…

Когда он уходил, я поклялся помнить хорошее. Мою память проклятая нечисть не отберет.

****

Поклялся и ждал, ждал неизвестно чего! Янош не мог продержаться долго в своей измотанной грабежами и распрями округе, он и не продержался. Посланные агарисскими Орденами войска окружили его ватаги, Форнеги привез мне эти сведения, а я все ждал и надеялся. Янош – зарвавшийся мальчишка, когда он поймет, что хвост прищемили всерьез, он решится бежать. Весть о разгроме пришла на сорок второй день от ледостава, ее привез доезжачий. Седоусый гонец пил на кухне медовуху, а я взял письмо и вышел под навес из голых, замерзших ветвей.

«Реньо, я нашел Берту Краузиц, нашел ведьму. Она живет в местечке Долгие Холмы и зовется теперь Мария Струге. Ничего не потеряно, ты просто струсил, Реньо, как трусил всегда. Ты боялся меня, себя, нас. Всегда боялся, не ври. Я сделаю то, что сделал с Раско, с герцогом Альбертом и всеми, кто постарается выкурить меня отсюда. Я родился в Черной Алати, здесь и умру – непобежденным. Живи, как хочешь, как сможешь в своем мелочном мирке, служи за золото, я возвращаю тебе твою память. Нашу память. Мне ничего не нужно. Прощай».

Плохой талиг, крупные буквы. Уродливые кусты сорняка, задушившие розы. Мне казалось, будто горло забито горечью, не вздохнуть. Чего мне просить у Создателя? Забвения, встречи, покоя? Я попросил смерти. Быстрой смерти для спятившего Яноша Зорича – для него, для всех живущих так было бы лучше, ибо носящий подобные замыслы в сердце своем воистину проклят. Я никогда не думал о религии – да и какое отношение к вере имел одноногий мертвец и лики подо льдом? – но внезапно понял простую вещь. Нет разницы – верит человек или нет. Есть то, чего ты не имеешь права делать с себе подобными. И пусть агарисские палачи лишат мятежника возможности творить задуманное. Но только быстрее, великие боги, быстрее! Я же любил его, будь все проклято, любил… и знал, что Янош уже наказан.

В бою он сдался в плен, не иначе как рассчитывал на побег, но агарисцы взялись за дело всерьез, вот только суд был тайным. У меня был выбор, куда поехать и что делать, ведь я мог вмешаться и попытаться спасти Яноша. Агарис ждал меня, обращение к магнусу Ордена Славы, куча намеков и недомолвок, потом депеша кардиналу-еретику с просьбой вступиться за преследуемого эсператистами – должно быть, мне б удалось вытребовать хотя бы отсрочку. Но я, взяв с собой людей Форнеги, поехал в деревню Долгие Холмы.

Эта тварь, превращавшая честных мертвецов в гуляющий ужас, закапывающая девушек живьем, мразь, порождение закатной бездны… она не имела права жить – так же, как и Янош. О себе я пока не думал, решив, что снять браслет с руки окажется достаточным. Раско ведь тут же найдет меня, верно? Берта Краузиц, то есть Мария Струге, высокая и худая старуха, мирно пожирала пироги в своем доме, когда мы окружили невысокое строение. Я лишь велел подкупленному местному крестьянину опознать ведьму и приказал поджечь дом с четырех сторон. Тварь сгорела, о, она так визжала… видно, понимая, что в Закате ее ждет теплый прием. И Яношу никогда до нее не добраться, и никому другому. Никто больше не попадется в мою ловушку.

Мне осталось лишь попрощаться с Форнеги, что я и сделал. Граница с Агарисом была рядом, меньше суток пути, и я поехал, не знаю зачем. Берта Краузиц еще была жива, когда я узнал, что Орден Истины приговорил Яноша к казни, а «истинники» не тянут с расправой. Зачем я ехал в Агарию? Сказать Яношу, что ведьмы больше нет, сказать… нам нечего было сказать друг другу, и на этом свете наши пути разошлись. В сутках езды от столицы агаров командир разъезда гвардейцев поведал мне, что мятежника казнят сегодня на рассвете, капитан сам слышал приговор. До рассвета мне некуда было спешить – все равно не успею; и я лишь ждал на постоялом дворе, а потом приказал привести свежую лошадь – ехать в обратный путь. Куда? Беседовал с пузатой красавицей в юбке из толстого стекла и ни о чем не думал. Зачем? Бутылка кэналлийского – отличная собеседница. Но она не знала ответа на вопрос: понял ли Янош Зорич в свой последний час – законы бытия нерушимы. За окном еще было темно, когда я вышел во двор и, прежде чем сесть на лошадь, выбросил «рябиновый» браслет в невысокие заросли проклятого сорняка. Я был свободен. Ну, бывший граф Раско, одноногий мертвец, забирай любовь своего врага! Почему, ну почему он не явился тут же?! Упустил такой шанс, ха!

Выносливый каурый жеребец нес меня навстречу заре и шпилям Святого Града – зачем? Не успеть! Бессмысленно. Но земля летела под копыта… Я спрыгнул с коня, проехав заставу, и вел его за собой, слыша, как проснувшиеся горожане говорят о казни. Мятежного господаря Зорича расстреляли на рассвете, о да. Поделом бунтовщику, безбожнику, что жег храмы. Поделом… В узком переулке каурый шарахнулся в сторону, и меня окликнул знакомый голос. Его голос. Янош, ты, как всегда, нашел меня? Он стоял под низким навесом – белозубо улыбался, чернокудрый наместник Чужого, живой и недосягаемый.

–  Реньо, остановись. – Каурый бесился от страха, рвал повод, и я отпустил его. –  Земля мягка, вода глубока, а небо чище снега. Иди, ступай на закат… Реньо…

Янош шагнул ко мне, и… у него больше не было голоса, лишь губы шевелились и улыбались мне, только мне одному.

– Ты живой!.. Вернись!.. Янош, Яни!.. Вернись, несносный мальчишка!.. – я орал так, что горло судорогой свело, а потом, кажется, свалился на колени и все видел его, видел долго и не мог подняться. А когда очнулся, то вокруг не было ни души, и, слушая далекий звон колоколов, я вытер лицо и поднялся на ноги.

****

Маршал Юга Эмиль Савиньяк не был прекраснодушным мечтателем, он принял бы и помощь Леворукого, если б тот привез подобные сведения. Война не ждала, а маршалу приходилось действовать в одиночку, ибо для одного из моих сюзеренов настали тяжелые времена. Фердинанд Оллар сидел в тюрьме в собственной столице, а Ворон сдался в плен агарисскому «огрызку», и мне невольно приходило в голову: уж не оказался ли Альдо Ракан удачливей Яноша Зорича в заигрывании с тем, что нельзя трогать? Ну, честно говоря, думать о судьбе Талига и делишках Альдо Ракана я стал лишь спустя месяца три после отъезда из Агариса. Янош велел мне «идти на закат», а когда солнце садилось, я понял, о чем он говорил: алая бездна пылала там, где лежала моя родина, моя настоящая родина. Глупо, но правда – потеряв все, я уцепился за соломинку. Тому, за кем ходит мертвец, незачем беречь себя, и потому в следующие три месяца я устраивал такие авантюры, что теперь, дознайся в Паоне о моих предприятиях, шпион расстрелом бы не отделался. Фельп – не совсем Талиг, но я рассудил, что маршалу Юга моя помощь сейчас нужнее, чем кому бы то ни было, и главное – я мог эту помощь оказать. И вот теперь один талигойский граф сидел напротив другого. Савиньяк поправил перевязь тем движением, каким штатские оправляют манжеты – привычным и небрежным, – и повернулся к стоящему за его спиной молодому человеку:

– Анри, карту, –  маршал вознамерился проверять все мои сведения по карте? Ну что ж, значит, гайифские шпионы доносили верно, и Савиньяк-средний опасный противник. – Почему я должен верить вам, граф Вилье? Я ни знаю о вас ровно ничего, кроме имени… вы были в списках награжденных Звездой империи лет пять назад…

– И наши имения в Эпинэ стоят по соседству, – вставил я, – только теперь наши земли принадлежат короне.

– Положим, я это знаю, и что?

Молодой человек в форме теньента вернулся с картой и быстрым движением развернул ее перед нами.

– А то, что император Дивин не станет долго раздумывать, прежде чем использовать подходящий момент, а из Олларии вы помощи не получите.

У них обоих стали такие лица, словно талигойцы возжаждали немедленной дуэли. Ну да, рана еще свежа… внезапная кончина Дорака, Алва в плену, наступление дриксов на севере и Ракан в столице – моя настоящая родина попала в переплет, мир сошел с ума. И в этом рехнувшемся мире я учился жить заново, продираясь сквозь заросли сорняка, прокладывал дорогу не к призрачным дворцам и розам – к настоящей жизни. Временами это было больно, но иначе – просто бессмысленно. Когда одноногий мертвец пожалует вновь, он увидит человека, а не кучку дрожащего, рыдающего дерьма…

– Маршал, вы, кажется, приняли мои слова за выражение злорадства…

– Нет, я думаю, еще рано делать такие выводы, вначале – карта. Но я бы советовал вам быть осторожней в выражениях.

Мне пришлось кивнуть, ибо Савиньяк буравил меня глазами, точно рапирой. Молодой человек по имени Анри сжал полные, твердые губы. Он был красив и кого-то напоминал мне, кого-то из той жизни, где я нюхал розы.

Через минут двадцать маршал Юга поднял голову от карты и отодвинул от себя документы из привезенного мною пакета. Свел темные брови:

– Я напишу герцогу Ноймаринену, но ваши сведения представляют интерес, это несомненно. Граф Вилье, отчего вы не обратились прямо к регенту?

– А кто сегодня регент? – не знаю, отчего мне доставляло удовольствие дразнить Савиньяка. Если нам суждена дуэль, то пусть лучше меня убьет этот черноглазый, чем Раско. Но Савиньяк лишь негромко рассмеялся.

– Вам должно быть известно, иначе, какую вы представляете ценность в качестве шпиона? – это сказал теньент по имени Анри, и у меня тут же закрались подозрения. Мало кому из младших офицеров будет дозволено говорить так вольно в присутствии маршала. Родня? Савиньяк и Анри не были похожи, их роднила только черно-белая форма, и, насколько мне известно, братьев такого возраста у маршала не водилось.

– Мне известно, что с утра регентом был герцог Ноймаринен, но в Талиге все меняется стремительно. Вдруг у вас есть более точные сведения?

– Увы, – Савиньяк произнес это так, что стало ясно, как дорого бы он дал за иные сведения из Олларии. Например, что Алве удалось очередное чудо и он свободен. – Так почему вы не написали герцогу? Думаю, сейчас подходящий момент, чтобы рассмотреть ваше прошение…

– Какое прошение?

Маршал озадаченно тряхнул волосами.

– Я ничего у вас не прошу.

– Разве вы не желаете вернуться на родину? В Талиг, я имею в виду?

Мне оставалось лишь растянуть губы в улыбке, улыбаться искренне я давно не мог… давно? Мне казалось, что прошли века, а ведь всего лишь полгода назад я, проснувшись утром, со счастливым вздохом сжимал в горсти черные вихры, а Янош ворчал спросонья…

– Маршал, помилуйте! Зачем мне родина? Платите, и все будет в порядке.

– И какую же плату вы желаете? Вдруг талигойская казна не потянет такой расход? – он издевался уже откровенно. Все ясно, Савиньяку не нравится отсутствие патриотизма. Но не в любви к родине было дело, хотя мне и не хотелось, чтобы какой-то мозгляк въехал на трон Олларии, просто мне требовалось понимать смысл каждого прожитого дня. Иначе не заставишь себя проснуться.

– Я… еще не решил, маршал. Но не сомневайтесь, все, что нужно вашей армии, вы получите, – осталось встать и поклониться, и Савиньяк поднялся тоже. И неожиданно протянул руку:

– Мне нравится честность, Рене Вилье… Анри, проводите графа и возвращайтесь быстрее.

****

У теньента по имени Анри были серые глаза – прозрачные, будто лед, и темные, словно камень… странное сочетание. Янош, мой сероглазый мальчишка, просто заигравшийся в бирюльки… Но в глазах Анри я видел только уверенную силу и чуть смущенное лукавство, ни следа бешеной гордыни, сожравшей господаря Зорича. Анри легко улыбался: явно из нашего разговора с маршалом понял больше, чем я, а может быть, больше, чем Савиньяк.

– Куда прикажете выслать гонца? Или вы приедете сами? – теньент склонил голову к плечу, изучая меня из-под ресниц, а потом поднял руку. Сильную, чуть тронутую загаром руку, и мне показалось… да! На запястье были рубиновые капли… кровь?! Нет – рябина. Простые ягоды Хозяина Молний, спасение и жизнь… щит от смерти! От тухлой вони гибели, тишины и страха моих ночей. Ягоды – словно языки пламени, словно капли крови, опоясывали его запястье… я моргнул. Браслет исчез, а Анри держал меня за плечо.

– Граф, вам дурно? А я … помню вас, точно. Вы приезжали к…

– Вашему дяде-кардиналу? – теперь и я его вспомнил. Вот на кого он похож, вот почему держался с маршалом, как с ровней!

– Анри Дорак, виконт Дарзье, к вашим услугам, – он склонил медово-русую голову.

– Ваш дядя был великий человек, – зачем я нес банальности? Анри лучше всех знает, каким человеком был его дядя, наверное… но не мог же я просить разрешения коснуться браслета, а рубиновые искры вновь полыхнули и спрятались… Как может быть подобное? Неважно! Анри улыбался мне серыми глазами, такими похожими и непохожими на те, что я любил, и кровь Повелителей Молний вновь выступила на запястье. Безумие. Я давно рехнулся, потому и вижу невесть что, но, если Анри позволит постоять рядом еще несколько минут, может быть, кошмар не вернется? Постараться удержать, хоть на миг, на час… Я откашлялся и спросил почти весело:

– Вы не бывали в Алате? Чудесная страна, знаете ли…