МЕДУЗА И ВОРОН

Герцог Алва взял кувшин со столика, заглянул в широкое горлышко. Так и есть! Что же на этот раз? О, да мальчик совершенствуется. Оттачивает мастерство, так сказать. Неплохо, совсем неплохо... Где ж только юный нахал раздобыл столько «соломенной вдовы» и чем разбавил? По цвету от вина не отличишь, а запах изменился совсем немного. Выпьешь, не заметишь! А с такого количества можно надолго забыть о женщинах. Любопытно, юноша, что, решил и королеве заодно досадить? Если оставить кувшин на столике, а вечером пригласить к себе Лионеля и... Килеана! М-да, Катарина-то такое коварство, может, и заслужила, но Марианна – уж точно нет. С другой стороны, господин комендант славного города Олларии, напившись адской настойки, оставит баронессу в покое хоть на какое-то время – и старания юного алхимика даром не пропадут. Но каков мерзавец! Талантливый мерзавец...

– Монсеньор, эскорт ждет, – Хуан осторожно переступил порог, затравлено глянул на потолок, покосился на мирные кабаньи головы и только после этого поклонился.

– Отлично! Вылей это, – герцог протянул домоправителю кувшин. Хуан вздрогнул, и взял посудину, будто горящий фитиль.

– Надевал бы ты кирасу и шлем. Я не желаю, чтобы мои слуги тряслись, как зайцы. А где молодой господин?

Лицо Хуана приобрело такое выражение, словно речь шла, по меньшей мере, о Повелителе кошек, но ответил он с обычным хмурым достоинством.

– Молодой господин уже во дворе. И, монсеньор... там не все ладно.

– Он заменил герб на воротах на каракатиц? Натер ступеньки воском? Или, может быть, хм, дерьмом?

– Нет, монсеньор. Он Моро...

По лестницам с такой скоростью Рокэ Алва не бегал вот уж лет десять. Герцог пинком распахнул двери приемной и, только оказавшись во дворе, заставил себя перейти на шаг. Вот такого удовольствия он паршивцу не доставит!

«Паршивец» стоял посреди мощенного булыжником двора и безмятежно любовался окрестностями. На почтительном расстоянии выстроились кэналлийцы. Юноша заставил себя уважать, это хорошо, но если он что-то сделал с лошадью! Это ему не чернила в сапогах, и не ведро вонючей жижи на потолочной балке. И даже не связанные узлом простыни... было очень трудно объяснить это Амалии, хорошо, она была не совсем трезва и не больше получаса задавалась вопросом, зачем герцог Алва превращает свою постель в подобие корабельной оснастки. Мокрые веревки очень способствуют страстной любви. Ну да ладно, они перебрались в кресло, так вышло даже интересней.

Кони нервничали, а посреди двора...

Вот это... ну это... чудовище, несовершеннолетнее чудовище. Но какая выдумка! У парня голова работает, как ведомство тессория. Тессория!

– Соберано, мы... я... готов понести наказание, – несчастный конюх Пако переминался с ноги на ногу, теребя в руках скребницу, – не уследили. Но я сейчас все исправлю!

– А что случилось, собственно? Прекрасный оттенок. Мне нравится.

Моро, миленький, не сердись, дай-ка я тебя поглажу – по зелено-розовой шкуре. Ну не кусайся, не я ж тебя красил! Все смою, своими руками. Только после поездки во дворец. Да и тучи собираются. Вот тут паршивец просчитался! Наверняка так старался спрятаться от конюхов, что на небо не посмотрел. Сейчас зарядит дождь, и вся красота пропадет. А жаль! Стоит только представить лицо Манрика! О, Леворукий, до чего ж мальчишка ехиден и догадлив! Он, выходит, и Манриков не любит? За что? Спросишь – не скажет. Упрямый. И гордый. Ладно, пора в седло.

– Тут не хватает фламинго, – штаны перепачкаются, но ради такого удовольствия тряпки не жалко. Моро, родной мой, как же ты его подпустил к себе?! Даже уши розовые у бедняги. Моро кому попало не доверится. Ты можешь ошибаться, конь подлеца не пропустит.

– Я вас не расслышал, монсеньор, – ах, какой у мерзавца невинный голос! Катарина позавидует.

– Все вы прекрасно слышали, юноша. Говорю, не хватает «фламинго» – герба Манриков. Можно было на крупе изобразить. Или наш друг Суза-Муза не способен на столь серьезное творчество?

О, как разозлился! Даже губы побелели, а глаза-то... Серо-зеленая молния – это красиво. И сразу справился с собой. Ох как парень не прост.

– Кажется, монсеньор, я уже просил вас не называть меня юношей. Или я должен допустить, несомненно, крамольную мысль, что Первый маршал Талига не в состоянии запомнить сказанное сорок раз подряд?

– Вы мой оруженосец, юноша. Поэтому я буду звать вас так, как мне угодно. Или вам по душе другое имя? То, что написано на моих воротах? Помнится, загадочный Суза-Муза сделал в слове «благородный» одну ошибку, а в слове «голодный» целых две. Что ж, не смею настаивать, роль безграмотного графа вам к лицу, – будем надеяться, мальчишка не решит, что монсеньор сердится. Стоит подобной мысли пробраться в безумную белокурую голову, и паршивец удвоит усилия. Да и как вообще можно сердиться на такую прелесть!

– Не стоит винить таинственного графа, ведь надпись была сделана на кэналлийском. Едва ли это его родной язык.

До чего же трудно не рассмеяться! Так и есть, дождь пошел...

– Валентин, в кентер, а то вымокнем до нитки.

****

– Их Величества Фердинанд и Катарина!

Хорошо, что здесь Лионель и можно заняться делом. Леворукий бы побрал эти обязательные приемы! Что такое? Королю не терпится ему что-нибудь подарить или королева решила сделать очередную пакость?

– Рокэ, вы могли бы приехать пораньше. Нам вас не хватает. – Если бы повелитель Талига догадался, что подрагивающие пальчики на его рукаве преспокойно удавят кого угодно, было б гораздо проще.

– Господин Первый маршал, вероятно, был занят обучением своего нового оруженосца. И что уже постиг этот милый молодой человек? Искусство азартных игр или, быть может, искусство рисования... картин, – и откуда выполз этот ызарг Штанцлер! Вечно в тени Катарининых юбок. Ну, теперь ваш выход, Ваше Величество. Так, глазки мы уже закатили...

– Господин кансилльер, не будьте так жестоки. Мальчик и без того много потерял. Сначала брата, а теперь и отца... Не правда ли, какая трагедия: герцог Придд не смог перенести... перенести произвола и лишил сына наследства. Подумайте о несчастной семье, ее преследует злой рок, и нам хорошо известно его имя.

Слабовато, дражайшая «мать моих троих детей». А где пассаж о поруганной добродетели? Герцог Придд долго колебался, гневаться ли ему на сына, присягнувшего отродью предателя и совратителю юных Людей Чести, но потом решил, что пока не стоит. Не без помощи кардинала Сильвестра. Один маленький разговор... Только бы Валентин никогда о нем не узнал.

– Дорогая, я не совсем понял. Разве герцог Придд лишил наследника своей милости? Рокэ, объясните же...

– Все немного не так, Ваше Величество. Ее Величество принимает слишком большое участие в судьбе моего оруженосца и, несомненно, горячее желание... желание... помочь лишает ее беспристрастности, свойственной монархам. Впрочем, молодой человек находится здесь и сможет сам ответить на вопрос короля. И если граф Васспард что-то потерял, то лишь возможность слушать ваши бесценные советы, господин кансилльер. С вашего разрешения, я его позову. Юноша, подойдите.

– Рокэ, ты меня звал? – он что, рехнулся?! – Твоя перевязь... о, вот теперь хорошо! – Если маршал начнет дергаться, когда верный оруженосец фамильярничает и лапает его при всех, станет еще хуже. Остается стоять смирно и делать вид, что все в порядке. Ну, мы еще поговорим! А пока...

– Спасибо. И что бы я без тебя делал? – кажется, это называется «замурлыкал». Что, получил?

Оказывается, Спруты тоже умеют краснеть, и еще как! Немая сцена. Штанцлер прикидывает, что можно из этого вытянуть, Катарина в ярости, а Фердинанд, если что и понял, то тщательно это скрыл.

– Простите, Ваше Величество и вы, Ваше Величество, я забылся. Чем могу служить?

– Юн... граф Васспард. – Парень наглядно доказал, что пойдет на все, чтобы добиться своего. Нет, но какие у них лица! За одно это паршивец заслужил награду, а не выволочку. Любопытно, предусмотрен ли этикетом истерически хихикающий Первый маршал Талига? Вероятно, нет. – Граф, – аж челюсть сводит, – Их Величества желают осведомиться о вашем самочувствии.

– Я чувствую себя превосходно и благодарен монсеньору и моему королю за возможность служить Талигу и лицезреть самую прекрасную и милосердную из королев.  – Что ж, она тебя тоже лицезреет, маленький интриган. Ее всегда тянуло к безумно влюбленным юношам, падающим в обморок при виде пепельных локонов и нежно-белой ручки. Остолопы наивны и податливы, их можно толкнуть на что угодно. Ее Величество, как кошка на рыбу, кидается на возможность насолить ближнему и лишний раз почувствовать себя неотразимой. Вот и сейчас страдалица растаяла, улыбнулась, протянула длань...

Умница, Тино. Если б я не видел, как ты на балу в ратуше смотрел на дочку Рокслеев, то тоже поверил бы. Там была правда, а здесь игра. Обмани тощую жеманную кошку и ее жирного дриксенского кота, тогда, быть может, они тебя не разорвут. Тебе, Тино, свежие ландыши, а мне – душные розы. И это справедливо.

– Прошу прощения у Их Величеств... граф Васспард, позовите мне вице-интенданта, он в третьей нише от входа, – маршал прекрасно обошелся бы без отчетов о сапогах и провианте, но паршивца лучше побыстрее отослать.

– Монсеньор, вам что-нибудь принести? Воды, вина? – почти шепчет. Запоздалый испуг? Нет, это уже даже не наглость! Мерзавец вздумал тебе сочувствовать...

– Я не инвалид, юно... граф, и сам себе налью. Ступайте. – Хвала Леворукому, Савиньяк!

– Рокэ, тебе не кажется, что твой оруженосец чересчур странный?

Кажется, еще как кажется.

– Ну, это же мой оруженосец, Нель.

– Арно говорил, что он и его «однокорытники» подохли б от скуки, если бы не война Арамоны с юным Окделлом и выходки некоего Сузы-Музы. Ох, прости, забыл... что-то вроде «графа Медузы из Путеллы».

Чьи выходки?!

– И что творил этот Медуза?

– Братец Арно плел что-то несусветное. Дескать, вначале Суза-Муза послал капитану Лаик вызов по всем правилам, а потом приступил к боевым действиям. Арамона не догадался сразу сдаться, ну, ты его помнишь, и получил, как дриксы под Гельбе! Скажу честно, не хотел бы я оказаться на месте капитана, хоть он и свинья. Таинственный граф его совершенно затравил.

Вот оно что! Интересно, что бы сказал Лионель, если б видел «вызов» Сузы-Музы на воротах герцога Алва? Только я не Арамона, я не сдамся! Ну, держись, Тино.

– Нель, а почему Медуза прицепился к капитану?

– Арно сказал, Арамона совершенно распоясался. Издевался над Окделлом, над Приддом, кстати, тоже, и над другими унарами. Совсем стыд потерял! Хорошо, что сам помер, я б с него спросил.

– Стыд, говоришь, потерял? Скорее, страх. У таких людей нет стыда, – а у тебя есть, господин Первый маршал Талига? Знал ведь, что Арамона свинья и не убрал его от мальчишек! Вот теперь и получай «подарочки» от Сузы-Музы. Хотя... трудности закаляют. Твой оруженосец тому наглядное подтверждение!

– Лионель, а у тебя случайно нет с собой флакона духов?

***

Кончита, вероятно, вспомнила о своих морисских корнях, потому что водрузила поднос на голову. Почтенная горничная внимательно оглядела стены, потолок, несколько раз потрогала носком туфли дверь и лишь потом шмыгнула через порог. М-да, приходится признать, что дом перешел на военное положение.

– Кончита, а ты уверена в том, что мне принесла? – Ишь, как быстро посуду расставляет, торопится убраться в безопасную пока кухню. – Мне не улыбается покрыться прыщами или облысеть.

– Не сомневайтесь, соберано. Шадди я сама готовила, потом выпила для верности, обождала чуток, вроде живая. И еще Пако глотнуть заставила. Правда, его никакая отрава не возьмет, глотка луженая...

– А сахар, Кончита? – грозно сдвинув брови, вопросил герцог.

– Что сахар?

– Сахар ты пробовала? – тоном обер-прокурора, уличившего тессория во взятке.

– Ой, нет, соберано! Я сейчас!

А теперь укоризненно, как епископ еретичке, погрозить пальцем:

– Вот видишь, а враг не дремлет! – какое же облегчение наконец засмеяться!

– Тьфу ты... дор Рокэ, ну и шалопай же вы! И оруженосца себе под стать выбрали, – горничная крутнула юбками и выскочила за дверь.

Как говаривал старик Понси, диспозиция написана, противник в поле, осталось подождать, пока высохнут портки. Солнце уже добралось до церковных шпилей, пора. Такое пробуждение от утреннего сна, которое ты приготовил своему оруженосцу, требует основательных телесных подкреплений. Вот допить «проверенный» шадди – и в бой!

Под дверью тихо, конечно, он еще дрыхнет.

– Граф! А ну подъем! – и кулаком в створки. От такого вопля лошади приседают, проверено.

– Монсеньор... что такое, война?!

– Почти. Минуту на сборы и в седло! – а теперь ухо к замочной скважине.

– Закатные твари! – Ну, это еще цветочки, паршивец.

– Леворууууукий! – И треск отдираемой подошвы. Что ж ты так глупо попался? Приклеенные к полу сапоги – старый, добрый школярский трюк. И Первый маршал когда-то был унаром!

Благоухающий, как рыбный рынок, Валентин перепуганной ланью выскочил из спальни и преданно уставился на своего господина. Волосы и правая щека юноши расцвели всеми оттенками красного. Самое трудное было тихо проникнуть в спальню, но молодой сон крепок, а серенады заполночь под окнами девицы Рокслей весьма способствуют беспробудному отдыху.

Маршал едва заметно сморщил нос:

– Граф, я человек весьма широких взглядов, но это как-то слишком. Если вам нравятся экзотические ароматы, следовало купить духи с запахом казармы, конюшни или, скажем, прачечной, но тухлая рыба... – счастье, что у Савиньяка духи в похожем флаконе. А в темноте да спросонья так просто вылить на себя первое, что подвернется под руку. Но умыться и сменить одежду я тебе не дам!

– Монсеньор, я...– не знает, куда девать глаза. Вонять, как рыночная торговка – что для дворянина может быть хуже! Понял он уже или нет?

– Слышал, что некоторые холтийские дикари перед боем разукрашивают себе лица краской. С кем вы решили сегодня драться, Валентин?

– Когда я ложился спать, моя подушка была чистой... – уставился, как на заговорившую статую. Кажется, дошло.

– Не отставайте, граф. – Тяжело бегать без одной подошвы? Погоди, как ты к вечеру запоешь!

Хорошо, что жители Олларии встают с петухами. Когда они доберутся до Южных ворот, там будет полно народу, подпруга должна продержаться, сколько нужно. А вот и приехали...

– Граф, взгляните, какие прелестные девушки! Наверное, служанки из хорошего дома. А ну, покажите им, что вы воспитанный молодой человек. – Разумеется, маленький мерзавец не придумает ничего лучшего, как приподняться в стременах и послать девицам воздушный поцелуй. Так и есть...

– Ой! – Надо же, как-то ухитрился свалиться на бок, только локоть слишком далеко выставил. Нужно на досуге научить его падать, пригодится.

– Граф Васспард, уличная мостовая не слишком мягкая, да и служанки с молочницами – неподходящая публика. Поэтому лишаться чувств лучше во дворце. Королева оценит, и есть кому подать нюхательную соль. – Не сильно ли он ударился? Нет, в следующий раз нужно обойтись без падений, еще покалечится мальчишка.

– Монсеньор. – Вот это выдержка! Недаром говорят «невозмутим, как Придд». – Мы ведь торопимся? Я прекрасно езжу без седла.

А ведь не соврал, мерзавец. Ему ж наверняка хочется провалиться сквозь землю. Сохрани и помилуй Создатель, улыбается!

– Мы не так уж и торопимся, граф. Просто генерал Савиньяк, тот, который Эмиль, пригласил меня на завтрак. Без меня за стол не сядут, но до летнего лагеря далековато.

Рот не забудь закрыть, юноша.

Если Эмиль и удивился раннему визиту начальства, то виду не подал. И, вспомнив о воспитании, не сделал замечания по поводу удушающего аромата, исходящего от маршальского оруженосца. Зато накрывавший на стол капрал, не имеющий понятия об этикете, закрыл нос рукавом. Жалость к несчастному молодому человеку уже начала проникать в сердце герцога Алва, когда Савиньяк задал ему вопрос:

– Рокэ, ты решил сменить пистолеты? Чем тебя не устроили прежние? Не разрешишь взглянуть? – Не менял он пистолеты. Лучше дриксенских все равно пока не придумали.

– Оружие старое, Эмиль. Ты его сорок раз видел.

– Да нет же, Рокэ, там клеймо другое!

Какое еще клеймо...  закатные твари!

– Ложись!

Бах! Бабах!

Ну вот, теперь мыться и переодеваться придется всем – и ему самому, и генералу, и капралу, и уж подавно светящемуся злобной радостью оруженосцу. А взрыв вместе с пистолетами уничтожил и единственную улику – нахальную поросячью рожу и лихой росчерк Сузы-Музы на рукоятках. Хорошо, он успел расстегнуть пояс, хоть головы у всех на месте. Но так попасться! Не проверить пистолеты!..  Мерзавец ухмыляется во весь рот –  кто сказал, что Спруты не зубастые? Акулу бы тебе на герб, паршивец.

– Рокэ, твоя удачливость сбоев не дает. Взорвись пистолеты на поясе, тебе бы ноги оторвало!

– Не думаю, генерал. Заряд был небольшой. А кто предупрежден, тот вооружен. – Эмиль последних слов не понял, но Валентин прав. Предупреждение Суза-Муза оставил. Ну ладно, юноша, мой выстрел всегда второй.

– Собственно, проверка оружия господина на совести оруженосца. И вы отлично справились со своей задачей, не правда ли, граф? – Пистолеты он кладет под подушку, а сегодня вообще не ложился. Значит, Суза-Муза переманил на свою сторону кого-то из слуг. Такое даже Дораку со Штанцлером не удавалось! – Воспользуйтесь своей удачей, Валентин и ступайте мыться. Капрал принесет вам свежий мундир.

Когда избавившийся от запаха рыбных духов, красной краски и копоти оруженосец вернулся к столу, за которым маршал и генерал попивали вино, Рокэ Алва милостиво одолжил Валентину Придду собственный носовой платок, как назло пропитанный все тем же тошнотворным ароматом. После чего Эмиль Савиньяк заявил, что если в расположении вверенной ему армии еще что-нибудь взорвется или завоняет, то он подаст рапорт на... Сузу-Музу.

***

– Рокэ, вот уж не думал, что стану беспокоить вас по столь смехотворному поводу, но дело не терпит отлагательств, – когда кардинал начинает говорить таким тоном, теряешься в догадках. Что стряслось на этот раз? Гайифа-таки решила, что ссориться с Талигом себе дороже, и войны теперь долго не будет? Или Катарина вздумала осчастливить его четвертым бастардом? А может быть, Штанцлер перешел в олларианство?

– Ко мне приходил вице-интендант и просил повлиять на вас. Что вы себе позволяете, герцог? Человек уже неделю пьет успокоительные капли, не спит ночами, вчера написал завещание...

– Да в чем дело, Ваше Высокопреосвященство?

– Полюбуйтесь! Это ведь ваш приказ?

«Приказываю вице-интенданту барону Залю в кратчайшие сроки закупить для гарнизонов Олларии и Барсины кружевные панталоны (дамские), а также кружевные чепчики, и обеспечить принудительную раздачу сих предметов нашим доблестным воинам. Также приказываю приобрести розовое ажурное белье (1 штука) и доставить оное в столичную казарму на имя коменданта Олларии графа Килеан-ур-Ломбаха. Об исполнении доложить Первому маршалу Талига.

Суза-Муза, граф Медуза»

Так-так...

Похоже, в ход пошла тяжелая артиллерия. Это хорошо, значит, мальчишка загнан в угол! Скоро сдастся  как миленький!

– И что барон Заль? Он уже выполнил приказ? – Паршивец теперь взялся за любимого двоюродного дядюшку. Килеан-ур-Ломбах в розовом женском белье... эх, мечты, мечты.

– Рокэ! Отравить вас, что ли? Несчастный интендант вас боится больше Леворукого, он умолял меня с вами поговорить и уточнить, предметы дамского туалета покупать только для солдат или для офицеров тоже? Думаю, следует снять его с должности. Нечего плодить дураков и трусов.

– Знаете, я с вами согласен. Интендант мог бы догадаться, что я имею обыкновение подписывать приказы собственным именем.

– Но почерк и печать-то ваши! Кстати, кто такой Суза-Муза? О нем уже вся столица судачит.

Тут кардинал прав. Некоторые додумались до того, что в загадочное чудовище графа Медузу по ночам превращается сам маршал, а часть столичных сплетников утверждает: Суза-Муза – воплощение Эктора Придда, явившегося с того света, дабы покарать потомка предателя. Хуан намекает на недавно родившегося в Кэналлоа десятого внука и страстное желание его повидать, а Савиньяки, прежде  чем поздороваться, просят снять портупею, шляпу и вывернуть карманы. Во избежание.

– Кто такой Суза-Муза утверждать не возьмусь, но, похоже, Талиг скоро лишится своего Первого маршала.

– Рокэ, надеюсь, вы это не всерьез? Только представьте, как обрадуется кансилльер! А что с вами? Заболели?

– Именно. Вероятно, я скончаюсь от колик.

– Рокэ Алва! Если вам в кои-то веки приспичило закатить истерику, почему это непременно нужно делать в моем кабинете?

***

Удар должен быть решительным и страшным. Совершенно беспощадным. Таким, чтобы противник не опомнился уже никогда. Эх, не хотелось этого делать, а придется.

Хотя... мысль подсунуть Гортензии (может быть, это была не Гортензия, а Мари или Августа, но какая к Леворукому разница!) венчальный браслет с гербом герцога Алва тоже не соотносилась с извечной мужской солидарностью. По правде говоря, это был удар ниже пояса! Дурочка поверила выходке графа Медузы, и что тут началось... что ж, теперь мальчишка за все заплатит сполна.

Войну пора заканчивать, а жаль! Давно он так не веселился. Пожалуй, этот год был не таким... тоскливым. Просто мальчишке пора заняться настоящим делом, вон какой вымахал!

Валентин Придд подпирал плечом косяк и взирал на своего господина с видом Создателя, решившего наконец отделить праведников от грешников. Знаменитая невозмутимость Спрутов явно боролась с желанием запустить в маршала чем-нибудь потяжелее.

– Граф, вы чем-то взволнованы? Не желаете ли выпить?

Что, паршивец, слов не хватает? Значит, недаром я старался. Особенно трудно было убедить ювелира, что постоянному заказчику действительно позарез нужна позолоченная статуя спрута в человеческий рост. С двенадцатью щупальцами, именно столько, сколько их на гербе. И с серебряной стрелой, торчащей из сердца холодной морской твари. Нет, господин маршал не сошел с ума и за все заплатит двойную цену. Да, с доставкой. В особняк Рокслеев. Лично девице Анне Рокслей от преданного поклонника графа Васспарда. Хватит, в самом деле, попусту серенады распевать, этим в наше время женское сердце не проймешь.

К стреле была приколота записка. Рокэ Алва не поленился изучить последние творения Марио Барботты и решил, что сможет сотворить любовные вирши не хуже модного поэта. Надо полагать, юная Анна оценила литературный подвиг, раз на щеке Валентина все еще виден след от пощечины. Да, достанется кому-то подарочек, хотя девицу можно понять.

«Я долго плавал в бурном море,

Не видя брода в нем.

Но Вы явились предо мною,

И для меня Вы стали пнем –

Тем пнем, удобным и не тесным,

Что усмирил морскую ширь

И дал скитальцу сон чудесный,

Как нежно Вами он любим».

Разумеется, девица Рокслей не обратила внимания на подпись под виршами, которая красноречиво утверждала, что данное творение вышло из под пера графа Сузы-Музы. Современные девушки так нетерпеливы, почти как вице-интенданты.

– Монсеньор, вы очень добры. Я выпью. – Ну уж нет, вино он сам нальет, зря, что ли, за бутылкой в подвал ходил, чтобы потом так глупо подставиться. После полугода, проведенного в милом обществе оруженосца, Штанцлер и Гайифа могут подсылать убийц табунами, его уже ничем не проймешь.

Юноша, что ж у тебя глаза как плошки? Не ожидал от меня такого?

***

– Господин маршал, ваш оруженосец приятно поразил столицу. Победить в поединке молодого Колиньяра не так-то просто. Еще труднее его убить. Вы уже знаете подробности?

– Подвиги юных шалопаев мне не интересны. Прошу меня простить, – еще бы он не знал подробностей! Правду сказать, ему кусок в горло не лез, пока доверенный слуга не принес вестей из Нохи. Валентин-таки сумел подловить Эстебана в тот момент, когда наглец расстался со сворой своих прихвостней. О том, как трудно было под разными предлогами убрать приятелей Колиньяра из Олларии, Тино никогда не догадается. Главное – мальчишка победил. А ведь мог и проиграть. И, Леворукий, чего стоило удержаться и не помчаться в Ноху самому! Всего лишь послать соглядатаев и ждать. Юноша достоин своей победы, но если б все пошло по-другому, дуэль бы немедленно прекратили. И плевать ему, что это не согласуется с законами чести, зато мальчишка жив! А молодая мразь, издевавшаяся над несчастьем, заслужила смерть. Теперь сплетники четыре раза подумают, прежде чем напоминать Валентину о «Марке и Лаконии».

– Герцог, вы знаете, что со дня святого Фабиана заключаются пари, зачем вы взяли к себе именно Валентина Придда. Брата несчастного Джастина.

– Дайте угадаю. Любезные соотечественники не могут выбрать из трех вариантов: чтобы убить, чтобы совратить или совратить и потом убить.

– А я могу надеяться, что вы мне подскажете ответ?

– Вы можете надеяться, что если вы немедленно отпустите мой локоть, то вас не вынесут из королевского дворца вперед ногами.

Зачем он взял Придда?! Да затем, что иначе мальчишку не взял бы никто. Там, на площади святого Фабиана, парень это знал и ни на что не надеялся. И все-таки не опускал глаз. И принес присягу под сотней ошеломленных, негодующих взглядов. И пока присяге верен. Если не считать Сузы-Музы, разумеется. Но ни в одной вассальной клятве не уточняется, что нельзя, скажем, подсыпать монсеньору в стакан воды, выпитой перед парадом, снотворного. Спасибо, что не слабительного! А кто из них прогадал, покажет только время.

За окном давно темно. В доме благостная, подозрительная тишина. Негромкие шаги на лестнице, стук в дверь.

– Монсеньор, вы еще не спите? Я только хотел отдать вам вот это, – в руке непонятного цвета тряпица, светлые ресницы, дрогнув, опускаются, а на губах плутовская полуулыбка. Серый флаг! Паршивец сдался!

– Я нашел его на лестнице, – пальцы разжимаются, и тряпица падает к ногам.

– Валентин, вы больше моего знаете о повадках графа Медузы. Просветите меня, серый флаг означает, что наш неуловимый друг решил заключить мир?

– Думаю, монсеньор, это означает, что он решил объявить перемирие. – Значит, придется быть настороже. И хорошо! По крайней мере, не соскучишься.

– Я хотел вам сказать еще кое-что. Монсеньор, я только что был у графа Штанцлера. Он весьма обеспокоен предстоящей войной в Варасте и вашим решением на Совете Меча. Он... попросил оказать услугу королеве Катарине и Талигойе, – показалось  или последние слова мальчик выплюнул, как нечто донельзя омерзительное?

– То есть, кансилльер приказал вам шпионить за мной? Или просто убить?

– Он не приказывал. Кансилльер был весьма красноречив. Он говорил о долге, о чести, о моем брате. И о священной мести потомку предателя, бесстыжему развратнику. Мразь! Монсеньор, какая же он мразь!

Тише, мальчик, что же ты... зачем так... из-за Штанцлера.

– Я видел, как убили Джастина. Они нарочно сделали это при мне, чтобы я никогда не смел забывать, кто я такой. Но перед этим Джастин мне все рассказал. О вас и о картине. А потом вы взяли меня к себе... простите, монсеньор. Кажется я немного не в себе.

Он еще прощения просит! Ворон накинет Штанцлеру, герцогу Придду и Килеану петлю на шею и затянет ее покрепче. За смерть Джастина и за то, что шестнадцатилетний мальчик стоит здесь и дрожит с головы до ног. Нужна только веревка подлинней, остальное приложится. А вы, господа, свою будущую петлю уже свили.

– Что же вы сказали Штанцлеру, Валентин?

– Сказал, что граф Васспард, как истинный Человек Чести, клянется в верности только раз. Я уже поклялся. Королю и вам, монсеньор.

– Вы могли не уйти от кансилльера живым, вы это понимаете, юноша? – Маленький дурачок, какой же ты наивный, несмотря на всю свою хитрость.

– Вы считаете, что я должен был согласиться... сделать вид? – Нет, ну каков нахал!

– Юноша, ради Леворукого, я не имею обыкновения втягивать детей в шпионские игры. Вы поступили так, как сочли нужным...

– Кажется, я просил... не называйте меня юношей! – обиделся.

– Вот что, Тино, мы сейчас выпьем по бокалу, ведь я еще не поздравил тебя с первой дуэлью. А потом ты соберешь свои вещи и ляжешь спать. Завтра придется весьма рано проснуться, – ну чего он так удивился? И опять улыбается – с робкой, неуверенной радостью. Как же в этом возрасте мало нужно для счастья.

– Вещи, монсеньор?

– Разумеется. Если ты не хочешь уехать в Варасту без смены белья. Учти, Тино, там нет модных лавок.

– Вы берете меня с собой? На войну?!

– Ты мой оруженосец. Или я что-то путаю? Хотя в день святого Фабиана я взял на службу одного молодого человека, а оказалось, что их двое. Что ж, Суза-Муза меня тоже вполне устраивает. И может быть, ты, наконец, нальешь нам вина и сядешь?

– Слушаюсь, монсеньор!

Валентин ловко разлил вино и плюхнулся в глубокое кресло напротив маршала. Алва отсалютовал оруженосцу бокалом и улыбнулся. Валентин поднес вино к губам, и тут правая задняя ножка с тихим треском надломилась, а молодой человек очутился на полу.

– Кто же знал, что граф Медуза решит объявить о прекращении военных действий сегодня? – пожал плечами маршал. – Запомните, юноша, у хорошего полководца всегда есть резервы.