Часть пятая

Грин Хилл. Виргиния.

Поглядим, как живут миллионеры. В гаражах ничего особенного, никто не суетится вокруг вернувшегося в резиденцию хозяина. Эрик загнал «крайслер» в собственноручно отпертую ячейку, отметив еще с дюжину одинаковых стальных дверей. Чарльз остался на вымощенном песчаником дворе, вытянулся, запрокинув голову. Солнце закатилось, звезды он, что ли, пересчитывает? Дом большой – навис осязаемой в темноте массой. Башни, башенки, шпили, контрфорсы, фронтоны, или как их там, черт дери. Контрфорсы вроде из другой песни. Грин Хилл не средневековая крепость, хотя на съезде с трассы Ричмонд-Норфолк, увидев в желто-розовых облаках каменную кладку, Эрик невольно вспомнил экскурсию в Боболице, замок забытых князей. Ему стукнуло тогда восемь или девять, учитель, хронически обругиваемый директором гимназии за излишнюю прогрессивность, придумал провести урок истории не в душных классах. Побродить по тесным галереям, потрогать пустые доспехи. Эрик и старшекурсник Лех Зеленский отстали от смешливой кучки мальчишек, юркнули в глубокую нишу, а после без помех растрясли старое железо. Они уронили рыцаря, нарвавшись на грохот и скандал… Отчего так? В тридцать девятом учителя расстреляли у школьного забора, мама говорила: он отказался выдать гансам каких-то детей. Лех Зеленский, жирная скотина, пошел в полицаи. Прежде Эрик помнил о них только это. Но рядом дрых умотавшийся Чарльз, и пахнущий липой, замковой пылью и конфетами день вдруг выполз из памяти. И в него даже поверилось.

Глупо было целовать Чарльза, хитрюга уже не спал. А в общем-то все здесь дурнее некуда и скоро превратится в такую же химеру, как наверняка выдуманная экскурсия в княжеское гнездо.

– Здорово! – Чарльз закончил переучет башен и небесных фонариков, поймал Эрика за рукав и поволок к ярко освещенному входу. – Я исключительная свинья, а ты, конечно, устал. Вещи принесут, пойдем… ванна, ужин, бурбон, постель. Бутылка бурбона! Или две.

Сказать ему, что после двух бутылок бурбона не слишком умеющее пить величество не доберется до постели? Эрик удержался. Постели лучше не касаться. Пока… в принципе не касаться. И откуда знать: умеет Чарльз пить или нет и какой сюрприз подкинет еще?

Песок, гравий, клумбы, чуть поодаль беседка. Спуск к чему-то матово-черному – вода. Пруд или даже озеро. Высоченная дверь – метра три в ширину, а дальше еще одна, распахнутая настежь. И огромный зал за ней: витые лестницы, потолок с геометрическим узором. Перекрестье каштановых балок, бежевые квадраты между ними, гроздьями свисают люстры. Князь повесился бы от зависти на своих брыжах.

– Думаю, не стоит будить Софью и Ральфа, а? – Чарльз отпустил его рукав, прибавил шагу. – Отдохнем, и завтра я тебе все покажу… то есть, вам троим. Софья съездит в магазин, в Грейт Гроув продают женскую одежду, кажется… хотя Бекки здесь никогда ничего не покупала. Ну что за болван, надо было велеть управляющему сводить твою сестру в бутики Ричмонда.

– Софья в тряпках не нуждается…

Фраза сдулась мигом – на передней стене в окружении шоколадных завитушек висел портрет Чарльза, скинувшего десяток лет и зачем-то нарядившегося в кринолин с кружевами. Синеглазого Чарльза Ксавье – чтоб его! – без жестких складок у губ и породистого носа, без препарирующего «рентгена», без мужской порывистой угловатости. С осиной талией, полными бедрами и прядками невесомого шелка на скулах. Вот же дрянь… внизу живота вспух горячий ком, виски пробило тугим звоном, изматывающей испариной.

– Э… твоя прабабушка в молодости? – лепет младенца, впервые попавшего на елку в ратушу, но что еще… Если б неизвестная дама в оборках слезла с холста, он бы подхватил ее на руки, целовал, не останавливаясь, стащил платье, убедился: невозможная округлая мягкость в ладонях ему не померещились. Там, в Берлине, в кабинете цээрушного особняка. С женщиной – кристально ясно, просто и предсказуемо, но хочет он не женщину. Устраивать подмену, даже в воображении – трусость, для Чарльза, верно, унизительная. Для них обоих, черт! Посмел коснуться мужика так, как нельзя было, найди силы факт признать. И прекрати пялиться герру профессору в спину, обшаривая каждый дюйм, выискивая сходство и различия. Чарльза не назовешь смазливым… точнее, ему плевать, как тот выглядит, не в том загвоздка.

– Моя мама, – улыбка непривычно тоскливая, из-за нее хочется еще острее, – года через два после моего рождения. В костюме Скарлетт или вроде того – красавица-южанка. Я потом специально прочел «Унесенные ветром» и понял, отчего она заказала такой портрет. Противно.

– Почему? – Что за Скарлетт?.. неважно. Чтобы отбить тягу к этому изворотливому типу, мало провести бессонную ночь в самолете, прогнать двести километров по незнакомым дорогам. Пожалуй, только погреб бурбона и выручит. – Она же великолепна.

– Я болею от лицемерия, – Чарльз прошел через холл – в лучащемся светом зале звуки глохли, как под водой, Эрик едва слышал. Прыгать под дуло, соваться в драки, колдовать над чужими бедами ему не страшно и не кисло, а тут, в долгожданном доме, перед портретом собственной матери, фыркает. – Будет время, пригласим ее тоже, познакомишься с миссис Ксавье. Извини, с миссис Мэллори.

Развод. Еще одна непостижимая вещь. Сытые, беспечные маются милыми пустячками. Твоя мать жива, дурак, можешь попросить у нее прощения.

Чернокожий парень выскочил из бокового прохода, заставив дернуться. Княжеские хоромы вредно влияют – не замечаешь, что делается позади.

– О, Томми! А где управляющий и экономка? Эрик, отдай Томми куртку. Похоже, нас ждали к утру.

– Так и есть, мистер, – чернокожий поправил клетчатую кепку, осклабился во весь рот. Спасибо, не поклонился. – Мистер Финн скоро спустится, а миссис Темплтон ночует у дочери в городе, там ребенок приболел. Но ужин скоро подадут, мистер Финн распорядился.

– И много у вас потомков рабов? – Эрик проследил, куда юркнул парень – так, на всякий случай. Из холла три выхода, не меньше. – Отгрохать замок – надо постараться… с кнутом.

– У тебя удивительно фрагментарное знание истории США, – веселье, чертики под пушистыми ресницами – напускное. И нечего таращиться на очередные чудеса богатого наследника – эти стены построены руками таких же доходяг, какие горбатились в Аушвице. – Да, моя семья владела рабами – давно и недолго. Пра-пра… по легенде, первый Ксавье явился на американскую землю, нагруженный детьми и нищетой – из Франции пришлось удирать под покровом ночи, на пиратском судне. Но Грин Хилл построили намного позже, насколько мне известно, прадед нанял ирландцев. Он примкнул к северянам, за что едва не поплатился жизнью.

– Ну, все правильно: сильный гнет слабого. Белых рабов или черных. Чего ты оправдываешься?

Чарльз залихватски перекинул пиджак через перила, придирчиво оглядел лестницу – теперь ступени пересчитывает. Неторопливо поправляя ворот измятой рубахи, вернулся к Эрику. Остановился в паре метров. У него отлично выходит заставить смотреть на себя.

– Не оправдываюсь, мне не в чем, – короткие темные брови сдвинулись почти умоляюще, – просто стараюсь сделать так, чтобы тебе было здесь хорошо. А в сущности… над Грин Хилл до сих пор нет флага Конфедерации. Утром увидишь: в Грейт Гроув тринадцать звезд повсюду… Эрик?

Чернокожего вынесло из-под песчанно-карамельной балюстрады – если слуги будут так подкрадываться?! В Бруклине один старикан шутил: никто настолько не презирает негров, как ярые поборники их прав, «левые» либералы. Лучше бы они сняли отель по дороге, к чертовой матери.

– Все нормально. Где тут можно помыть руки?

– Томми тебя проводит. Покажет, куда поместили Софью и Ральфа, – моргает, манипулятор несчастный. – Скажи ему, где предпочтешь ужинать.

Интересно, Чарльз никогда не сердится, как ему не нахами? Уверенный, непроницаемый, будто печная заслонка, деликатный до омерзения. Но под заслонкой тлеет жар, достаточно припомнить ту дурацкую ночь в цээрушном особняке.

– Предпочту в твоем присутствии, – в конце концов, это святая правда, незачем запираться. Из всех желаний единственное осуществимое, и раз уж ему не дали пасти Хеллингена, то Чарльза, иллюстрирующего вилкой и ножом повороты беседы, он не пропустит. Водилась за профессором такая забавная привычка: превращать каждый завтрак и ужин в штаб-квартире разведчиков в представление. Действует не хуже патентованного успокоительного.

– Я быстро, ладно? – Чарльз виновато покосился на высоченные створки. – Потолкую с управляющим и… Томми, отведи мистера Леншера в спальню Гарфилда[1]. Ужин – в библиотеку через полчаса.

– Гарфилда?

Знакомая фамилия. Ну, следовало ожидать, в Грин Хилл гостили президенты.

– Да. Тебе понравится, – Чарльз проказливо подмигнул, – кровать определенно с тех пор не меняли, хотя крыло и перестраивали. У Софьи и Ральфа более современные комнаты.

– И за что мне подобная честь? – Чернокожий уже поскакал по лестнице. Если за столом им не будет прислуживать отряд девиц в крахмальных передниках, то остальное он перетерпит. – Я читал про Гарфилда в Веймаре, чтоб со скуки не умереть. Вроде бы там все плохо кончилось.

Чарльз намекающе улыбнулся и не ответил – у входных дверей нарисовался тощий, длинный юнец с кустистыми бакенбардами. Управляющий в джинсах и с развязными повадками приятелей Ральфа?..

На площадке второго этажа Томми рванул в галерею, а Эрик перегнулся через перила. Расстояние – точно забрался на парашютную вышку. Гордая южанка с портрета расправляет кружевные юбки, худосочный оборвыш прыгает вокруг герра потомственного аболициониста и трясет блокнотом… черт, а ведь бедра Чарльза, обтянутые испачканными в земле брюками, прикрытые складками свитера, в тюремном мутном освещении… томительно плавные очертания отпечатались несоответствием, будоражащим, запретным смущением. Просто тогда он и вообразить бы не смог, сейчас же щиплет ладони.

Ступеньки уходили на два пролета вверх – махина и еще башни. Томми дожидался у тумбы, увенчанной каким-то фикусом. Над широкими листьями растения – морской пейзаж, деревянные толстые балки, сводчатый потолок, и впрямь давно строили. Слуга распахнул расчерченную квадратами дверь:

– Ваша спальня, мистер, – ткнул пальцем в оставленную позади лестницу, – комнаты мисс Роуз и ее брата на третьем этаже. Библиотека на втором, только в противоположном крыле, идете прямо, не потеряетесь. Спальня мистера Чарльза вон там.

Томми мотнул головой влево – точно такие же массивные створки, метров двадцать по коридору. Чарльз Ксавье истинный стратег – Зося и Ральф не должны заподозрить, вероятно, и сестрица Ребекка разместится на другом этаже. Чью стыдливость бережет Чарльз, его или собственную? Глупости. Если они не прекратят, догадаются все, и очень скоро. Покойный Яша Мольке, в очередной раз растащив их с Маргалитом по углам, буркнул: «Да ты словно влюблен в него, Эрик! В пустой ссоре мозги рвешься вышибить». Даже Ральф связал два и два, а уж женщины, с их кошачьей интуицией… надо сказать золотому мальчику, что с пятном на репутации ему придется разбираться в одиночку. Не пройдет и нескольких месяцев, как для Эрика Леншера обвинение в педерастии станет легким бризом на фоне шторма.

Посередине спальни императорское ложе, по бокам абажуры на выкрученных в спирали ножках. Секретер, на нем прикрытый пледом ящик… телевизор? Попытки компенсировать Чарльзу расходы – самолюбивый бред! Телевизора не было даже в номере израильского борова, смилуйся дьявол над его душонкой. Ладно, с мертвого спросу нет, но, если комми и ЦРУ не выдерут ему последние перья, он все вернет сторицей. Боровов, за которых кто-то и где-то готов заплатить, в мире с избытком.

– Не мой чемодан, приятель.

Разведка снабжала служащих типовым набором удобств, одинаковые кожаные кофры немудрено спутать. Для верности Эрик расстегнул молнию чересчур пухлого подарка ЦРУ, приставленного к толстым подпоркам «аэродрома». В его чемодане бритва, купленные в спешке одурачившие Ренли и Чака свитера и, никуда не денешься, тонкая стопка одежды из берлинского особняка – не лететь же голым. Поклажа Чарльза набита битком.

Сверху лежали истрепанные белесые бланки, царапались каллиграфией цифр, небрежными закорючками Лоша. Эрик отдернул руку, присел на постель. Ему надо в Нью-Йорк, вот что, в кабачок дядюшки Мазурука. Сочинить историю… ну, хоть встречу со старыми друзьями. Нельзя затягивать, иначе он выложит Чарльзу правду или проколется под «рентгеном». Томми что-то бормочет… извиняется за ошибку, да катилось бы оно…

Эрик прикрыл за слугой дверь. Рядом с телевизором низкий столик с ажурными узкими ящиками. Так и есть: виски. Плеснул щедро – полный бокал. Влил в себя, не останавливаясь для передышки. Вернулся к «аэродрому» – удобно, манит прилечь. Сволочь эдакая, какого хрена ты тут торчишь? Тебе не место в княжеских покоях, рядом с человеком, верящим во всякую чушь. В справедливость, в милосердие ЦРУ, суперсолдат и Эрика Леншера. Лжет Чарльз?.. или не лжет, а его самого обманывают?.. используют – давно, жестоко, втемную. И ты еще подключился… бокал покатился по покрывалу, и блеск пропал, прежде чем Эрик закрыл глаза.

****

Надо же так вырубиться – башка на подушках, ноги на полу. Бокал исчез, абажур еле мерцает, и чемодан у кровати теперь тот, какой нужно. Под ложечкой сосет, но кислый привкус во рту ему приснился, виски восхитителен… ужин! Да, ужин прошляпил, это тебе не дешевый мотель.

Эрик щелкнул кнопкой на правой стороне кровати – вспыхнул верхний яркий плафон. Пока сообразишь, куда жать… выключатели в ванной, похожей на средний бассейн, благо, нашлись сразу. Он стянул свитер и майку, подставился под холодную воду – спятить, краны устроены раздельно, по-европейски, только в Старом свете уже никто так моется. Ясно, этих вентилей касался президент Гарфилд, перед тем как героически помер от ран. Но дюжину видов зубной пасты мученику республиканской партии, конечно, на полку не подкладывали, и мыла, пахнущего цветами, и кучи флаконов и баночек… матка боска, где тут обыкновенная пенка для бритья?

На ручном циферблате – три пополуночи, свежий свитер покалывает кожу, мускулы просят движения. Эрик выбрался в коридор: свет горел в конических лампах на потолке, и на лестнице, и в том крыле, куда он опоздал к ужину. На ступенях никого, лишь звонко тикают большие часы в холле, и по-прежнему красуется южанка… огромность пространства завораживает, но не давит. Неужели привык? Он бездумно пошел вперед, касаясь перил, рассматривая картины, под ногами заговорщицки пружинил ковер. Все двери плотно закрыты, видно, крыло ночью пустует, но в самом конце вьется теплая оранжевая дымка. Эрик не стал стучать, толкнул резную панель и увидел Чарльза. У распахнутого в темень окна – руки скрещены на груди, вихор навис на нос.

– Стоя спишь? – извиняющуюся ухмылку выдавить нелегко. Стол накрыт и почти не тронут. Зачем было его ждать? На краю стопка объемистых книг, справочники, развернутые таблицы. – Это библиотека? И где остальные фолианты?

– Там, – Чарльз кивнул на боковой проход, откашлялся. Торопливо облизнул губы, и все сделалось несущественным. Стоит тут, мерзнет, синяки набрякли под глазами – и чего ради? У них мало времени, и пусть кто-то посмеет помешать – раскаются. Софья, Ральф, незнакомая пока Ребекка, скумекавший Майкл Стрейт, Даллес и черт знает кто еще.

Эрик обнял сгорбленные плечи, притискивая к себе зажатую спину. Прихватил губами чуть влажную прядку на затылке. А вот это проще, так быстро стало необходимым. Чувствовать податливое тело, дышать в одном ритме, встряхивать чрезмерно умного профессора, что вечно боится обделить заботой и трясется над чужими комплексами.

– Ну?

Чарльз задышал чаще, расслабился. Оно и видно – переживал за задетое самомнение гостя.

– Прости. Вдруг что не так… Эрик, я хочу…

– Я тоже кое-чего хочу. – У кого в животе урчит? Чарльз точно способен голодать по забывчивости, в Берлине Майк загонял его за стол едва не за шкирку. – Чтобы ты поверил: мне хорошо. Сейчас мы поужинаем, и ты расскажешь про Даллеса. Потом… придумаем чем заняться.

Чарльз поерзал, анатомически четко влипая лопатками в его ключицы. Ухо с маленькой мочкой провокационно близко, но вначале надо дать ему спустить пар.

– Общественное осуждение влияет на…   

– Без лекций! – потормошить, пусть оставит профессорский тон. Эрик мазнул губами по круглой косточке на открытой шее и поклялся бы, что Чарльз отзывается довольным постаныванием. И все же тот попытался развернуться и возразить:

– Пойми!.. – ужасно академично: брыкаться, когда вырваться совсем не тянет. – Ты подписал обязательства, зависишь от нас, от меня, я не стану злоупотреблять…

– Так, давай-ка проясним. Я дергался не из-за того, что какой-то импотент две тысячи лет назад заклеймил мужеложство в Библии, а юристы подхватили. – Когда ежечасно наблюдаешь нарушение шестой заповеди, прочие теряют силу и подавно. – Я сам запретил себе, сразу же, как догадался. И бумажонка меня не удержит.

– Кто это был? – Абсолютная дикость – выкладывать любой секрет по первой просьбе, но с Чарльзом иначе невозможно. – Человек, чье уважение ты старался сохранить, даже отказавшись от собственной сути?

– Смешно, как ты подбираешь ключик… я не думал настолько сложно. – Покатые плечи под ладонями обманчиво слабые, проверить бы на прочность. – Вообще только в Берлине и сообразил до конца. Пока в фонтане топился.

Он засмеялся, восстанавливая в памяти свою пробежку по ночному Берлину. Чарльз – будто врач, ну, кто-то б решил: патологоанатом. Вскрывает нарыв отточенным скальпелем, и уже не закроешь, не сделаешь вид, что ничего не произошло. Воняющие бензином брызги на руках и на одежде, втравленные в мозг картинки. Вереница «сыночков» капо Ферека, рабская покорность одних, обреченный бунт других, вихляющая в мощных ручищах тощая задница, надрывные стоны, точно капо не сношает мальчишку, а режет, сальные шуточки. «Ты мне нравишься, номер двести четырнадцать тысяч семьсот восемьдесят два. Принеси кофе в санблок через полчаса. Как тебя звать-то, жиденок?» Эрик ответил, что согласно протоколам, у него нет имени: желтая звезда и номер, пан Шиманский, цифры не изнасилуешь. Он произнес другое слово, верно, за него схлопотал бы от отца пощечину, но отец остался в земле Лодзи, а мать уже год лежала в общей яме, просто Эрик этого не знал. Шиманский ударил кулаком в бок, по лицу не рискнул, гансы могли заметить – и тогда до него дошло. Польская крыса заплатит: смастерить ловушку, посыпать сыр ядом, немцы довершат остальное.

– Пан Ферек с его гаремом все пачкал нечистотами. И тащить грязь товарищу, который ни сном ни духом… – Грязь смыл фонтан, навсегда. Вместе с отчаянной лаской Чарльза, и ее хотелось вернуть – ему недолго осталось, им обоим, и если не сейчас, то никогда, и он так и не поймет. – Да к черту, Чарльз! Я не желаю разбираться с этим и помираю с голоду. Что у нас тут, стейки? Ааа… и тыквенный пирог.

Чарльз не позволил отстраниться, цепко ухватив за запястье. Об его серьезность можно обрезаться.

– Со мной, значит, грязные игры приемлемы?

– Включи «рентген», – Эрик хмыкнул, подавляя внезапный страх, – к тебе никакое дерьмо не липнет. Ты сменил мне минус на плюс.

– Тесное общение с научными консультантами трансформирует речевые характеристики, – Чарльз крутнулся в захвате, сочные, влажно-темные губы двигались, закручивая завитушки смысла, и совершенно без перехода раскрылись призывно, – тогда – маленький тест…

Целовать его, удерживая упрямый подбородок, поглаживая виски, было почти жутко. Пробовать эту твердость, размыкать инстинктивное сопротивление, сражаться и отдавать победу. Чарльз, как в цээрушном «опеле», запустил ему пальцы в волосы, не давая сбежать, и выписывал языком круги, касаясь десен и неба. Натиск силен – новичка учат, обрабатывают под себя, но Чарльзу не власть нужна. Не только власть. Эрик мотнул головой, прекращая «урок». Обеими ладонями обхватил колючие скулы, накрыл губами неподатливый рот, вталкиваясь глубже и откровенней, чувствуя, как нервы отбивают дробь на спине, отзываются спазмами в промежности, и до содроганий тянет повторить, но немного иначе… Бесстыжая мысль едва не отшвырнула прочь – и принялась обустраиваться, подкидывая детали, проклятая, запредельно развратная. Повалить на кушетку у окна, сотворить то, чего собирался с южанкой… черт-черт-черт, нельзя, уже чрезмерно, и Чарльз не согласится.

Эрик хлопнул Чарльза по плечу, останавливая опасный вихрь. Отметил расширенные зрачки в разбушевавшейся синеве, бледно-алые пятна там, где дотрагивался, и ниже – на горле, в вырезе рубашки. Плюхнулся в кресло возле стола, подцепил вилку – пальцы дрожали. Говяжий стейк спешит на помощь, а с ним пирог, картофельный салат и прочие разносолы. Жаль, голод унялся.

– Как будто наелся, честное скаутское.

Наверняка мясо отличное, но вкуса нет – весь остался хозяину виргинской роскоши.

– Позвать кого-нибудь, пусть подогреют? – Чарльз сел в кресло напротив, взял себе отбивных, с удовольствием втыкая вилку. – Дай бокал, налью воды… кстати, ты оценил виски, что у тебя в спальне? Президент Гарфилд не засыпал без шотландского скотча, мне кажется, ты разделяешь его пороки.

– О да, виски отправляет в царство Морфея нокаутом.

Чарльз заранее позвонил в замок, чтобы в комнату гостя поставили графин? Эдак над ним еще не кудахтали.

– Беспокоить здешних дядей Томов лишнее. Холодная говядина в самый раз. И потом, твоему дитятке-управляющему по ночам нужно спать.

– Эндрю Финн в прошлом году закончил университет Виргинии, – Чарльз сморщился от смеха. – Ты говоришь, точно как отец… ну, если б тот из могилы наблюдал мои безобразия. При нем в Грин Хилл правил дворецкий, чуть не ровесник генерала Гранта.

– Судя по всему, от почтенного старца в его преемнике уцелели лишь бакенбарды.

За отсутствие величественной мумии в ливрее и толпы крахмальных горничных надо благодарить любовь герра Ксавье к прогрессу.

– Эндрю крайне расторопен и рационален, мне это важнее опыта, – Чарльз налил им обоим из высокого стеклянного кувшина, сладкая водичка – вот чем плохи американские застольные обычаи. Пока джентльмены не переберутся в гостиную, дабы выкурить по сигаре, спиртного не подадут. – Эрик, заранее прости, что порчу тебе аппетит… час назад мне звонил Майк, нес какую-то околесицу. Я привык ко склонности разведчиков витийствовать, но наш капитан и Даллеса обскакал. Спрашивал, с кем, кроме босса, я встречался в управлении и что слышал… подскажешь, о чем он?

Не спугнуть. От усилий сохранить естественную небрежность движений даже локти заныли. Эрик положил в тарелку очередной стейк, полюбовался хрустящей корочкой. За дорогу поведение Майка стало казаться и вовсе странным. Проезжая купающийся в огнях Ричмонд, поглядывая на безмятежно сопящего Чарльза, Эрик, наконец, вывел закономерность. Научный консультант приволокся в отдел наблюдения разве не в обмороке, Майк куда-то смотался и вернулся взвинченным, как готовый к старту испытатель стратосферного шара.  

– Я должен тебе… – Чарльз вроде бы в ответе не нуждался. Покачивал бокалом, примериваясь к откровениям. – В кабинете Аллена торчал один тип… Ричард Бауэр, новый помощник по планированию. Он… умоляю, не делай поспешных выводов, я сам никак не… в общем, Бауэр заявил, что они отобрали заключенных для опытов Хеллингена. Требовал начать тестовую сортировку.

Чарльз отставил бокал, вытерся салфеткой, и встал. Карманы брюк встопорщились пузырями.

– Эрик, настал момент, когда скрытничать недопустимо. – Да, и ставить капканы на того, кто не прячет камни за пазухой. – Даллес велел Бауэру замолчать, принял мои доводы, но совпадений слишком много… скажи что-нибудь.   

– Чего ты от меня ждешь? По-твоему, ЦРУ вбухало миллионы в эти шикарные тачки, взятки полиции гансов и БНД, слежку на месяцы, в пробирки, реактивы и прочее, чтобы потом цветочки нюхать? – заткнись, кретин, спугнешь! – Майку, конечно, разжевали политику, вот он и переменился. Надеюсь, он подговорит приятелей из наружки пристрелить Хеллингена, прежде чем тот нашинкует суперсолдат из добропорядочных американцев. Впрочем, попробуйте на своей шкуре, не исключено, прозреете.

– У нас нет доказательств того, что Даллес разрешит кому-то начать опыты сейчас, – Чарльз кривился мучительно, – ни единого. Майк сотрудник со стажем, был в фаворе у прежнего директора, он не терпит реформы Даллеса. Америка на подобное не пойдет. Никогда!

Заслонка вернулась на обжитую территорию, молодец, добился реакции. Не «кому-то», а тебе, профессор, и не «разрешат», но заставят. США охотились за наци не для казни – для соревнований наперегонки с Советами; десятки соратников Хеллингена уже занимаются всякими ФАУ, видно, все научные дыры немцами не заткнешь. Чарльза водят на веревочке, он попросту слишком хорош для них, не отвяжутся.

– Ладно, я зря завел разговор. Ты предвзят, – Чарльз вытащил руки из карманов, качнулся к нему, – время покажет, кто прав. 

Время ни черта не покажет, кроме ошибок. У него мизерный шанс не дать ЦРУ начать программу, нелепые признания все испортят. Споры и впрямь бесполезны, ночь кончается, и стучит метроном. Эрик поднялся, подошел к замершему у стола воплощению веры и произнес внятно:

– Иди в постель, – вот так, не дотрагиваясь, с нажимом. – В постель президента Гарфилда, ясно?

****

Утро совалось в занавески, выискивая щелки для атаки. Эрик зажмурился, потер воспаленные веки. Спать уже некогда, но Чарльз иного мнения. Сонно потягивается рядом – голый, зацелованный. Расслабиться немного страшно – после не вспомнишь так ярко, что с ними творилось, каким был этот невыносимый мерзавец, с его сюрпризами.

Мгновенный испуг от недвусмысленного приказа, сменившийся дразнящим лукавством, нарочитое послушание, медленное дефиле по длиннющему коридору. И контрастом – яростное тисканье в дверях, сброшенная на ковер одежда. Они рухнули на «аэродром», тот вздохнул под существенным весом, тихо заскрипели пружины. Чарльз гладил пальцами старый шрам вдоль бедра, поминутно поднимая глаза, безмолвно прекращая сопротивление. И вдруг пригнул голову, склонился над пахом. Эрик увидел округлившийся рот – и не успел приготовиться к шоку. Чарльз Ксавье не может отсасывать, да еще так… вбирая полностью, прижимая содрогающиеся бедра к покрывалам, облизываясь и глотая. Когда «сюрприз» завершился, Эрик, не выдержав, подмял экспериментатора под себя – полураздетого, жадного, налившегося их общим нетерпением. Просунул ладони под ягодицы, распробовал собственное семя на нежданно опытных губах и пропал совсем.

– Покажи… как тебе лучше? – он не просил – выпытывал, разом затыкая Чарльзу рот, чтоб тот, черт возьми, не объяснил как. Чарльз ерзал, шипя, изворачиваясь, похотливо вдавливая задницу в кровать, пальцы его месили поясницу, стараясь сдвинуть ниже. Он пихнул Эрика в плечо, вскинулся и задержал дыхание.

Последняя преграда – обладание. Смысл книжного выражения открылся ему заново – перед беспутно раздвинутыми коленями, под нажимающей на затылок рукой. Не секс, не перепих, не случка – до смешного высокопарно и единственно верно. Обладание. Намекни Чарльз, и им не остановиться. Но тот хотел другого и командовал, не посопротивляешься. Слитные покачивания соединяли его рот и бедра Чарльза – соленый терпкий вкус, упругая наполненность, восторг и стыд пополам.

– Пойдешь к себе? – наверное, в голосе было сожаление, потому что Чарльз протестующее замычал:

– Я согласен… мымм… соблюдать приличия, но не в своем доме. – Теплое, гладкое льнуло к его животу, и Эрик выругал матушку-природу, кладущую ограничения на мужскую выносливость. – Тыыы… неааа… останусь здесь. Не возражаешь?

– Дядя Том…

– Никто не явится, пока не позову, – ну, «рентген» точно не сломался, – Эндрю займет Софью и Ральфа чем-нибудь, а мы выспимся… я бы сутки…

Чарльз завел руку назад, сжал ему бок и обмяк, полуобернувшись. Эрик осторожно перевернул профессорское величие – подгреб все подушки, нахал. Лопатки, украшенные россыпью карих крапинок, тоже сгодятся. Надо запереть двери, беспечный миллионер не закладывается на случайности… встать, найти ключ… Пусть призрак президента, если фантом еще не испарился в ужасе, постережет.

****

Тут не хватает обзорной площадки типа тех, что строят в Мексике на гасиендах богатых плантаторов. Эрик оперся локтями на каменные перила, прикрытые брусками дерева – высунуться подальше, поймать ветер… в Грин Хилл от рассвета до заката пахло свежестью, хвоей, листвой, близкой водой и солнцем. Иногда из городка приносило слабый аромат чего-то сладкого, обычно вместе с неназойливым колокольным перезвоном. Пожалуй, площадка испортила б стройный замковый силуэт, или как оно называется у архитекторов, с балконов все прекрасно видно. Только после клетушек, самолетов и кабинетов хочется простора, и без ограничений… Внизу сплошной ковер в разноцветных узорах – еще летняя зелень, уже осенняя желтизна с проблесками алого и неподвижная озерная синь. Справа торчит колокольня, в гуще рыжеющих ветвей второй шпиль –  вроде мэрия или суд? – бордовая крыша школы, домики, палисадники. Америка во всей красе. Похоже на немецкую провинцию, но не раздражает, скорее, заставляет выискивать различия, цепляться за них. Грейт Гроув и впрямь Роща, теряется в листве, вечерами, пока не зажгутся огни, городишко незаметен. И чего там откопал Ральф? Мальчишка зачастил в Рощу с самого приезда, вляпается в неприятности, попробуй потом подчистить следы.

Позади низкий баритон завел очередной романс. Софья с утра перепробовала штук пятьдесят пластинок, французы, итальянцы и венгры ее не устраивали, американские и английские певцы у Чарльза на электрофоне, а тыкать в кнопки сестра опасалась. Патлатый юнец-управляющий, рвущийся помочь, вгонял ее в ступор. Собственно, он и Эрику надоел, но отпинывать было лень, к тому же, Эндрю подходил хозяину Грин Хилл, точно вылепленный в университете по заказу. Управляющий не давал Чарльзу ни минуты роздыху, попутно исхитряясь доставать гостей и прислугу. Чарльзу заметно нравилось заниматься поместьем, вот и сидел бы в Виргинии, разводил… ну, чего они тут разводят?.. устраивал фермы и заводы, жертвовал на благотворительность, изобрел бы новый пластик или удобрение, осчастливил человечество.

Софья явно задалась целью выжить его с балкона. Отыскала какую-то арабку, поет та, правда, мелодично. Посторонние звуки отвлекали, напоминая о неизбежном. Может он неделю не представлять, чем закончится отдых? Рядом с Чарльзом почти удавалось.

– Эрик! – у сестры изменился тон, стал громче, уверенней. – Посмотри, что здесь есть!

Обижать ее глупо. Придется уговаривать Софью исчезнуть однажды утром, не вернуться из поездки по магазинам. Начнутся слезы, возражения, пусть пока радуется.

Чарльз называл эту комнату «экзекуторской» и уверял, что музыка помогает не превратить ее в инквизиторскую. Пара-тройка патефонов разных моделей, от самого старого – с трубой – до блестящих никелированными завитушками новинок; радио, электрофоны, телевизор и в довершение ассортимента – рояль в углу. Под романсы владелец Грин Хилл учил уроки, готовился к экзаменам и писал те опусы, что позволили ЦРУ наложить на него лапу. Софья крутилась у патефона – помолодевшая, взбудораженная, в сиреневом незнакомом платье. В одной руке пластинка с кудрявым мулатом, в другой – аляповатая дама с шиньоном.

– Это же Яффа Яркони! Я так давно искала, – Софья сунула даму ему под нос, – в Германии трудно достать, ну и с деньгами…

Здорово. Дамочка не арабка – израильтянка, поет на любимом языке Маргалита, чтоб им подавиться священными закорючками, их же без лупы не прочтешь, даже если вызубришь. Рулады сделались фальшивыми, пресными, как вода из-под крана.

– У Яффы и на идиш есть композиции, не только на иврите. Много! – она сама на себя не похожа, привезти ее в поместье – оплошность. – Чарльз собирает наших певцов, вот бы не подумала… давай, я поставлю на «мамэ-лошн»[2],  у нее чудесный голос… а еще сестры Берри, настоящее богатство!

– Служащие Чарльза скупают все, что выпускают студии. – Врубить песню на идиш, и потом приснится мама, танцующая с отцом на годовщине свадьбы. Или, как в веймарской тюрьме, где он с ума сходил после отбоя: чавкающая под ногами грязь на перроне Лодзи, мамины туфли и солдатский сапог, вдавливающий их в жижу. – Зачем ему коллекционировать еврейских певцов?

– Но Яффу и сестер Берри он купил, – ослиное упрямство, глаза на мокром месте. Софья сбрендила, – почему ты не… Эрик, ведь было и хорошее! Я хочу помнить родителей, мама пела нам с Рувимом эти колыбельные, а теперь их поет Яффа Яркони. Что здесь дурного?!

Эрик уставился на лакированную крышку рояля – золотую надпись видно отсюда. «Стейнвей и сыновья. 1877». Медленно проследил изгибы раритета. На женщин нельзя орать. Отчего Софья не укатила с Маргалитом в Палестину, сионистский патриот и ее зазывал.

– Разве я тебе запрещаю? Слушай, что заблагорассудится, – он остановил пластинку, певчая дамочка затихла, но слишком поздно. Софья всплеснула ладонями, на цыпочках пробежала к нему через комнату, и маленький кулак врезался в ребро. Инстинкт заставил прикрыть лицо, и она молотила по груди, животу, куда могла достать.

– Все из-за тебя! – удары сыпались, будто он ей боксерская «груша», а резине не больно. – Я никуда отсюда не уеду! Не уеду больше из Штатов! Я знаю, все знаю!.. Тебя опять посадят или хуже… что я стану делать, что мы станем делать, Ральф совсем свихнется… Эрик!

Типичная истерика, верно, тексты где-то пишут специально для польских евреек и принуждают заучивать наизусть. Болезнь, переезды, безденежье довели ее, пластинки – спусковой крючок. Софье нужен дом, семья и покой, раньше она не кричала и не дралась.

– Нааман эс лихт[3], – он не заметил, как, подражая сестре, перешел на идиш. Кошмар обеспечен, зато дяди Томы и вездесущий Эндрю не донесут патрону, что гости распоясались. Чарльз и без того их избаловал. – Это чужой дом, Зося. Конечно, мы обязаны съехать. И меня не посадят, наоборот… не забивай голову ерундой.

– Чужой? – она захрипела, стараясь проглотить рыдания. – А наш где?! Я останусь в Виргинии! В городе на воротах школы висит объявление, им требуется гардеробщица. Школа бесплатная, Ральф туда поступит и…

– Газацт! – сердце прыгнуло к горлу, в рот плеснули обожженным железом. – К чертовой матери, киш майн тахес[4]…

Он осекся, сгреб ревущую идиотку в охапку, утыкаясь в венчик скрученных кос. Ругать ее лучше по-польски, проверено январской ночью в Лодзи. Тогда еды не было дня три, Софья ушла на рынок и не вернулась к сумеркам. Женщины за прилавками сказали, что видели «паненку» в рваной шали: мол, прибилась к торговцам спиртом, наняли в бутылки разливать. Пока добытчица не отыскалась в подвале, в компании таких же девчонок-работниц, его колотило от страха. Только накануне напротив дома польки, сдавшей им конуру, лежал женский труп, располосованный крест-накрест. Эрик выволок Зосю из подвала едва не за волосы и наградил увесистым тумаком и шоферским матом. А после они смеялись над этим – когда на деньги, выпотрошенные у одного из бывших полицаев в гетто, он купил сестре пальто, сапожки и десяток новых платков.

Она все всхлипывала, не останавливаясь, Чарльз бы за врачом побежал. Эрик погладил вздрагивающую спину. Черт, а ведь последний раз Софья так расклеилась на пирсе в Булони, там Ральф, наконец, начал ходить. Доковылял на подгибающихся «спичках» до пристани, девушки – Софья и капризная брюнетка Мари-Анж – поддерживали мальчишку, визжали хором, стоило ему оступиться. С пирса корабли уходили в Штаты, дул вольный морской ветер, нашептывал сказочки о другой судьбе, на других берегах… для него ничего не сбылось, а для Софьи с Ральфом еще сбудется. Просто надо рубить наотмашь.

– Родная… – польский – мечта сочинителей кабацких драм, – Зося… ты должна понять. Наверное, мы выбрали не ту Америку. Нью-Йорк – бестолковая дыра, есть много городов, вот Ричмонд, эта Роща… Через пару недель я съезжу кое-куда, закажу паспорта. Придется и имена менять, тебе и Ральфу.       

– А тебе? – она вытерла слезы, покаянно тронула избитые ребра. И отступила. Чарльз со своим ясновидением и Софье что-то наколдовал – прежде прикосновения ее мучили.

– Что мне?

– Себе тоже имя поменяешь?

Чуть не проболтался. Если удача ему улыбнется хоть на пятьдесят процентов, то Зосю с мальчишкой он больше не увидит. Обстряпает дело в Нью-Йорке, вручит им документы и поможет смотаться из Грин Хилл. Если улыбнется на все сто, когда-нибудь навестит.

– Разумеется, – заморочить ее не трудно, Софья всегда упивалась мечтами, – я потрясающе влип, но мы справимся. Все из-за ублюдочного Лоша. Его кто-то прикончил, повесили на меня, а тюрьмы в Штатах по сравнению с немецкими натуральный трехзвездочный отель, но лишь по сравнению…

Деликатный стук в дверь прервал на полуслове. Попрощаемся с языком Мицкевича, к разговору вернемся. Тошно, зато окончательно.

– Наш хозяин не в курсе, осторожно.

Сестра согласно закивала. Умение прекращать истерику – редчайший талант, Софья лучшая женщина на свете, она обязана вытянуть счастливый билет.

– Включу тебе «адский ящик», у них тут пятнадцать каналов, – Эрик закончил фразу по-английски, прикидывая толщину стен и способность догадаться по интонации. Чарльз и суматошный управитель застали их у телевизора. Софья «ящиков» тоже чуралась, боясь что-нибудь испортить. Выпуск новостей пропускаем, сводку погоды – к дьяволу; надо красочное и глупое, чтобы отвлеклась. На шестом канале дородный мужчина размахивал газетой, нарядно одетый ребенок и белокурая, тоже не субтильная женушка почтительно внимали. Софья заинтересованно прищурилась.

– «Я люблю Люси» – прекрасный сериал, отражающий социальные изменения, – всезнайка-управитель способен мертвого угробить, – продюсеры сериала получают массу писем от домохозяек, стремление героини к свободе от быта предвосхищает…

– Эндрю, пусть мисс Софья составит собственное впечатление, – Чарльз улыбнулся, в уголках губ напряглись мускулы. Спокойно, он не понимает польский, идиш тем паче. И у Чарльза до черта собственных проблем.

Внезапное откровение прошлой ночи. Гитлер выиграл войну, Эйзенхауэр воспылал любовью к коммунистам, а на солнце появились пятна. Следовало заметить быстрее, только всякий раз при виде Чарльза удивление накатывало приступом удушья. Они вместе третий день, третью ночь, хозяин Грин Хилл так и не добрался до своей кровати, поселившись на «аэродроме» Гарфилда, но потрясение не проходило. В ошалелой пляске не различишь деталей, Эрик и не стремился. Принимай, впитывай, живи, пока можно – вот и вся философия. Вчера под матч виргинской лиги они опустошили президентские запасы скотча, долго и путано препирались о преимуществах американского и европейского футбола. Чарльз спотыкался на аргументах, хлопал по покрывалу раскрытой пятерней, светло и искренне распахивая пьяную синеву. Скотч кончился, Чарльз сполз с ложа, шатаясь, дотопал до дверей. «Сейчас принесу бутылку ирландского. Не вздумай одеться!» Эрик в изысканной форме выразил сомнения в том, что ему удастся привести себя в порядок при отсутствии столь важного компонента, как штаны, утащенные герром Ксавье. Смех еще звенел, когда Чарльз вдруг прижался лбом к лакированным доскам. «Завтра наступит. Не хочу». Эрик прислушивался к шорохам старого дома и твердил, как заведенный: тебя не касается, не касается, не… ты ему даже не друг, чтобы стать врагом.

На экране завертелись толстые сердечки, Эрика замутило. Софье социальная Люси, похоже, нравится, ну и замечательно. Эндрю тоже уставился в мелькающие картинки, встопорщил бакенбарды… хорошо, что у Чарльза есть близкие, пусть переросток выручает патрона.

– Погуляем? – наловчился строить просительные рожицы, мерзавец. – Покажу тебе гаражи и конюшню.

****

На тропинках ветерок шуршал невыметенными листьями. Совсем легкий, прозрачный и ласковый – вода не шелохнется, и деревья застыли. Гаражи с той стороны замка, куда они прикатили, а Чарльз ведет его в противоположную – к пруду под дубами, к невысоким, покрытым черепицей домикам. Наверное, конюшня, да здравствуют миллионерские замашки. Ладно, полюбуется на Чарльза в седле, а самому лезть на лошадь значит мучить животное.

– Сегодня приедет Ребекка. – Явление сестрицы нас не воодушевляет, разглядываем ботинки и хмуримся. – Вечером, вероятно, еще и мой представитель в «Стил Индастриз С-В». Хэнкок замечательный человек, вот увидишь.

Не спрашивай. У Чарльза все замечательные, потому-то на нем и ездят. ЦРУ и семейка – Эрик поставил бы оставшиеся у него деньги на то, что подлости окружения профессор старается не замечать так же, как и подоплеку операции по поимке Хеллингена. Но информация о предложении Бауэра начать эксперименты дойдет до красных, а семейные неурядицы ключевой фигуры Грин Хилл не покинут. То, чего ты не знаешь, то и не выдашь – железное правило.

– Ну что, конюшня или гаражи?

Не сердись, пожалуйста, не дергай бровями. Мне не плевать… скоро ты захочешь взять назад каждое откровенное слово, пусть их будет поменьше. 

– На Рождество сюда привезли «Харлей», – Чарльз наклонился, подобрал дубовый лист, поднес к глазам, – отличный мотоцикл. Его так и не обновили – обидно. Прокатишься?

Из окон эта тропинка просматривается, как охраняемая территория с вышек. Эрик отобрал хрустящий в мелких трещинках лист и, будто случайно, провел пальцем по сжатому кулаку.

– И тебя прокачу.

Отчасти провокация, и Чарльз поддался. Сощурился, прикусил кожу на губе, вцепился рукой в воротник рубашки. Страх и искушение – ткни его, лопнет со звоном.  Вокруг владельца стального треста, величественного замка за их спинами, «харлеев», «кадиллаков», «изабелл» и породистых лошадей слишком много ждущих распоряжений и помощи. Он привык к ответственности, верно, с пеленок, не зря слуги обожают. «Мистер Чарльз спас мою дочку от скарлатины. Упросил миссис послать за врачом в Ричмонд, а теперь оплачивает Лиззи колледж». – «Мистер Чарльз купил нам дом…» –  «Мистер Чарльз выручил моего Бобби, когда шериф завел дело…» –  «Мистер Чарльз содержит библиотеку в Грейт Гроув, жертвует на школу и селекционное поле». Наверняка обязанности в поместье лишь верхушка, с основными кредиторами еще предстоит познакомиться. Миссис «южанка» с портрета, отчим, сестра, представители, управляющие, партнеры – толпа, даже если не брать в расчет ЦРУ и Оксфорд. Умный, сильный, влиятельный, всегда готовый подставить плечо и кошелек… и в иные минуты ненавидящий свое вечное «сверху».

Эрик торопливо отвернулся, машинально сунув смятый лист в карман. Ясновидящий вскроет его черепушку, как коробку конфет, смутится разгаданной слабости. Но сошедшийся кроссворд уже подкинул неумолимые картинки. Уложить лицом вниз, дать ему почувствовать… не выбирай, я выбрал за тебя, не приказывай, я не нуждаюсь в указаниях, и ответственность мы поделим. Не только в постели, при чем тут вообще постель… Ксавье отвратительны штандартенфюрер Хеллинген и ему подобные. Вчера утром в новостях рассказывали о поисках Менгеле, демонстрировали фото близнецов, что умерли в Аушвице от уколов в глазные яблоки. Чарльза корежило так явно, что Зося поспешила на выручку: «Эрик видел Менгеле. Однажды зимой, рядом с Хеллингеном, но не знал, кто это такой». Менгеле – босс по медицинской части господина полковника, белокурой феи Ингрид и прочих, главный врач лагеря, перевелся оттуда незадолго до конца войны, оставив Хеллингену пыточные наборы и радиационные аппараты. Эрик хмыкнул: «Менгеле б и овчарка не опознала. Я подумал, Хеллинген вызвал чина зондеркоманды, зачем-то переодетого в штатское». Чарльз заморгал измученно – лица давно погибших детей мешали ему сообразить. «Ну, этот чистокровный ариец, выводивший в Аушвице голубоглазых гансов, был копией нашего раввина в Лодзи». Чарльз откинулся на спинку кресла, выдохнул что-то о властях Германии, вставлявших палки в колеса расследования.

Соединить для него СС и ЦРУ, Даллеса и Менгеле, Бауэра и Хеллингена, других ублюдков из разведки с Шиманским, втолковать, что разоблачение принесет его боготворимой Америке спасение. Используя капиталы Ксавье и коммунистов в качестве рычага, они вместе вытряхнут на свет божий скотов, собирающихся превратить весь мир в душегубку.

Аргумент должен подействовать, а полную правду он оставит при себе. Хеллинген и Аушвиц превратили скромного еврейского мальчика в… орудие возмездия – это для газет и для Чарльза, на первых порах. Эрик Леншер не может жить, как все, вкалывать за гроши, торчать вечерами у телевизора, выгуливать отпрысков и окучивать клумбы. И не станет. Воздух дрожит и колет под ребрами. Вместе – непонятно, не умещается в мозгу, с ним не случалось никогда…

– Чарльз! Ты читал Библию?

Ксавье с трудом притормозил, чтобы не врезаться ему в бок. Озадаченно тронул породистый нос.

– К гаражам направо… конечно, читал.

– Господь заповедал Моисею в Исходе: «Око за око и зуб за зуб». – Предосенняя разноликость, поющий, летящий простор – отчего он раньше не замечал? Красиво! – Твоя трактовка заповеди не слишком отличается от моей. Ты добиваешься казни Хеллингена на электрическом стуле, я – всего лишь смерти более милосердной.

– Я не принимаю заповедь как руководство к действию, Эрик, – смекнул, что его не в научный диспут втягивают, вон засветил «рентгеном». – Господь также сказал: «Мне отмщенье, и аз воздам».

– Так сказал ваш бог, христианский, на тысячу лет позже. Прежде люди не запирали себя в оковы высшей воли. Тебе причинили зло, воздай сам… после написали Новый Завет, и если отождествлять бога и государство, то оно повязало нас по рукам и ногам невыполнимыми законами. Новый Завет не котируется.

Чарльз развернул его за локоть. Чего он скис? Они наконец-то поговорят начистоту.

– Ты не иудей, Эрик, чтобы опираться на Ветхий Завет и древние формулы кровной мести, – чеканит, как лекцию, вязнет в трясине навязанной морали. Ну же, Чарльз, выбрось затасканные постулаты, перестань от них зависеть. – Нельзя прибегать к религии, лишь когда она удобна, и задвигать ее, когда, например, ешь креветки.

– Да, я ем креветки, свинину тоже, – черт, вера и впрямь шаткая почва для двух атеистов, но совместить иносказательность и истину иначе не выходило, – и вообще, катились бы подальше эти схоласты… правило «око за око» – единственное, в чем я и иудаизм совпадаем. В детстве меня пичкали божественными текстами, и так, что казалось, вот-вот пейсы отрастут. Новый Завет читать было куда увлекательней, ведь его изучение не поощрялось. Хотя… «мне отмщенье, и аз воздам»… принять на себя функции бога-государства и коллективной воли, коль скоро они не исполняют возложенного... Эта заповедь мне подходит.

– Ты не всерьез! – Чарльз побелел – выступили прежде незаметные веснушки. Страшно, когда сдирают цепи?

– Перестань, наше мнение одинаково, только ты норовишь сунуть голову в песок младенческих представлений.

– Ты ошибаешься, – профессор тоже умеет рубить с плеча, и сразу в щепки, – суровые воспитатели допустили промашку, Эрик. В книге Левит, а это Ветхий Завет, если я верно цитирую, подчеркивается: «Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя…»

– …«Я Господь ваш!» – он сумеет убедить, доказать – нужно время и убойные средства. – Где твой «харлей»? Из меня паршивый иудей, тебе известно, что ритуального уцелело на моем теле, но приличное и одобренное законами не всегда справедливо. Возлюби Бауэра и Хеллингена, как самого себя, Чарльз!

Тот не поддержал сомнительной шутки, пристальный «буравчик» вкручивался по-прежнему. Эрик слегка толкнул памятник всеобщему состраданию:

– Давай бегом до гаражей. Твоя спина выдержит? – и помчался по тропинке, интуитивно выбирая направление.

Замок вторгся в лес не захватчиком – желанным гостем. Дубы и сосны обступили стены, не противясь, нотка дикости в упорядоченной каменной кладке. Перед гаражом расчистили площадку, но дорога уходила в чащу, петляя меж стволов. Обманчивое впечатление, да и елки тут куда ниже, чем в Польше, или он опять себе намечтал… Грин Хилл комфортабелен до анекдота, около широких дверей вертится шофер – очередной дядя Том, для разнообразия не кофейный, а… «шампанский», надувает светло-желтые щеки.

– Джонни, открой для нас гараж с мотоциклами, – Чарльз догнал довольно шустро, родные стены вылечили. Еще б не запыхался так. – Мисс Бекки не звонила?

Джонни скорчил гримаску – слуги в замке не утруждали себя раболепством, и это тоже нравилось. Гнуть надо тех, кто выше.

– Вот он, чудовище! – «Харлей» стоял в ряду из трех-четырех машин. Шофер знал, зачем явился хозяин, опасливо похлопал по кожаному сидению. – Вывести его, мистер Чарльз?

– Мы сами, спасибо, – Чарльз сверлил мотоцикл взглядом, точно примериваясь. Привычка опасаться всего, что не возьмешь под контроль. Прекрати бояться себя, герр профессор!

М-да, это не армейский «Освободитель», машина простая и надежная. Американцы, врываясь в покоренную Европу, очень заботились об имидже, ну, угонять их «харлеи» тоже раз чихнуть… садись и жми, пока пуля не настигнет. Эрик и Маргалит как-то «жали» по полям до темноты на военном мотоцикле, обходя заставы, ныряя в рытвины. А здесь машинка для пускания пыли в глаза, круто изогнутое сидение черной кожи, блеск хрома и никеля.

– Забирайся, укротитель чудовищ, – Эрик уселся в седло, обхватывая рогатый руль. Двигатель взревел, сорок пять кубов, не пустяк! Чарльз сглотнул, словно б видел перед собой покоренного дракона. Устроился сзади, обнимая коленями и бедрами. Вцепился в куртку.

– Прокати меня, – шепотом, горячим, как кипяток.

«Харлей» вынесло на дорогу, ветка хлестнула по спине, загудели кроны над головами. Свет и тень квадратами, колдовским переплетением, свист рассекаемого воздуха, и Чарльз так близко. Трасса на пригорке, и машина взлетает, будто никакого препятствия нет и в помине, на плечи наваливается тяжесть. Прижимается плотнее, наглец. Отдается и берет, точно это не езда, а любовь.

Трасса почти пустынна, добавим скорость. Переднее колесо режет асфальт, неразличимо-серую полосу, быстрей, быстрей… на шее легчайшее прикосновение, как вздох, как признание. Да что ж ты творишь?!.. Эрик развернул мотоцикл на полном ходу, обоих шатнуло, но в удерживающих его руках не было страха, одна сносящая запреты лихая сила. Чарльза можно толкнуть на бунт. Поцеловать в пунцовые губы, сорвать с них ветер.

– Еще!.. – Пожалуйста! Разобьемся, отрапортуем святому Петру, что грех на такой скорости стоит смерти. – Где ты научился так водить? Эрик!

– Ближний поделился!

Чарльз пригибается и хохочет. Возвращение – острый нож, гнать бы до Нью-Йорка, до океанских бурунов. Ты поднимал тост за надежду, Чарльз, кажется, я только что выпил. Прозит!

Солнце вспышками –  натуральный обстрел с небес; «харлей» сигает с кручи, юзом по насыпи и, найдя колесами укатанное покрытие, скачет к замку. Дядя Том у гаражей заполошно машет им фуражкой – кажется, мысль махнуть в «Большое яблоко» была не столь уж экстравагантной. На давешней уложенной гравием площадке машина странного цвета и формы – круглая, точно надутая. Фиолетовый кабриолет… не совсем кабриолет и не совсем фиолетовый. Чарльз стиснул пальцы, едва не ломая ему ключицы.

– Останови, – ясно, отдых кончился, и на зубах господина миллионера скрипит песок неурядиц, – Бекки приехала.

Эрик затормозил у отмеченной гравием границы, чтобы водитель невидали выбрался прямо на них. Из кабриолета показалась стройная ножка в чулке и туфельке, затем – копна русых кудрей, заколотых на затылке. Девушка небрежно захлопнула дверцу, поправила солнечные очки. Сходства никакого, пожалуй… если вообразить Чарльза называющего слуг «ниггерами», в самом деле того вечного студента, что кинулся под дуло у складов Лоша… все равно до принцессы не дотянет.

– Мой друг, Эрик Леншер, – Чарльз не колебался и не мялся, но дорогую родню не встречают, будто налогового инспектора, – мисс Ребекка Мэллори.

Эрик выпрямился на сидении, кивнул, принуждая себя к вежливости. Будь его воля, он бы выставил девицу прочь, не дав ей рта раскрыть.

****

Чарльза Фрэнсиса Ксавье вырастить не сложно – поливать, подстригать, и так триста лет. Получится идеальный английский газон или идеальный виргинец, не суть. Эрик полагал, что через двадцать минут ужина самым уместным блюдом стала бы автоматическая винтовка, Чарльз же проявлял чудеса выдержки. Вместе с мисс Мэллори в поместье прикатил подтянутый лысеющий господин, тот «замечательный Хэнкок», но ослепительный выезд принцессы совершенно затмил скромного бизнесмена. За столом Хэнкок принюхивался к запеченной грудинке, занудно и обстоятельно посвящая патрона в события делового мира. Углубиться в беседу им мешала фонтанирующая вопросами, шутками и каверзами Ребекка – она то вскакивала, обнимая брата, выискивая на его пиджаке несуществующие пушинки, сдувала их со смехом, то вновь усаживалась и принималась за соседей. «Вам нравится Виргиния, Эрик? Где вы познакомились с Чарльзом? Кем вы работаете? Неужели гонщик? Расскажите! Я обожаю спорт!» – и все одним духом, прикладывая салфетку к аккуратно накрашенным губам. Краткое «да» едва ль сошло за любезность, девица переключилась на Софью, расписывая магазины Ричмонда и Нью-Йорка. Та отмалчивалась – дело небывалое, обычно сестра охотно болтала с женщинами. Наверное, в трескотне ей почудилось презрение модницы. Ребекка переоделась к столу, тонкие чулки теперь почти не выглядывали из-под подола, Софье не во что принарядиться. К тряпкам сестру всегда приходилось тащить на веревке.

Потерпев неудачу, принцесса нацелилась на Ральфа – мальчишка жевал, засыпая на ходу, блеял нечто невразумительное. Умаялся развлекаться в Роще, к ужину за ним посылали дядю Тома на опробованном «харлее». Благо, в Грейт Гроув негде потеряться и пива тайком не налакаешься – Ральф засел с местными школьниками в «молодежном кафе», крайне оригинально названном «Дом у дороги».

Чарльз встрял со сноровкой регулировщика, с полицейской академии разводящего пробки на 42-й улице. Спросил принцессу о каком-то концерте, спасая гостей от необходимости реагировать на восторженное тарахтение. Ребекка подражает брату, яснее ясного, но ей недостает искреннего интереса к людям. Девица постигла, что стратегия работает, но, хоть тресни, на узком личике не отражалось ничего, кроме самодовольства. И старательно заретушированного испуга. Чарльз любит стрекозу, не забывай, и сейчас ему плохо.

Эрик поймал взгляд поверх русых локонов. «Пожалуйста, подыграй». На здоровье, но почему ты не велишь им заткнуться, не вышвырнешь подальше? Ты здесь хозяин! «А почему ты не вышвырнул голодную девочку и ее брата-инвалида? Почему поехал за ними в Бремен? Обязательства никто не отменял». Поведи бровью, и я избавлю тебя от докучливых приставаний. Научный проект, библиотека, ключ на два оборота. «Я должен все наладить, мне вот-вот сорвут партию. Черт, Эрик, только не ты».

Воображение – хитрая штука. Разговор, в котором подыскиваешь реплики, ориентируясь на осунувшиеся черты, складки усталости около носа, вести куда проще, чем вслух. И собеседнику тоже, никто не приметит неуверенности – великий король царит за столом, держа руки на пульте.

Эрик едва дотерпел до десерта. Пихнул под скатертью дремлющего над яблочным пирогом Ральфа, пробубнил дежурный комплимент искусству поваров и ушел к себе. Софья, сославшись на мигрень, сбежала еще раньше. В блеске бокалов, звоне ножей и вилок, шуршании салфеток мигал красный сигнал угрозы. Ребекка и «замечательный человек» одолели пару сотен миль не оттого, что соскучились, и Чарльз готовился к бою. Не в состоянии помочь – не путай карты.

Спальня Гарфилда откликнулась на его шаги отрешенной тишиной, ветер раздувал занавеси над «аэродромом», потрескивало ненастроенное радио. Вычурная мебель, толстенные ковры, несуразная ванная, и дом чересчур большой! Эрик сел на край президентского ложа, провел ладонью по тщательно разглаженному покрывалу, сминая ткань. «Вместе» – не для него. Не выучился раз и навсегда – на затоптанном, заплеванном перроне в Лодзи? Удар прикладом, женщины, дети, старики – в один вагон, мужчины и подростки – в другой. Мама билась и кричала истошно, а он пятился к поезду в серой толпе обреченных… заорешь, и кошмар ворвется в явь. Возмездие – удобная ширма, попадется Хеллинген, останется Менгеле, их тысячи, тех, кто заслужил расплату. И начни охоту все, кого наци уложили в землю под башнями, месть не свершится, поезд давно ушел.

Застрелившийся Яша Мольке поступил честно, Маргалит, выбравший апельсины, успел в последний вагон. Эрик Леншер прописался на станции. Стукач из гетто, обломки барака для гансов, взлетающие в ночное небо, скулящий у батареи Зееман, туша Лоша, вдавленная в гравий, визг продырявленного Шиманского. Найти, порвать, тогда сон из тлена и гари взорвется осколками, выкидывая его в реальность. Вот и весь смысл. Ради призрачного «вместе» стараешься затащить Чарльза в свой сдвинутый мир?

Под бедром что-то мешалось – твердый томик в потертой обложке. Чарльз читал утром, пока Эрик плескался в душе. Теннесси Уильямс «Стеклянный зверинец». Книга уже попадалась, наверняка в Веймарской тюрьме, бывший заключенный гестапо подарил прежним сокамерникам семейную библиотеку. В тесный закуток наведывались лишь осужденные за политику да убийца Леншер, уголовникам книги без надобности. Ну, точно, главный герой – пассивный гомосексуалист, прежде и в голову не приходило. Рафинированного юнца привлекают фейерверки богемы, а строгий отец и истеричка-мать заставляют шевелиться.

Отброшенный томик попал в подушки, хорошо, не в стенку, не то попрощайся, герр Ксавье, со своим катехизисом. За горло чистюлю, как в особняке ЦРУ, встряхнуть, приложить затылком об угол, чтоб дошло! Куда ты суешься, миллионер с личными проблемами, и кто кого тащит? Мне не нужно твое сочувствие, твоя помощь, твоя… полистывай сопливые пьески, упивайся смехотворной ерундой и не лезь в кровавую кашу. Либо ты со мной, либо против, и тогда уничтожу, потому что в твоем мире мне не место.

– Ты чего? – Ральф, дурачина, подпирает косяк, сонно зевает. Эрик схватил с массивной тумбочки сигареты, щелкнул зажигалкой. Чарльзу удалась комбинация, конечно, ты ж сам напрашивался. Они как парочка паразитов – присосались друг к другу, и каждый ждет развязки, решающего броска. Просто кое-что не входило в планы кампании. Сущие пустяки.

– Ничего, – губы жгли торопливые затяжки, ярость перегорала сизым пеплом, горькой мутью. – Что ты тут забыл?

– С Эндрю потрепаться зашел, – Ральф потряс растянутыми рукавами пошло яркой рубахи, – он мне завтра обещал дать тачку, старую, правда, зато суперскую… девчонки в Роще не верят, что я гощу в Грин Хилл. Прикатить к ним на «кадиллаке», свистнуть… слышь, а она клевая, да? Ребекка. Не задается совсем.

Да, бруклинская принцесса совсем не задается. От еврейских барышень эмигрантского района Ребекку отличало многое – вместо цветастого платья выутюженные костюмы, никаких бус размером с дыни на шее, чистое произношение, но гонор тот же.

– Не присматривался, – ревнуешь Чарльза к семье, к этой девчонке, всего-то на год старше болвана в попугайских тряпках, к тому, что никогда не станет общим. Абсурдная истина. – И, Ральф, на каком жаргоне ты общаешься с приятелями, меня не волнует. В доме попробуй говорить правильно.

Мальчишка нахохлился, наклонил голову. Из-под смоляной челки уставились блестящие, как маслины, упрямые глаза.

– А что, – медленно, со смаком, – перед любовником стыдно?

Въедливая дрянь. Эрик потушил сигарету в пепельнице с русалкой – вчера Чарльз пересказывал любимую байку слуг, о том, как невинноубиенный президент едва не устроил пожар, перевернув бронзовую хвостатую деву.

– Тоже мне секрет! – откуда у брата Зоси издевательский смех? – вы спите вместе!

Вместе-вместе-вместе. Гулкое эхо повторит бесконечно, разнесет по коридорам. Эрик протянул руку, мальчишка отскочил ошпаренно, навернулся о тумбу с фикусом. Он ни разу не ударил Ральфа всерьез, а тот в штаны готов наложить. Придется обойтись без братского жеста – потрепать по макушке –  и так проститься.

– Ты умный парень. – Гаденыш продолжал отступать. – Хочешь избавиться от меня? Есть вариант сделки. Убедишь Софью уехать… ну, навскидку, в Лос-Анджелес, Сан-Франциско или в Канаду, получишь денег и…

– Ты это… Эрик!.. Я не… не о том… ты шш-шего? – шепелявит, как в детстве, «маслины» сбрызнул дождь, ресницы слиплись стрелками.– Яне хочу! И Зося… за шш-што ты нас?! Я же… без дураков думал подставиться тебе… да кувыркайся с кем угодно. Мы – семья!

– Кстати, зачем была та жертва?

Счастье, что Ральф не загремел в блок номер четырнадцать к пану Фереку, из таких-то, на все согласных, поляк вербовал гарем. Надо изловчиться, поймать идиота, запихать под душ, пусть охладится.

– Заведи вначале девушку, убавится прыщей…

– Сволочь! – багровея, выплюнул ругательство, захлебнулся криком и помчался по галерее. Прекрасно. Благочинный порядок попран вопиющим образом, Чарльз пожалеет о приглашении.

На лестнице полумрак, отбивают секунды старые часы, горделиво танцует южанка. В правом крыле громкий неритмичный стук, будто кто-то еще гоняет стометровку. При всем кретинизме каблуков Ральф не надевал, да и понесся наверх. Тихий, достойный замок, полный счастливых людей. Мисс Ребекка Мэллори выбежала на площадку, уронила сумочку и не стала поднимать. Остановилась на верхней ступеньке, полоснула заплаканными глазами, каблук зацепился, сейчас споткнется…

– Осторожно!

Она не сможет, упадет… есть!.. Стой он чуть дальше, шагни Ребекка ниже, рухнула бы вслед за туфелькой. Какого черта тут понатыкали гвоздей? Платье у нее скользкое, плечи худые, ребра наружу. Похоже, диета принцессы уберегла их от переломов. Любопытно, долго бы добирался сюда врач из Рощи? Ребекка трепыхалась, не иначе, уже вообразила, как возрыдает Чарльз над ее свернутой шейкой. Эрик держал крепко, наказывая себя за глупость. Мысль не вмешиваться в тайны семейки богачей была и впрямь мудрой, кажется, возвращаться к ней поздно.

– Я обойдусь… – кулачок уперся ему в грудь. – Пустите!

– Ваше право, мисс, – ревность к неродной сестре не друга-не врага прелестна и замечательна в сериале про социальную Люси. На деле девушка пышет истерикой, но в отличие от выбрыков Ральфа у нее другая подоплека. Семье перекати-поле из Польши нечего делить, а в Грин Хилл поводов для дележки хоть отбавляй. – Я отведу вас к брату, при нем кидайтесь с лестниц…

– Мой брат? – она зло всхлипнула. – Ему безразлично! Он бы обрадовался…

– Бекки!

Восхитительная ночка: все бегают и орут, но Чарльз явно продул спринтерскую дистанцию.

– Эрик… что происходит?

На него жутко смотреть. Происходит то, что ты загибаешься, соломенное величество. Еле переставляешь ноги, и сказать тебе, где мне попадались настолько изможденные рожи?

– Моя туфля… да пустите же!

Эрик отстранился, позволив принцессе изображать Синдереллу. Дернулся от безмолвного «спасибо». Не стоит благодарности, Чарльз, и не смей наклоняться, иначе врача вызовут тебе.

– Бекки, останься, – профессор с туфлей и фальшиво-победительной гримасой – жалкое зрелище, – поедешь утром. Мы не все обсудили.

Девица фыркнула, словно и не рыдала. Сняла вторую туфлю и поплыла вниз – в грации ей не откажешь. Чарльз обернулся, добавил улыбке оптимизма:

– Провожу ее, а ты… Эрик, пожалуйста!

Трудно, да? Управлять кучей нитей, прикидываться, что не замечаешь – они безнадежно запутались, – и при этом сохранять мину медалиста и золотого мальчика. Южанка щурится высокомерно… куда тебе до сына? У тебя красота и податливость, у него – сила. А у меня ничего, кроме крошечного козыря, и, если пустить его в ход, сказочный замок развалится кубиками, и, быть может, Чарльз Ксавье перестанет царствовать и начнет жить.

ТВС