AniSkywalker

Бета:  Алисанда Кортелуаз.

Жанр: фик – модерн-АУ к «Бастарду Его Святейшества» Смолки.

Предупреждение: в фике использованы прямые цитаты из «Бастарда…» (разрешение автора получено); действие происходит в вымышленной Италии, историческое развитие которой пошло по несколько иному пути.

Италия, отчизна вдохновенья!

Придет мой час, когда удастся мне

Любить тебя с восторгом наслажденья,

Как я люблю твой образ в светлом сне.

Без горя я с мечтами распрощаюсь,

И наяву, в кругу твоих чудес,

Под яхонтом сверкающих небес,

Младой душой по воле разыграюсь.

Там радостно я буду петь зарю

И поздравлять царя светил с восходом,

Там гордо я душою воспарю

Под пламенным необозримым сводом.

Как весело в нем утро золотое

И сладостна серебряная ночь!

О мир сует! тогда от мыслей прочь!

В объятьях нег и в творческом покое

Я буду жить в минувшем средь певцов,

Я вызову их сонмы из гробов!

Тогда, о Тасс! твой мирный сон нарушу,

И твой восторг, полуденный твой жар

Прольет и жизнь, и песней сладких дар

В холодный ум и в северную душу.

Дмитрий Веневитинов. «Италия». 1826.

****

В день, когда прозванный Красным Быком глава провинции Калабрия объявил о своем решении включить в провинцию город Лаццаро, мэр города собрал своих подчиненных на экстренное совещание.

Кроме обычного круга политиков города на этот совет был приглашен впервые и представитель военного гарнизона Джино Форса. Говорили, что его предки когда-то – кто более, кто менее успешно – обороняли Лаццаро от многочисленных врагов. Вот и сейчас слово Форсы должно было стать весомым аргументом. Во всяком случае, мэр на это надеялся.

Форса вошел в зал заседаний, когда там уже почти все собрались. Высокий, темноволосый, с надменным выражением лица, одним своим видом он бросал вызов собравшимся в комнате политиканам с округлыми животиками, перепуганными лицами и трясущимися руками. Он удобно устроился в кресле, вытянув вперед ноги в сапогах, и усмехнулся, глядя, как сразу напряглись господа вершители судьбы города. Боитесь, господа, боитесь. Знаете хорошо репутацию того, кто сейчас бросал вызов независимому городу.

Поговаривали, что Родриго Ружеро был родственником самому папе римскому. То ли племянником, то ли вообще сыном. О последнем старались говорить шепотом. Во всяком случае, Ватикан всячески поддерживал молодого политика, когда тот впервые баллотировался на выборах в мэрии небольшого города на юге Италии. Дальнейшее продвижение его наверх было стремительным взлетом. Всего за пару лет Родриго стал губернатором всей провинции Калабрия, и методы, которыми он шел к власти, ужасали. Он не брезговал ни подкупом, ни угрозами, ни прямым насилием. У Джино Форса были свои причины ненавидеть этого типа: когда-то Родриго соблазнил двоюродную сестру Форсы, поиграл с ней какое-то время и бросил беременную женщину одну. У Луизы от расстройства случился выкидыш и нервный срыв, и сейчас она была вынуждена находиться на постоянном лечении в психиатрической клинике.

Воспоминания Джино прервал голос мэра:

– Господа, сложившаяся ситуация настолько сложна и непредсказуема, что мы вынуждены, буквально вынуждены…

Дальнейший монолог Джино мог представить себе легко: мэр будет говорить о трудностях, которые переживает Лаццаро, о трудностях, которые переживает вся Италия, о трудностях, с которыми он борется по мере сил и возможностей… а также о том, что не может допустить распространение власти Реджио на их мирный (он так и сказал «мирный», как будто им угрожала война) городок.

В этот момент дверь распахнулась.

– Прошу прощения за опоздание, – раздался холодный голос, от звуков которого Форса напрягся, подобрал ноги и резко повернулся к двери.

На пороге стоял Валентино ди Марко, первый заместитель мэра Лаццаро и головная боль Джино Форсы.

Молодая строгость, облаченная в черный костюм с белым воротничком у самого горла, святой отец и пастырь города Лаццаро, священник, несущий на себе бремя мирской власти, но при этом остающийся священником. Красивый и притягательный.

Стоп, вот эту мысль следовало отбросить сразу. Нет, Форса вовсе не стыдился того, что его влечет не к женщинам, а к своему полу, но… Слишком много было «но». И одно из них – его вечное проклятие, крест, к которому он приговорен пожизненно.

Никто об этом не знал, а сам Джино ночами не мог спать, метался по дому, потом по городу, не в силах справиться с собственным страхом, с собственными демонами, которые постоянно нашептывали ему: «Ты виноват!»

Однажды он решил, что исповедь может облегчить его душу, но, войдя в храм и увидев Валентино ди Марко, который дружески улыбался ему, он понял: демоны нашли для него новую кару.

Ди Марко уселся в кресло напротив Джино, положил руки на стол.

– Господа, мне кажется, что наше решение должно быть все же объективно полезно для города, а не для тех, кто занимает места в правительстве, – только он мог такое сказать, только ему бы простили прямые и резкие слова. И он их говорил: – А объективно для Лаццаро невыгодно отдавать себя во власть человека, который стремится подчинить себе всю Италию такими жесткими способами, как это делает Реджио. Мы должны рассмотреть все варианты, в том числе и вариант агрессии со стороны Красного Быка. Что вы думаете на этот счет, синьор Форса?

Джино моргнул растерянно, тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться:

– Вы предлагаете мне выступить с вооруженным восстанием?

– Вовсе нет. Я просто хотел бы знать, будет ли гарнизон на нашей стороне, в случае вооруженного столкновения с Реджио? А кроме того…

– Какие еще «кроме»? Конечно, мы будем защищать наш город! – чуть громче и чуть запальчивее, чем надо, выпалил Форса.

– А кроме того, – невозмутимо продолжал ди Марко, – нам понадобится человек, имеющий опыт в таких переговорах, каким, увы, никто из нас не обладает. Я взял на себя смелость пригласить на наш совет господина Акилле Сенту. Он опытный дипломат и хорошо знает Родриго Реджио, в отличие от всех нас.

Совет в полном составе в ужасе воззрился на ди Марко. Джино подавился воздухом. Сента? Акилле Сента? Не может быть!

Знаменитый на всю Италию Акилле Сента прославился тем, что умудрялся улаживать самые трудные политические и дипломатические конфликты. Только вот улаживая в одном месте, он автоматически разжигал их в другом, о чем уже были осведомлены не все подряд. Кроме того, Сента был сводным братом Красного Быка и, по словам осведомленных лиц, имел на него большой зуб. В чем там дело, не знал никто, но каждый понимал, что Акилле Сента не преминет насолить своему братцу как можно круче.

И сейчас Лаццаро давал ему именно такой шанс.

Отцы города долго шушукались и совещались, ди Марко спокойно сидел в кресле, разглядывая пейзаж за окном. Форса нервно ходил по комнате. Наконец решившись, он подошел к Валентино:

– Синьор, вы сами понимаете, что делаете? Вы приглашаете вести переговоры человека, который…

– Который проведет их на выс уровне, – спокойно закончил Валентино, поднимаясь навстречу Форсе. – А что вас так беспокоит, синьор Форса?

О, Джино мог бы много сказать о том, что его беспокоит! К примеру, то, что ди Марко сейчас стоит слишком близко, что его светлые глаза, смотрящие сквозь Джино, сбивают с мысли...

– Меня беспокоит судьба города, – грубо ответил он.

– Что ж, – пожал плечами ди Марко, – в таком случае, если отцы города примут правильное решение, вам не о чем будет беспокоиться.

– Правильное – это против Реджио?

– А вы бы предпочли видеть Лаццаро ничтожной частью огромной провинции? Хотели бы, чтобы город, чья судьба вас беспокоит, стал всего лишь дойной коровой для бездонного кармана Реджио?

Если бы Джино не знал этого человека уже два года, он бы поклялся, что тот ехидничает.

– Конечно, нет, но…

Их разговор прервал мэр, усевшийся обратно за стол:

– Господа, мы рассмотрели все возможные варианты и пришли к выводу, что предложение синьора ди Марко действительно пойдет на пользу городу. Город примет услуги Акилле Сенты.

Джино заскрежетал зубами, ди Марко спокойно улыбался.

Через несколько часов он понял, что улыбаться ди Марко способен в любой ситуации, даже если все вокруг просто исходят злостью. Впрочем, может быть, именно это его и радовало. Потому что Акилле Сента почти с порога начал откровенно высказывать свое мнение о городе вообще и о его правительстве в частности. Мнение нелицеприятное, но –  Джино не мог не признать этого –  вполне объективное и честное.

– Вы решили, что можете сами управлять одним из богатейших мест Италии? Смешно, господа, вы не можете управлять собственным автомобилем, не собирая все столбы по пути. Я, конечно, сумею убедить Реджио оставить вас в покое, но вряд ли это спасет ваш город.

– Синьор Сента, – Форса вскочил в ярости, – если это все на что вы способны, то мы вполне справимся и без ва

– А вы полагаете, что все решается только грубой силой, синьор главнокомандующий? – тонко улыбнулся Сента.

Ди Марко встал между ними:

– Господа, все решено, не стоит нагнетать страсти. Тем более, что работать вам предстоит вместе.

Вечером измученный Джино Форса все же убедил себя, что надо поговорить с ди Марко начистоту. Что это такое? Почему он должен сопровождать Сенту к его братцу, следить за ним? Он воин, а не ищейка.

Подогревая в себе злость, Форса позвонил в квартиру. Дверь открыла пожилая служанка, махнула рукой в сторону кабинета хозяина и ушла на кухню. Джино вошел в кабинет и замер.

Валентино сидел за столом, одетый в домашнюю рубашку, расстегнутую до середины груди, и легкие домашние же брюки. Он что-то писал, отставив правый локоть. Джино уставился на склоненный русый затылок. Наверное, если прижаться лицом к коротким прядям, ощутишь их мягкость… у Валентино должны быть мягкие волосы, вон как завиваются на крепкой шее – легкими, воздушными локонами. У Валентино! Тино, Тинчо…

Ди Марко отложил ручку, поднялся из-за стола:

– Что привело вас ко мне, синьор Форса?

Когда Джино шел сюда, у него было что сказать, но при виде такого домашнего, родного, нежного Тинчо он потерял дар речи. Форса сделал шаг и вцепился обеими руками во фланелевую рубаху. Бездумно стиснул ладони. Потом положил одну на затылок Валентино, вторая же устроилась на талии, будто ей там самое место. Молодое, крепкое тело сотрясалось дрожью в его объятиях, демоны смеялись из-за спины священника.

– Тинчо, – выдавил с трудом Форса. Опустил лицо в обнаженную впадинку на горле, прижался губами там, где крахмальный воротничок царапал кожу, и закрыл глаза. Сильный удар в грудь заставил отшатнуться. Валентино стоял перед ним, уронив руки вдоль тела. Застывшие черты, щеки белее стен, темное безумие во взгляде. И только губы двигаются:

– Не смей! – Валентино уперся пальцем ему в грудь и быстро отдернул руку, будто обжегшись.

– Ты уверен? Тинчо! – Джино чувствовал, что ди Марко тянет к нему, что он… – Ты же хочешь…

– Хочу, – холодно прервал его ди Марко, – но это ничего не значит. Ты мужчина, как и я. И подобные отношения это блуд и грех.

– Грех?

– Именно так.

Валентино отошел к столу, повернулся спиной к Форсе, принялся перебирать какие-то бумаги, руки его чуть заметно дрожали.

****

Итак, Джино Форса предпочитает мужчин…  Как и он сам… Нарушитель запретов церковных и человеческих. Страсть к человеку своего пола преступна, потому что Бог создал мужчину и женщину друг для друга. Физическое влечение – ничто, но что делать с тем, что чувствуешь к этому человеку не только влечение тела? Если твоя душа тоже тянется к нему, если хочется не того, что прогрессивный двадцатый век называет сексом, но и простого тепла? Чтобы можно было сесть рядом, прислониться к плечу щекой, ощутить на волосах родные пальцы, которые ласково будут перебирать твои пряди, услышать голос, который что-то говорит только тебе.

Валентино подавил стон. Этого не случится никогда. И уж тем более этого не случится между ним и Форсой, который сейчас был так откровенен. Физически. Он собрался с силами, повернулся, холодно посмотрел в такое знакомое до мельчайших черточек лицо Джино:

– Вы хотели обсудить со мной сложившееся положение в городе? Что ж, я готов объяснить вам…

– Я не нуждаюсь в объяснениях, – резко ответил Форса, скривившись в усмешке. – Я хотел только сказать: то, на что вы заставили пойти отцов города, приведет к гибели Лаццаро.

– Нет, – мягко возразил ди Марко. – Это приведет только к тому, что они поймут, как непрочно их положение, а также и то, что они не могут управлять Лаццаро, как должно.

– А кто же может? Родриго? Сента? Вы?

– Может быть, – загадочно улыбнулся Валентино. – А может быть, вы?

– Я? – Форса расхохотался. – Нет уж, из меня политик, как из козы барабанщик.

Ди Марко старательно улыбался.

Как быстро Джино сменил тему. Да, политика важна, но ты же пришел сюда не для этого, ты же хотел… Неважно. Ты не можешь быть со мной откровенен, Форса, а я не могу быть откровенен с тобой. Поговорим о политике, поговорим. По крайней мере, ты будешь говорить, а я слушать, а потом буду говорить я. И скажу совсем не то, чего хотелось бы. Интересно, Форса, что бы было, если бы я тебе сейчас признался в любви? Да, ты бы улыбнулся, обнял меня, отвел бы в спальню, и даже, скорее всего, я был бы счастлив с тобой. Недолго. Потому что ты никогда не сказал бы мне, что чувствуешь ко мне не телом, но сердцем.

****

Джино вышел из дома ди Марко уже заполночь.

Они обговорили все: как должен вести себя Форса на переговорах, за какими именно словами Сенты надо следить особо, как следует вести себя с Реджио…

Сказано было все, что должно. Что полагается. Но Джино Форса чувствовал себя так, как будто наелся червей: гадко, мерзко и противно. И почему только его влечет к этому холодному равнодушному типу, не способному ни понять, ни даже почувствовать, что испытывает другой?

От размышлений его отвлек чей-то истошный крик:

– Помогите!

Не раздумывая, Форса кинулся туда, откуда донесся звук. Заворачивая за угол, он столкнулся с каким-то человеком, бегущим с другой стороны.

– Твою мать, смотри куда прешь, болван! – выругался тот и понесся дальше.

Форса рванул следом. Вдвоем они вылетели на небольшую площадь, посреди которой на коленях стояла женщина. Волосы ее разметались по плечам, она уже не кричала, а только стонала, прижимая к окровавленному лицу руки. Мужчины подскочили к ней:

– Что случилось, сударыня? – Когда надо, Форса мог быть очень вежлив.

– Моя госпожа! Ее похитили! Убили!

– Кто? – случайный спутник был краток.

– Люди Форсы! Я их видела! О, бедная моя госпожа Оливия!

Теперь Джино признал ее. Он встречал эту женщину в доме мэра, она была то ли служанкой, то ли кормилицей, то ли просто нянькой дочери старого чудака.

– Мои люди? – ошеломленно пробормотал он. – Но как?

– Его! – простонала женщина. – И сам негодяй Форса был с ними, стоял и смотрел!

– Сам Форса? – Джино недоуменно уставился на няньку.

Его спутник тоже взглянул сначала на женщину, потом на Джино и расхохотался.

– Да уж, смешно получается, Форса. Вы сначала крадете ее госпожу, а потом прибегаете с другой стороны спасать. Весело.

Теперь Джино узнал своего невольного помощника. Лучше бы не узнавал. Потому что это был Акилле Сента.

– Ничего, Форса, не волнуйтесь. Доказать это все равно никто не сможет, а у вас наверняка найдется какая-нибудь бабенка, от которой вы сейчас шли. Она за звонкую монету подтвердит, что вы не могли украсть прекрасную Оливию. Верно?

– Неверно. – Теперь к Джино вернулся здравый смысл. – Я и впрямь не крал дочь мэра, но мне нет нужды оплачивать свое алиби.

Женщина беспомощно переводила взгляд с одного на другого. Джино подал ей руку, помог подняться.

– Пойдемте, я провожу вас домой. Думаю, что к утру ваша госпожа найдется живой и невредимой.

– Я тоже провожу вас. На всякий случай, – снова рассмеялся Сента, – чтобы никто не заявил, что вы, Форса, украли еще и няньку.

– Идемте, – сквозь зубы выдавил Джино. Спокойствие уже давало трещину.

Вместе они проводили женщину до дома, Сента лично проследил, чтобы она заперла за собой дверь, и обернулся к Джино:

– Что ж, Форса, теперь дело за вами. Где же вы прячете красавицу?

– «Какого цвета мадонны Лючии власы», – пробормотал Джино.

– Что?

– Так, старая песенка припомнилась.

– Что за песенка? – Казалось, Сента и впрямь заинтересовался.

– Читал когда-то. В давние времена сына папы Александра Шестого обвинили в похищении знатной венецианки. Уличные поэты тогда сочинили песенку на манер переписки между ним и мужем похищенной. В ней папский сын многословно и красочно расписывал свое полнейшее недоумение: «О, синьор, как всем известно, супруги вашей я не видел даже туфельки носок! Какого, говорите, был он цвета?» Припев песенки уличал похитителя во лжи: «А между тем прекрасная Лючия в слезах томится на вилле Родриго, сына папского!» Когда же был схвачен и допрошен один из сержантов Родриго, признавшийся в похищении по приказу, его господин и тут нашел ответ. Реджио заверил рогоносца, папу и весь Рим, что, прознав о страсти, которую его офицер питает к Лючии, тут же выгнал нечестивца, дерзнувшего посягнуть на замужнюю женщину. А за дальнейшие поступки сержанта он-де не отвечает. «Мне право жаль, синьор, что так и не узрел я похищенной красы! Еще раз напишите: какого цвета мадонны Лючии власы?»

Акилле зааплодировал:

– Браво, синьор, да вы прекрасный рассказчик! Из этого я должен сделать вывод, что вы не причастны к исчезновению мадонны Оливии?

– Вы мне ничего не должны, – устало ответил Форса.

Его утомила эта бесконечная ночь: странная встреча с Валентино, идиотское обвинение в похищении, а теперь еще и Сента никак не отвяжется.

– И все же мне хотелось бы доставить вам удовольствие… – показалось, или Акилле и впрямь сделал паузу? – и доказать вашу невиновность. Пойдемте, я провожу вас до дома.

– Чтобы и меня не украли?

– Чтобы в случае чего доказать ваше алиби, – серьезно сказал Сента.

Джино не протестовал. Ему было все равно.

****

Утром не хотелось открывать глаза, просыпаться, вставать с постели. Валентино ди Марко заставил себя сесть, спустить ноги с кровати. Странный сон, приснившийся этой ночью, не давал покоя ни душе, ни телу. Но священник привык пересиливать себя. Вот и сейчас он решительно поднялся, прошел в ванную, плеснул в лицо ледяной воды. Помогло. Сон отступил, да и мысли пришли в порядок.

Валентино оделся, сел завтракать и в какой-то момент поймал себя на том, что просто помешивает ложкой кофе. Пальцы разжались, ложка упала на стол, забрызгав скатерть. Ди Марко запрокинул голову, пытаясь унять внезапно выступившие слезы.

Там, во сне, его обнимали сильные руки, целовали горячие губы, кто-то иступлено ласкал его тело, а сам Тинчо только и мог, что стонать от удовольствия, изгибаться под прикосновениями, тянуться губами к чужим губам, а потом знакомый рот изогнулся в улыбке, из тьмы проступило лицо.

– Джино, – выдохнул Тинчо.

Форса улыбался, целуя грудь ди Марко. Валентино нетерпеливо потянулся к нему: обнять, провести пальцами по его мускулам, по покрытой испариной верхней губе… Джино вдруг скользнул вниз и обхватил губами его напряженную плоть. Валентино дернулся, тело изогнулось, стремясь освободиться. В глазах темнело, в ушах нарастал звон. Валентино рванулся, открыл глаза – в лицо ударил утренний свет, на тумбочке надрывался будильник, а все тело дрожало от неудовлетворенной страсти.

Недопитый кофе остался на столе. Сны должны оставаться снами. Священник натянул облачение и отправился на службу.

****

Послы отбыли уже час назад, а кардинал ди Марко все сидел, уставившись в бумаги. Как бессмысленно стремление к власти над душами, если собственная душа не желает повиноваться? Если хочется вернуть Форсу и Сенту, не идти на переговоры, не протягивать тонкую нить, что когда-то была крепче корабельного каната. Валентино заставил себя сидеть на месте, только пальцы с силой сжали край стола. Память не хотела подчиняться, беспощадно вытаскивая на поверхность картинки из прошлого...

Веселый, шальной взгляд черных глаз, лихо встрепанные пятерней волосы:

– Тинчо, пошли! Это будет весело!

С ним было весело все: вылазки в чужие сады за яблоками, ночные запретные прогулки по Риму, молодое вино в полуподвальных кабаках.

– Мы же будущие служители церкви, мы не можем...

Сильная рука зажимает рот:

– Тинчо, в восемнадцать лет надо жить полной грудью и брать от жизни все.

Его заставил пойти учиться в семинарию отец, считавший, что младший сын непременно должен стать священником.

– Он назвал меня именем семейного проклятия и, видно, ждал, что я искуплю чужие грехи. А я предпочту грешить сам.

– Ты жалеешь, что учишься здесь?

– Рехнулся? Я бы не отказался от этой учебы ни за что. Иначе я бы не встретил такого друга, как ты, – и легкая летящая улыбка, от которой сжимается что-то внутри и невозможно не улыбнуться в ответ.

– Ты спятил, Родриго? Что ты делаешь?

– Бужу тебя, – ухмылка на загорелом лице.

– Зачем? – голос срывается, когда рука друга проходит по груди, по плечу, подбираясь к волосам.

– В такую ночь грешно спать, Тинчо.

В восемнадцать лет так трудно смирить себя: выступать, когда хочется бежать; молчать, когда хочется кричать; держать строго лицо, когда хочется смеяться. Вот и теперь невозможно усидеть, когда друг тянет тебя за руку к окну. Вниз по лозе, бегом вперед, скорее, скорее. Выбежать к реке и вдруг застыть, глядя на первые рассветные лучи, окрасившие небо розово-лавандовыми полосами. Друг налетает сзади, валит на траву, садится сверху, прижав тебя к холодной мокрой земле:

– Я победил! Сдавайся!

И вдруг что-то меняется между вами, будто искра проскочила, вы лежите на траве, прижавшись друг к другу, как много раз прежде, но сейчас тела кажутся сами себе чужими, незнакомыми. И чужие губы робко касаются губ.

Судорога прошла по горлу, Валентино смял бумаги. Оказывается, те воспоминания не ушли. Он думал, что забыл, что отмолил, что оторвал от себя, отогнал призраков, а они всего лишь затаились, чтобы вылезти вновь. Когда Родриго Реджио объявил о своих претензиях на Лаццаро и прислал письмо, в котором вызывал ди Марко на переговоры. Кардинал вспомнил, как читал сухие официальные строки таким же сухим официальным тоном перед советом города, как отстраненно смотрел на всполошенные лица, слышал, как сквозь вату, перепуганные голоса, а сам снова ощущал себя там, на берегу Тибра, когда так близко было лицо друга, ставшее на следующий день лицом врага. Он не смог заставить себя снова посмотреть в это лицо теперь, спустя семь лет. И тогда появился Форса. И Сента. Это была такая хорошая идея – послать вместо себя сводного брата Родриго, которого тот презирал, и воина, который… который, как оказалось, испытывал к кардиналу непозволительное влечение. Да уж, Валентино рассмеялся в тишине кабинета: Вот, Родриго, полюбуйся, поговори с собственным проклятием в лице Акилле и с моим в лице Дженнардо.

А двое, отправленные на переговоры о судьбе города, и не подозревали, что ни тому, кто рвался захватить Лаццаро, ни тому, кто не хотел его отдавать, абсолютно безразличен исход этих переговоров.