Фанфик по "Награде победителю" Смолки

Автор: ehwaz.

Бета: ReNne.

Фэндом:  Смолка (Smolka*), мир Инсаар, «Искры в пустоте», «Братья», «Награда победителю».

****

Ему снилась Санцийская дорога, ночь, холодная и темная, размокшая грязь под ногами у рабов – Луциан слышал, как она чавкает. Пронизывающий ветер, насыщенный ароматом жимолости, проникал за плотные занавеси. В такую погоду вовсе не хочется покидать уютные носилки. Услышав шум, сенатор отодвинул полог, увидел неподвижное тело, блеск цепей в лунном свете и раздраженно махнул рукой: вперед, незачем останавливаться… Беспрекословно подчинившись, рабы немедленно подняли лектику и снова зашагали, оставляя избитого до полусмерти юношу издыхать в грязи. Луциан заметался на ложе, пытаясь то ли проснуться, то ли приказать себе спящему немедленно изменить распоряжение, но сон и вчерашний хмель держали крепко и не желали отступать. Луциан словно раздвоился, не в силах понять, какой из двух миров настоящий: тот ли, где равнодушный, пресыщенный аристократ только что бросил на произвол судьбы умирающего мальчишку, или ложе в душной спальне, вдруг ставшее жестким и неудобным. Стареющий влюбленный стонал от ужаса и тоски, а  двойник сенатора Валера, удобно раскинувшись на подушках, улыбался, будто посмеиваясь над его отчаянием.

– Господин! Господин! Что с тобой? Проснись! – чьи-то руки заботливо коснулись его щек, и Луциан, наконец, сумел открыть глаза: это была Сания, рабыня для удовольствий; милая девушка с чудесным голосом, которую он позвал вчера, чтобы скрасить очередной одинокий вечер. Этрийка знала много затейливых песенок и стоила куда больше пяти тысяч риров, потраченных на покупку. Когда-то стоила: с тех пор, как Валер приобрел ее, прошло немало лет, и в уголках смеющихся глаз наметились тонкие морщинки. Она пришла, веселая и приветливая, как обычно, а потом… потом он выпил немного больше, чем собирался, и уснул. Но девушка, оказывается, не ушла к себе, а осталась рядом и теперь утешала его, помогая забыть дурной сон. Гладя его по голове, она принялась напевать что-то успокаивающее, и Луциан почувствовал, как мутная хмельная одурь отступает. Мариан жив! Его найденыш жив, хоть и далеко. Ведь четыре года назад Луциан Валер не уехал, не оставил его там, на дороге… А его сегодняшний сон всего лишь… просто следствие крайней усталости да запоздалое раскаяние после вчерашнего посещения «Конюшни»: черноволосый раб из Перунии, даже имени которого он не запомнил, умер от кровохарканья, потому что последний из рода Валеров побоялся взять его в свой дом. Не захотел терзать чужую юность своими осенними надеждами, предпочитая оставаться в одиночестве. Ну что же, жалуйся теперь безответным стенам! Вой от звериной тоски. Пиши любовнику письма и сжигай их, потому что такое нельзя доверить пергаменту. Хорошо, сейчас рядом есть хотя бы Сания, и ее дыхание, ее тихий голосок нарушают тишину мертвого дома.

– Налей мне вина, – попросил он.

Темноволосая рабыня тут же поднялась, худенькая, похожая на мальчика. Она поднесла ему бокал и снова положила руку на затылок, массируя мышцы и снимая напряжение. Пальцы у нее были ловкие и сильные, Луциану захотелось расслабиться, забыть жуткий сон и хоть на короткое время не думать ни о чем. Рабыня оказалась нежна и умела… Ее тонкие пальчики – сильные от игры на арфе – ласкали тело Луциана, убирая усталость, прогоняя мысли о займах, кредитах, неполновесном рире и жалованье для императорских легионов в Сфеле. Одиночество способно толкнуть на многое. В ту ночь ему неважно было кто, только бы почувствовать рядом с собой живое тепло. Сделав несколько глотков густого сладкого вина, Луциан отдал тело ее ласкам, стараясь забыть обо всем.

Забыть получилось: он действительно почти ничего и не помнил о той ночи. И, когда, спустя почти пятнадцать декад, управляющий привел ему Санию, Луциан Валер растерялся. Девушка выглядела очень смущенной, еще больше похудевшей и даже подурневшей. Она стояла, опустив глаза, и всё теребила платье на округлившемся, уже заметно выступающем животе. Под светлыми – прежде такими веселыми – глазами темнели круги. Почему она не сказала раньше? Тогда проблему ещё можно было устранить легко, и даже лекаря приглашать не пришлось бы: любая травница нацедит подходящую настойку. А теперь?

– Почему ты молчала? На что рассчитывала? Надеялась, что станешь здесь хозяйкой? – сердито спросил он. – Неужели ты так глупа?

– Я ни на что не надеялась, господин. Я очень глупа, – пробормотала девушка, потупившись. Ее пальцы быстро-быстро комкали ткань туники.

Луциан прикинул, сколько времени пролетело с того злополучного вечера: многовато будет – почти половина срока, за который женщины вынашивают младенцев.

– Теперь ты можешь умереть от выкидыша.

– Прости меня, господин. Ты много заплатил за меня, а я… я ничтожная рабыня и недостойна твоих милостей… – выглядела она совершенно несчастной и жалкой.

Это было уже чересчур. Луциан досадливо махнул рукой:

– Ступай к себе.

Сания безропотно поклонилась и вышла. На вопрос управляющего, как поступить, он промолчал, ответив тем же безразличным жестом: мол, подумаю, пусть пока… Не решил ничего он и на следующий день, и декаду спустя… Управляющий не напоминал, лишь иногда замирал на пороге, словно ожидая от него каких-то слов. И так продолжалось, пока не стало слишком поздно. А вот теперь где-то в одной из задних комнат дома рабыня укачивала на руках его сына – ублюдка… и потомка Двадцатки, одного из самых знатных родов Риер-Де… В общем-то ничего особенного: вон у Каста таких трое бегает, а он и не думает стесняться. Напротив, как напьется, еще и хвастает, какие шустрые мальчишки подрастают. Так что, хоть и не видать никогда его выблядку двадцати двух завитков, но достойное будущее Луциан Валер ему обеспечить сможет. Если позволят обстоятельства.

Главе партии аристократов краснеть было нечего, и стыд не имел над ним власти, тревожило другое… право же, глупость!… но… словно неверная супруга, он беспокоился о том, как примет Мариан живое доказательство его измены. Эти чувства были смешны ему самому, страх потерять свою весну жил в нём всегда, с самого начала, и Луциан не уставал напоминать себе, что Мариан уже давно забыл его. Время неумолимо. А его найденыш так ещё юн, красив, силен… и так далеко отсюда, в военном лагере, в Сфеле, где подстерегают не только опасности войны – кто-то из сверстников неизбежно затронет его сердце. Если Инсаар будут милостивы, он вернется – непременно!.. нельзя думать иначе, каждый раз Луциан невольно ловил себя на суеверном жесте, отвращающем несчастье, и повторял свою ежедневную «молитву» – да, вернется, но не к стареющему скучному Луциану Валеру, а просто – вернется. И быть может, тогда мальчонка Сании лишь избавит юного любовника от неловкости, когда ему придется сказать Луциану прямо, что никаких чувств уже нет. Опять глупость: вообразил, будто Мариан способен испытывать эту самую неловкость. Седина в волосах и морщины вокруг глаз – реальность, с которой надо смириться. Дряхлеющий аристократ, рискующий со дня на день оказаться если не в петле, то в опале, не нужен молодому, порывистому, полному сил и жажды жизни воину…  будущему стратегу.

Сания утратила былую живость, но все же оставалась еще достаточно привлекательной, наверное, даже красивой. Этрийка заметно пополнела и, возможно, многие бы сочли, что это пошло ей на пользу… Впрочем, некому теперь было оценить ее прелести: бывшая рабыня для удовольствий не могла больше показываться прилюдно и не выходила к гостям. А пела она так же хорошо, как и раньше, но не привычные легкомысленные песенки, а какие-то незнакомые тихие, мелодичные напевы на своем родном языке. Все рабы быстро поняли, что молодая женщина – на особом положении, и вели себя соответственно. А еще они вели себя так, будто в доме Луциана Валера не стало одной сложностью больше, а напротив – произошло что-то очень хорошее: чаще улыбались, чему-то радовались. Особенно старые рабыни. А вот молодые порой завистливо поджимали губы при появлении этрийки с младенцем. Особенно злилась золотоволосая Пур; как выяснил Луциан, именно она донесла управляющему о тщательно скрываемой беременности Сании. Увы, Пур не дождалась благодарности за свой поступок: перехватив однажды взгляд, брошенный рабыней на малыша, Луциан немедленно распорядился продать бринийку. Та, пусть и была уже не первой молодости, оставалась писаной красавицей: дебелая, грудастая, белокожая. Выторговавший ее толстый бородатый купец все цокал языком и причмокивал, не в силах скрыть радости от удачной сделки.

К счастью, Сания вела себя скромно и после того, как получила вольную. Наверняка она скрыла свою беременность из расчета: стареющая рабыня для удовольствий не хотела вновь быть проданной, подобно скоту, вот и воспользовалась выпавшей удачей. Вряд ли ее можно было за это осудить. Зато она стала хорошей матерью, и, достигнув желаемого, не возомнила лишнего, не понукала слуг и ничего не добивалась от Луциана, даже снова залезть к нему в постель не пыталась. Это вполне устраивало Валера, ведь и сам он не испытывал к ней ни малейшего влечения. Их соитие и в самом деле было чистой случайностью. Виновата во всем его тоска, да тот жуткий сон – Луциан до сих пор вздрагивал при мысли, что видение может повториться. Зато парень получился неплохой, хоть и незаконнорожденный: крепкий, ясноглазый. Слегка смущаясь, Сания спросила, не будет ли господин против, если она назовет малыша его именем. Луциан не возражал: уж коли не зваться этому полуварвару гордым родовым именем Валеров, то пусть будет хотя бы Луцианом.

Младенец громко агукал в колыбельке, тянулся за игрушками, начал садиться очень рано и пошел ровно в год. Ох как много времени прошло уже с той ночи – а Мариан все не возвращался, и дела шли все хуже! Валер уже сделал все нужные распоряжения, касающиеся Сании и ее сына. Вряд ли доминатор окажется столь мелочен, что станет преследовать младенца. Нет, Луциан не испытывал никакой любви к своему случайному отпрыску, скорее ощущал вину за его рождение и совсем уж не хотел отягощать только начавшуюся жизнь грузом своих проблем.

Порой Луциан ловил себя на мысли, что ему стало доставлять удовольствие наблюдать вечерами, как Сания играет с ребенком. Временами глупая радость сменялась острой досадой, напоминая, что так, наверное, и подступает старость. Впрочем, судя по всему, дожить до старости Луциану Валеру вряд ли удастся. Кроме Сании, он дал вольную еще нескольким рабам, не желая, чтоб их продавали с торгов после… если случится худшее. Жимолость под его окном поливали обильно, регулярно подкармливали, землю вокруг рыхлили, но обрезать побеги Луциан запрещал, хотя они уже увили всю стену и лезли в окно, мешая закрывать створки. Весной она цвела, заполняя комнату сладким ароматом, а летом покрывалась оранжевыми ягодами. Садовник ворчал, что вид у куста совсем неухоженный, но ослушаться не смел.

Прикасаясь к суховатым тонким побегам с облезающей корой, Луциан все чаще думал, что, если его дом конфискуют, новый хозяин, уж точно прикажет обстричь куст. Главное, чтобы мальчик не слишком расстроился, не сделал какой-нибудь глупости и поскорее его забыл. Впрочем, теперь он уже не мальчик. Найденыш, не оставленный им на Санцийской дороге, наверняка сильно повзрослел на войне. Трибун Раэл! Его единственная, не ко времени пришедшаяся весна…

Нежные цветы распустились и теперь постепенно увядали, сменяясь тускло-зелеными ягодами. Несъедобные и непривлекательные даже для птиц, они нальются желтым, затем покраснеют и опадут — повторяя ставший привычным цикл. Луциан был готов в очередной раз наблюдать за тем, как они поблекнут, сморщатся и начнут осыпаться, когда наконец произошло чудо. Жимолость не подвела! Его весна, его Мариан вернулся. Вернулся к нему, как и обещал, взобравшись по одичавшим побегам.

Он очень изменился. Растерянный, перепуганный, злой и несчастный найденыш исчез, уступив место мужественному воину. Он сильно загорел, взгляд серых глаз стал совсем другим, залегли жесткие складки у губ и... прибавились новые шрамы. Впрочем, все это Луциан заметил позже, когда они оба вновь обрели способность говорить.

– Ты мне не писал об этом, – укорил он свою весну, мягко касаясь кончиками пальцев грубого уродливого рубца совсем рядом с сердцем.

– Дело прошлое, – Мариан наморщил нос, улыбнувшись, словно речь шла о сущей чепухе, а Луциан все не мог отнять руку от темно-багрового шрама: здесь болело долго, заметно, что рана воспалилась и заживала не одну декаду. Валер вдруг снова вспомнил тот свой кошмарный сон. Самого страшного не произошло, они встретились – но сколь долгой будет эта встреча? Сейчас ему придется рассказать Мариану все – все, о чем нельзя было написать в письмах.

Мариан Раэл слушал внимательно, очень внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. При упоминании имени Ристана он недовольно нахмурился и стал очень серьезным, словно собрался защищать Валера от всего мира. Зато когда Луциан упомянул о Сании, сразу стало понятно, как еще молод его воин и как он плохо умеет скрывать свои чувства: на лице юноши промелькнули удивление, гнев, затем смущение... А потом, ни в чем не упрекнув Валера, Мариан попросил показать ему малыша; Луциан согласно кивнул, сознавая, что было бы крайне глупо извиняться или объяснять, почему и как все случилось.

Сания вошла, скрывая страх. Она заметно колебалась, прежде чем отпустить от себя сына. Мариан оценивающе скользнул взглядом по ее погрузневшей фигуре, зачем-то посмотрел на расписной потолок, а потом вдруг рассмеялся, словно обрадовавшись чему-то.

– Отличный парень, Циа! – он нагнулся и подхватил ребенка на руки, да так ловко, словно всю жизнь возился с младенцами. Он прижал его к себе, улыбнулся, но между бровями почему-то залегла горькая морщинка. О чем же он думает? Или вспоминает?

– Эх ты, мелкий!.. – протянул Раэл, поглаживая малыша по голове, а тот, без всякой робости, с явным интересом потянулся к ярким украшениям на его тунике.

Луциан услышал, как облегченно вздохнула замершая было Сания.

– На тебя похож – такой же взгляд… – Мариан запнулся. – Вот и у предка твоего, мраморного, глаза точь-в-точь, – сняв с груди золоченую бляху, он отдал ее маленькому Циа и, ухмыльнувшись, добавил: – Подрасти еще чуть-чуть, и я научу тебя ругаться, в ножички играть… да и драться тоже, – он поднял глаза на Луциана, – и не по-вашему, а как у нас в Виере дрались, мальчишке не помешает.

Мариан снова широко улыбнулся, поднял малыша высоко и вдруг подбросил вверх и поймал, снова подкинул… Растерянно улыбаясь, Сания обеспокоенно смотрела, как её сын взлетает в воздух, падает в надежные объятия и громкими возгласами требует еще и еще.

Малыш взвизгивал от удовольствия, а Мариан Раэл весело смеялся, будто не ему Луциан только что рассказывал о непогашенных долгах, обвинениях сенаторов и грозящей ему тюрьме; смущенная вольноотпущенница, радуясь и беспокоясь за сына, переводила взгляд то на хозяина дома, то на гостя; выполнившая свой долг жимолость наполняла комнату приторным ароматом; ну а потомок одного из знатнейших родов Риер-Де, сенатор Луциан Валер, на запястье коего красовались двадцать два завитка, совершенно отчетливо осознал, что те времена, когда он, слегка рисуясь, мог бросить докучливому Вителлию Касту: «Мне совершенно нечего терять!» – те блаженные времена безвозвратно канули в прошлое.

Луциан и Сания

Сания