Часть первая  

Власть

Италия моя, судьбе коварной

Мирской не страшен суд.

Ты при смерти. Слова плохой целитель.

Но я надеюсь, не молчанья ждут

На Тибре и на Арно

И здесь, на По, где днесь моя обитель.

Прошу тебя, Спаситель,

На землю взор участливый склони

И над священной смилуйся страною,

Охваченной резнею

Без всяких оснований для резни.

Франческо Петрарка

«Канцоны», CXXVIII

  В день, когда Красный Бык, старший сын Его Святейшества, объявил о своем решении покорить Лаццаро и принадлежащую городу долину, кардинал Лаццарский представил Богу все возможные доказательства бесстрашия и смирения. Кардинал сам служил мессу, пылали золотом кадильницы, ладан кружил головы дамам и девицам, и летели к стрельчатым сводам собора слова молитвы. Куда денется Господь, когда на его ублажение положено столько трудов, думал капитан Дженнардо Форса, рассматривая одутловатое лицо кардинала. Со своего места капитану мерченаров было все отлично видно – еще бы, ведь он сидел в первом ряду, рядом со знатнейшими людьми Лаццаро. По правую руку – пожилой, еще крепкий Гвидо Орсини с сыном и дочерьми, по левую – бывшие синьоры Камерино и Урбино. Капитан не сомневался, что в данный момент соседи истово молят Всевышнего о как можно более жестокой смерти Красного Быка. И как можно более быстрой. Если ангелы не поторопятся, Лаццаро вскорости падет, как пала Романья, и Красный Бык покроет Италию.

 Дженнардо осторожно вытянул ноги, стараясь не смотреть на лежащий возле его сапога вышитый зелеными и лиловыми лилиями платок. Младшая Орсини – к двадцати годам уже дважды овдовевшая красавица с пышными формами – совершенно недвусмысленно намекала мерченару, что не прочь скрасить его пребывание в славном городе Лаццаро и облегчить тяготы войны. Облегчить в том числе и щедрыми подарками, о чем прямо-таки кричали лилии на платке. Пикинер в отряде капитана получал за свою службу четыре золотых монеты с выбитыми лилиями, наверное, стоило посчитать число зеленых и лиловых цветов. Впрочем, связь с Оливией Орсини для короткой интрижки –  слишком много, для брака же – слишком мало. Красный Бык изрядно пощипал семейство Орсини, недаром глава его прятался за стенами Лаццаро; семье Дженнардо, несмотря на кровопролитные схватки с воплощением жестокости и порока, удалось сохранить свои владения. Перед отъездом на войну в Испанию Дженнардо присутствовал на свадьбе своего старшего брата и прекрасной Луизы Реджио – любимой сестры Красного Быка. Брак продлился несколько месяцев и закончился тем, что Луиза помогла мужу бежать через окно, в то время как ее брат выламывал дверь супружеской спальни. Родриго Реджио слишком любил сестру, потому и уничтожал всех ее мужей и воздыхателей – брату Дженнардо еще повезло. Следующего супруга Луизы удушили по приказу Родриго. Четырьмя годами позже Красный Бык штурмом взял крепость, которую обороняла отважная Камилла Форса – не то чтобы Дженнардо был слишком щепетилен в вопросах чести, но публичное изнасилование родной тетки не из тех вещей, какие легко забыть. Пострадавшую тетушку после случившегося с ней несчастья Дженнардо видел только раз, и, Господь свидетель, Камилла не выглядела чрезмерно удрученной. Красный Бык объявил своим и пленным офицерам, что сестра герцога Форса обороняла крепость много отважней того, что находится между ног. Дженнардо, услышав претензии тетушки, лишь пожал плечами и напомнил ей девиз собственного отца. В юности герцог Форса велел выбить на своем щите надменные и греховные слова: «враг веры и сострадания». Что ж, уличные проповедники который год кричат, будто Красный Бык и его отец посланы итальянцам за грехи, что переполнили чашу терпения Господа. Одного такого проповедника папа велел повесить, что не убавило пыла прочим. Но в Лаццаро еще можно было проклинать папу и его семейство вслух, чем горожане и занимались. Отец Дженнардо, едва прослышав о том, что Родриго Реджио намерен захватить город, написал кардиналу и предложил свои услуги – теперь младший сын герцога Форса состоял на службе, заключив с магистратом Лаццаро договор от имени четырех тысяч своих наемников. Не нужно иметь математический гений знаменитого да Винчи, чтобы проделать простой расчет. У капитана мерченаров Дженнардо Форсы под рукой имелось четыре тысячи пикинеров и мушкетеров, городская милиция могла предоставить еще чуть больше тысячи рубак – Красный Бык наступал с десятью тысячами. На стороне Родриго Реджио были слава, деньги, неукротимая жестокость и молитвы родителя в папской тиаре. Тогда чего же кардинал Лаццарский хочет от Бога? К чьим мольбам о помощи скорее прислушается Спаситель – этого потеющего под золотыми ризами сластолюбца или своего наместника на земле?

 – Агнец божий, берущий на себя грехи мира, помилуй нас[1]!

 Голос солиста, призвавший паству к коленопреклонению, взлетел над головами молящихся и стал так силен и чист, что Оливия Орсини поднесла пухлую ладошку к увлажнившимся глазам. Дженнардо, хмыкнув про себя, решил непременно выяснить, кастрат ли сопранист соборного хора? В Милане и Венеции запрет оскоплять мальчиков под страхом отлучения от церкви принимали всерьез, но на юге нравы более свободны. Церковь должна получать только самое лучшее, а никто не способен взять столь высокие ноты, кроме кастрата. Еще в Испании Дженнардо уяснил, что скопцы склонны к греху, придавившему каменной плитой его собственную гордость, быть может, сопранист собора окажется пригожим и сговорчивым? Кастраты – не мужчины в полном смысле этого слова, смешно предъявлять им тот же счет, что и прочим… выходит, и он, Дженнардо Форса, не мужчина? Капитан поднял голову – алыми росчерками солнце отмечало свой путь по собору, фрески спускались со стен, и червонным золотом сияли огромные глаза Пречистой Девы… перед отъездом в Лаццаро отец пригласил его в кабинет, где, казалось, и дерево впитало запах лаванды – любимых духов отцовской наложницы Амальты. Амальта была дочерью перчаточника и, видно, только розги могли ей помочь выучиться пользоваться притираниями так, чтобы не воняло за римскую милю. Отец плотно закрыл двери, хлопнул Дженнардо по плечу и гаркнул, весело скалясь почти беззубым ртом: «Завидую тебе, сынок! Мне бы твои годы, доброго коня, и Красный Бык отправился бы в стойло!» Пронзительно черные, окруженные сеточкой морщин, глаза герцога не смеялись, и Дженнардо приготовился к худшему. Напускным весельем герцог Форса обманывал людей, куда более поднаторевших в интригах, чем его младший отпрыск. «Я сделал ошибку, мне следовало зачать тебя первым», – многообещающее начало. Продолжение оказалось куда значительней. Бывший наемник, однажды вырезавший целый монастырь, хитростью и силой добывший себе герцогскую цепь, и не думал стесняться в выражениях: «Твой старший брат – никчемный пьяница, и знай, Рино, если он заживется на свете до твоего возвращения, я сам поставлю его перед выбором. Тонзура или тюрьма – пусть решает, и поскорее. Все, что есть у меня, станет твоим, Рино, только захомутай Красного Быка».

 О сокрушении Родриго и его беспутного папаши герцог Форса мог говорить часами, Дженнардо оставалось молча слушать – отец выделил на кампанию пять тысяч флоринов и обещал прислать еще. После испанских приключений Дженнардо мог бы содержать наемников на собственные средства, точнее, он так думал, но оказалось, что на родине жизнь куда дороже. «Ты должен рассуждать не как солдат удачи, но как будущий правитель, сынок. Мне наплевать на вопли твоего братца, до сих пор тоскующего по ляжкам Луизы Реджио, и на поруганную честь Камиллы… кстати, ее духовник шепнул  мне по секрету, что под Красным Быком сестрица отнюдь не страдала… Так вот: папа хочет прибрать к рукам всю Италию, чтобы затем обеспечить уделы своим детям. Родриго же – загребущие руки Его Святейшества. Мы должны отрубить жадные длани по локоть, еще лучше – по плечи! Пред кардиналом Лаццарским ты дашь клятву преследовать Реджио без пощады, помянув про брата и тетку, и останешься там до победы. А когда ты вернешься, твой брат будет уже в монастыре или в могиле, и мы обсудим мое завещание». Невысокий, плотный герцог Форса, задрав подбородок, заглядывал сыну в лицо. Для отца данное слово – всего лишь пустой звук, и ему не объяснишь, что может быть иначе. Что ж, времена пылких объяснений и клятв до гроба давно прошли. Годы назад глупый мальчишка, свято веривший в свою и чужую честь, начал бы спорить. В свои двадцать шесть Дженнардо Форса твердо верил только в один девиз: промолчи и сделай по-своему! Капитан не собирался зря губить своих солдат, и, если перевес в военной силе будет слишком велик или кардинал Лаццарский начнет вилять, как это водится, мерченары бросят город на произвол судьбы. Наемник продает свою кровь за деньги и не ввязывается в безнадежные дела. Тем паче Дженнардо не собирался выгадывать на смерти собственного брата, хоть и презирал Джованни от всей оставшейся души. Младшему сыну герцога Форса была не нужна герцогская цепь, ему вообще ничего не нужно. Таких трудов стоило обуздать собственные страсти, и Дженнардо не желал будить демонов. Вот только говорить отцу этого не следовало, и потому капитан лишь поцеловал перстень на морщинистой крепкой руке.

 Знать Лаццаро двинулась к причастию – строго по рангу, и не приведи Бог служкам перепутать! Дженнардо занимал в этом строю шестое место, после кардиналов Риари и ди Марко, Гвидо Орсини и синьоров разгромленных Камерино и Урбино. Переступая через так и не поднятый платок, капитан гадал: нажил ли себе врага в лице отвергнутой Оливии Орсини? Пышка состроила гримаску и сделала знак служанке убрать ненужный дар, губы Оливии шевелились, но разобрать хотя бы слово было невозможно, ибо хор грянул «Тебя, Господи, хвалим[2]». Дженнардо мог бы поклясться, что слышит кастрата даже среди прекрасных голосов прочих, и постарался представить себе это божество. Наверняка стройный, даже хрупкий юноша, с узкими плечами и по-женски широкими бедрами… В вышине звенели витражи, воздух дрожал от жара сотен свечей, ласково улыбалась Мария Лаццарская, суля победы и благословение, а капитан наемников с усталым отвращением думал: таким, как он, нет места под небесами. 

****

На каменных ступенях собора собралось столько народа, что знатным прихожанам приходилось пробивать себе дорогу, отмахиваясь от просителей и назойливых побирушек. Прелатов хватали за мантии, хорошеньких женщин – за подолы юбок, и все вопили едва ль не громче колоколов. Весеннее солнце после полумрака собора резало глаза, и капитан ниже опустил поля шляпы. Ветерок пах вишней и лимонами, а в фонтане на площади уже плескались детишки из семинарии, упущенные разморенной стражей. Все привычно и знакомо, вот только Лаццарское сидение подходит к концу. Родриго Реджио никогда не менял намерения по собственной воле, и, значит, разгром неизбежен. Кровь Христова, они торчат в Лаццаро уже третий год! Ну да, на Пятидесятницу пойдет третий… Опустошив Романью, Красный Бык заявился на Лаццарскую равнину, и тут Дженнардо повезло – так считал он сам, и его мнение разделяли сержанты, – но прочие полагали тогдашнюю победу почти чудом. Мерченарам Форсы удалось разбить передовые отряды Родриго,  прежде чем тот сам прибыл в войска, а потом Быка задержали французы. Дженнардо на совете вылил ушат холодной воды на буйные головы кардиналов и Орсини, предсказав, что Реджио пробудет в плену недолго. Так и случилось: Родриго просидел во французской крепости меньше года и теперь вновь принялся за старое. В плену великий юбочник зря время не терял, успев подыскать себе жену-наваррку, принесшую ему в приданное солдат и деньги для войны.

 Сержанты мерченаров, придерживая рапиры у бедра, уже спешили к своему командиру, но рука в красной перчатке легла на локоть, и капитан был вынужден остановиться. Молодая строгость под красно-белым капюшоном, взгляд, в котором бушевали снежные бури Пиренеев, и ледяная, отточенная на сборищах курии вежливость. Только кардинал Валентино ди Марко мог завести беседу на ступенях лестницы с таким презрением к людской суете, словно находился в тиши и благолепии своего дворца.

 – Синьор Форса! – окликнувший, как подозревал Дженнардо, намеренно остановился двумя  ступенями выше, чтобы выиграть в росте,  прелат казался болезненно чувствительным к уколам самолюбия. Темно-серые глаза смотрели сверху вниз, крупный рот сжался в линию. Забавно, что кардинал мнит себя знатнее родом. Форса выбрались наверх с помощью клинков, но с ди Марко дело обстояло хуже:  еще дедушка Валентино держал меняльную лавку во Флоренции, и однажды ему расколотили деревянный стол с криками «банко ротто!». – Не думаете ли вы, что Его Высокопреосвященство кардинал Лаццарский отслужил мессу с большим достоинством?

 Дженнардо вздохнул про себя: игры церковников надоели ему хуже, чем тесные сапоги в походе, но, если он хочет дождаться здесь победы или хотя бы окончательного расчета, придется выдержать роль до конца. Вдобавок его забавляли пикировки, никому, кроме них с Валентино, не заметные – будто порочная тайна. Если сейчас окинуть долгим взглядом красную сутану, последовательно задержавшись там, где у носящих штаны находится гульфик, потом уставиться на губы, ухмыльнуться медленно и развратно, то кардинал начнет злиться. Наверняка прелат считает, что неотесанный мерченар намекает на нарушение отцом церкви священных обетов, а Валентино изо всех сил соблюдал приличия – официальной любовницы у него не имелось. Во всяком случае, за два года сидения в Лаццаро капитан таковой не заметил. Ловкий ход – в Италии так устали от пороков Реджио, что с охотой кинутся в объятия более сдержанного кандидата на престол Святого Петра.

 – О, разумеется, месса была божественной. – Ну, так и есть: под похотливым взглядом кардинал передернулся, красивые губы сжались еще плотнее. – Ваше Высокопреосвященство, не знаком ли вам новый солист церковного хора? Под звуки его голоса я перенесся в рай… и где только находят таких ангелов?

 – В семинарии Святого Адриана, – принужденно улыбнулся кардинал, – во всяком случае, последний раз этот кастрат пел там. Не правда ли, такие вещи всегда заметны по тембру голоса? Неподражаемые верхние ноты… Мальчик – просто чудо и иногда соглашается выступить на частных, домашних… богослужениях. Не хотите ли пригласить его в церковь Сан-Джорджо? Наши доблестные воины должны приобщиться к благодати.

 Значит, все-таки кастрат! Дженнардо пожалел, что сан кардинала не позволяет читать мысли. Отличное начало дня – увидеть, как взбесится Валентино, узнав, чего на самом деле хочет синьор Форса. Положить тебя поперек ложа, надменный ублюдок, задрать бабские юбки и вдуть как следует… привести кастрата в церковь Сан-Джорджо, поглядеть на смущение мальчишки при виде такой толпы вояк… капитан мечтательно зажмурился. Дьявола проще сдерживать, если питать его крохами, иначе он возьмет сам – и гораздо больше. Чего добивается от него прелат? Валентино никогда не скажет прямо.

 – Покорно благодарен вам за заботу о моих воинах. Пение кастрата придется им по вкусу.

 Церковь Сан-Джорджо издавна предназначалась для наемников и теперь напоминала скорее казарму. Но под фресками с грозными ликами Святого Георгия, поразившего дракона, сопрано певца вполне уместно – среди пройдох, продавших свои шпаги Лаццаро, полно действительно набожных. Только вчера Дженнардо слышал, как один из сержантов перетолковывал проповеди: «Родриго Реджио и есть тот самый Зверь, Антихрист… нет, это папа Антихрист, а его сынок – демон во плоти, коему родитель наворожил неуязвимость и удачу».

 –  Вы что-то хотели сообщить мне, Ваше Высокопреосвященство? Уверяю вас, я не тот человек, с кем стоит обсуждать достоинства и недостатки кастратов. Еще в детстве медведь наступил мне на ухо. Но я бы с удовольствием потолковал об обороне города.

 Валентино претила солдатская прямота, тем больше поводов подразнить кардинала.

 – Именно об обороне я и хотел поговорить с вами, синьор Форса, – будь Валентино котом, можно было б сказать, что он слопал большую рыбину: такое удовольствие звучало в холодном голосе, – до сих пор вы не удосужились поведать нам, как именно собираетесь спасти Лаццаро от грешника. Под нашими ногами готова разверзнуться бездна, но вы продолжаете развлекаться, а ваши люди лишь докучают честным горожанам. Вы забыли о воздаянии, мой дорогой синьор Форса.

 Ничего я не забыл, ублюдок! Ди Марко небрежно поднес персты ко лбу, как полагается всякому христианину при невольном упоминании огненной пучины. Ад ко мне гораздо ближе, чем ты думаешь, прикрывшийся красной мантией подлец… Они с кардиналом не ладили с первой же встречи и не раз обменивались ядовитыми репликами, а то и сцеплялись, будто дворовые собаки, но едва ль воспринимали друг друга как врагов. Настоящий враг у них один. Ди Марко точно так же желал смерти Реджио, как и сын герцога Форса:  у обоих не имелось никаких надежд на примирение с папской кликой. Ходили слухи, что папа приговорил Валентино к смерти без суда –  в жажде мести за старания его семьи и самого кардинала не допустить воцарения Реджио в Риме. Ди Марко голосовал против избрания нынешнего Адриана Второго, когда тот еще звался кардиналом святейшей курии Фернандо Реджио. Самому Валентино стукнуло в ту пору всего пятнадцать – едва ль оппозиция была его собственной идеей. Все мы заложники своих семей, нравится нам это или нет. Именно родня Валентино привела в Италию французов, и до конца от нашествия так и не удалось избавиться. Впрочем, отец Дженнардо тоже грешил сделками с «лягушатниками» –  ну а кто в том не повинен? Разве что сами Реджио! Как раз Его Святейшество и сплавил любителей порезвиться на итальянских нивах куда подальше, оставив своих врагов с носом. Карл Восьмой[3] напрасно исходил чуть не треть полуострова в поисках армии, с которой можно сразиться, а призвавшие его напрасно ждали, когда король устанет от уверток понтифика и повторит святотатство Чиарры Колонны[4]. Многие представляли себе, как закованная в железо длань сотрет с лица Реджио победоносную ухмылку и снесет его тушу с седалища Святого Петра. В те поры сам Дженнардо воевал в Испании, не желая ничего слышать о доме, и втягивал голову в плечи всякий раз, как обожаемый командир говорил о его стране. Великий Капитан[5] ненавидел предателей. Гонсало де Кордоба полагал, что привести на собственную родину чужеземцев, да еще проклятых «лягушатников», есть великая мерзость. Тем паче если предательство совершенно в борьбе со святым отцом… но Адриан был свят, как обозная маркитантка, и так же жаден, впрочем, дорогие родственнички и другие враги Реджио от него не отставали.

 Кардинал невозмутимо похлопывал сжатыми в руке красными перчатками по резным перилам и взирал на мерченара по-прежнему сверху вниз. Валентино просто трусит, так боится Красного Быка, что готов набрасываться на любого? Или дело в чем-то ином? Какая-то новая распроклятая интрига… дражайший папенька должен был ехать сюда сам! Пусть бы сидел и распутывал клубок лаццарских змей, а дело Дженнардо – война. Капитан только хмыкнул и нарочито вперился взглядом в обтянутое ярким сукном бедро ди Марко. Это собьет Валентино со следа и лишний раз напомнит, что как бы церковная змеюка ни раздувал клобук, а спасти их от Родриго Реджио смогут лишь солдаты Дженнардо Форсы. Если, конечно, смогут. Валентино, проследив взгляд наемника, задрал острый подбородок и прищурился от солнца. Все так же громко звонили колокола, ребятишки звонко хохотали под струями фонтана, и гомонила праздничная, нарядная толпа. Долго ли продлится подобное благолепие?

 – Пора признать, синьор Форса: вы не в состоянии защитить нас от Родриго Реджио, – изрек наконец кардинал, – теперь это понимают все без исключения.

 Дженнардо приказал себе оставаться спокойным. Войны выигрываются не в беседах  после воскресной службы, хотя кардинал явно держится другого мнения.

 – Что ж, вы всегда можете отказаться от моих услуг, Ваше Высокопреосвященство, – изобразив самую глумливую улыбку из своего арсенала, откликнулся мерченар, –  мои люди получат расчет, и я предоставлю Лаццаро его судьбе. Без сомнения, она будет не сладкой.

 – Вы этого не сделаете, –  прелат теперь смотрел куда-то за спину Дженнардо, –  и не честь дворянина будет тому причиной. Вы азартный игрок, синьор Форса, и не оставите поле битвы за врагом.

 А ведь Валентино хорошо его изучил, надо же! В глубине души Дженнардо полагал реванш над Красным Быком единственной возможностью оправдаться в собственных глазах. Сделать нечто такое, что позволит презирать себя чуть меньше. Непобедимый сын папы обломает о Лаццаро зубы – это ль не доказательство того, что Господь милостив к последнему грешнику на земле?

 – Сделаю, не сомневайтесь, –  намеренно резко возразил капитан, не заботясь, что выходящие из храма могут услышать, –  мне не нравятся ваши намеки…

 – О, вы уже злитесь! Напрасно, –  протянув для поцелуя руку облаченной в черный бархат вдове, Валентино повернулся уходить, – я не ставил целью задеть, просто… скажем так, обозначил приоритеты. Благослови вас Бог, синьор Форса!

 Взлетела красная мантия, но, перед тем как ступить на нижнюю ступень, кардинал обернулся:

 – Остальное узнаете у моего секретаря. Вы ведь близко с ним знакомы, не так ли?

****

Дженнардо не хотелось говорить с кардинальским секретарем, и именно потому, что, как выразился ди Марко, они были «близко знакомы». Каждый раз при виде неаполитанца Андзолетто в груди мерченара будто поселялся ядовитый паук, и то, что, насытившись похотью, тварь уползала в свое укрытие, было еще противней. Ничего бы не случилось, но в тот день Дженнардо доверху налился вином и яростью, и повода к попойке он уже не помнил. Наверняка, им послужила какая-нибудь выходка защитничков города в сутанах, а истинной причиной – становившаяся все очевидней бесполезность борьбы с собой. Политики не давали покончить с Красным Быком, пока тот не стянул силы в кулак, и Дженнардо грезил наяву, как прикажет своим солдатам перерезать глотки отцам города, но кардинал Валентино перед смертью непременно отведает капитанский член. Именно ди Марко тогда убедил лаццарцев начать торг, а Реджио того и надо было. Он наобещал золотые горы, а после разорвал все договоры и пошел в наступление. Сущее проклятье… Дженнардо с трудом досидел до конца совета и отправился в купальни на правом берегу Лацци. Добросовестно напился в компании своих сержантов и после заплатил прислуге достаточно, чтобы в закрытом со всех сторон ширмами бассейне его не беспокоили. Купание в прохладной воде не слишком охлаждало разгоряченную хмельную голову, и оставалось только пялиться на нагую Венеру, выходящую из вод. Шаловливый скульптор водрузил мраморную девку посередине водоема, и, плавая вокруг статуи, капитан видел то широкий зад богини, то налитые груди. Именно благодаря Венере он и заметил, что за ним наблюдают – совершенно ненужная красота раздражала еще сильнее, и Дженнардо отвел взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть чьи-то белокурые вихры за ширмой. Занавесь колыхалась, за ней явно кто-то притаился, но пару минут пришлось делать вид, будто купание утомило вояку и он намерен мирно обтереться полотном и продолжить пир. Осторожно подобравшись к соглядатаю, Дженнардо схватил того за плечо и, услышав полузадушенный писк, сразу успокоился. Едва ли наемный убийца способен так верещать! Подглядывающего пришлось выпутывать из складок плотной расшитой травяными узорами ткани, тот отбивался и пыхтел, но борьба была неравной, и вот взору капитана предстал юноша не старше двадцати, со всклоченной светлой шевелюрой и развязанными штанами. Рядом валялся темный плащ ученика семинарии Святого Адриана, а еще беглый осмотр показал, что Венера умерла бы от зависти, увидев зад белокурого. У Андзолетто была восхитительно пухлая и круглая попка – это и решило дело. Дженнардо даже спрашивать ничего не стал: семинарист бегает по купальням, подглядывает за голыми мужиками, запуская руку в собственные штаны. Чего тут может быть непонятного? 

 Дженнардо схватил парня за руку и отволок поближе к шипящим и булькающим котлам, там уж точно никто ничего не услышит и не поймет! Пар висел в воздухе, вино туманило рассудок, а голая кожа отловленного соглядатая тут же покрылась испариной. Не позаботившись стащить и без того болтающиеся у колен штаны семинариста, капитан облапил обнажившиеся ягодицы, уделив внимание и тому, что спереди. Мальчишка, понимая, что его ждет, уже ныл и просил пощады, но небольшой аккуратный член торчал вперед. Вот как! «Пососи, да как следует!» – рявкнул Дженнардо и, заставив семинариста сесть на лежанку, где истопники держали свои кувшины и тазы, подставил собственную плоть к яркому рту. Зубы мальчишки стучали, но он справился с собой и исполнил приказ. С большим старанием, надо признаться! Проворный язычок подобрался к уздечке, пощекотал там, а потом белокурый принялся делать то, что шлюхи называют «крыльями бабочки». «Бабочка» порхала по напряженной плоти, и столь усердные труды Дженнардо выдержал недолго. Подхватив семинариста подмышки, он поставил его коленями на мрамор и обеими ладонями раздвинул аппетитные половинки, наслаждаясь их мягкостью. «Ну держись, юный развратник!» –  кажется, он сказал это вслух, потому что семинарист тихонько завыл еще прежде, чем ощутил в себе силу разбуженного вожделения. Дженнардо буквально оседлал взбрыкивающий зад, не забыв, впрочем, смочить промежность слюной, и яростно долбил, входя почти под прямым углом. Мальчишка покрикивал, сжимал задницу, распаляя случайного любовника еще сильнее, пот лил с него градом, но демоны Дженнардо уже вырвались на свободу. Впрочем, белокурый кончил, после того как насильник вошел в него особенно глубоко, и так стиснул член Дженнардо, что тому осталось лишь присоединиться. Излив семя, он долго не мог оторваться от округлых ягодиц, поглаживая их и звонко шлепая ладонью, а семинарист, видно, радуясь, что больно больше не будет, сам двигался навстречу обмякшей плоти. Ему тоже хотелось продлить их утехи, и Дженнардо безошибочно чуял тот же голод, что терзал его самого. Выйдя, наконец, из покрасневшего, припухшего отверстия, капитан спросил имя своей жертвы и разглядел смазливую довольную мордашку. Семинариста звали Андзолетто, родом тот был из Неаполя, а в семинарию Святого Адриана угодил после того, как мать его обзавелась муженьком, не терпевшим в доме чужое отродье. От денег Дзотто отказался, намекнув, что не прочь воспользоваться связями капитана и подыскать себе должность писца или секретаря при влиятельной особе. Ярость и бессилие растворились во вспышке страсти, и капитан благосклонно выслушал просьбы, с удовольствием поцеловав Дзотто в уголок рта. Он пристроил семинариста к кардиналу ди Марко, втайне наслаждаясь мыслью, что вымороженному красавцу служит содомит.

 Сейчас Андзолетто в своей «вороньей» мантии крутился возле фонтана и явно плевать хотел на все, кроме возможности безнаказанно поболтать с полуголыми уличными мальчишками. Кардинальский секретарь швырял медные монетки смуглым крепышам, и те, поощряемые щедростью, прыгали с бортика во взбаламученную воду. Перед прыжком мальчишки нагибались, и на миг взорам всей площади представала туго обтянутая потрепанными штанами задница. Дзотто развлекался от души, а рядом с ним прятала улыбку под веером супруга синьора разоренного Камерино. Греховодница тоже любуется на попки? Похоже! За спиной госпожи хмурилась тощая и уродливая служанка, и Дженнардо отказался от мысли говорить с Андзолетто на виду у дам. Приказав своим сержантам ждать, он послал одного из них за кардинальским секретарем, и вскоре Дзотто предстал перед ним. На раскрасневшемся лице читалось явное разочарование. Еще бы, оторвали от такого зрелища! Кардинал Валентино ничего не делает попусту, следует об этом помнить. Прелат намекнул, что город может отказаться от услуг сына герцога Форса, точнее, намекнул, будто сам склоняется к подобной мысли. А еще он ткнул под нос Дженнардо своего секретаря… на воре горит его колпак, только и всего!

 Дзотто низко поклонился перед ним, солнце путалось в белокурых пышных локонах. Настоящий неаполитанец – светловолосый, курчавый и проворный. Дзотто всем хорош и умеет молчать, вот только… Когда вокруг пустыня, ты берешь то, что дают. Прочее – пустяки, призрак, растаявший в бесконечной испанской сьерре. Охряной едкой пылью осевший на губах… довольно!

 – Синьор, – секретарь кардинала не умел носить свою черную мантию с достоинством, при ходьбе она задиралась слишком высоко, – примите мои уверения в совершеннейшем почтении и радости видеть вас!

 Веселый говорок, пухлый рот привычно складывается в трубочку. Он хотел Дзотто едва ль неделю, не больше.

 – Что кардинал ди Марко велел мне передать?

 Неаполитанец съежился, но что поделаешь, если один взгляд на Дзотто вызывал холодную ярость.

 – Говори скорее и можешь быть свободен.

 Минуту секретарь переминался с ноги на ногу, потом проговорил, запинаясь – Дзотто понимал, когда он лишний:

 – Если скорее, синьор, то не примите за обиду… Они наняли, эээ… синьора Акилле Ла Сенту. Его собственную банду[6], а еще он отыскал гасконских наемников, – неаполитанец заморгал и отступил. Должно быть, в лице Дженнардо было нечто, способное испугать. –  Ла Сента прибудет сюда до конца апреля.

 Мерченар едва не выругался вслух. Что за дьявольщина? Рехнулись эти гадюки в женских тряпках, не иначе! Отнюдь не близость собора удержала его от богохульства. Ласковый телок сосет двух маток, так говорят крестьяне, и кардинальский секретарь вполне возможно в точности передаст своему хозяину любое неосторожное слово.

 – Ты хочешь сказать, что Лаццаро будет оборонять брат Красного Быка? – все еще не веря, переспросил Дженнардо. Воистину Бог отвернулся от несчастного городишки и его жителей! Но когда Господь смотрит в другую сторону, у Дьявола развязаны руки. 

 – Точно так, синьор. Его Высокопреосвященство велел мне сообщить также, что Ла Сента сам предложил свои услуги и взял недорого, – проходимец уже скалил зубы, а Дженнардо обвел взглядом площадь, выискивая красную сутану. Кардинал ди Марко стоял возле кареты кардинала Лаццарского и, склоняясь к окошку, что-то втолковывал старшему собрату. Мерзавец! Похоже, Валентино плюнул ему в рожу устами Андзолетто и теперь наслаждается. Единственное, что сейчас доставило бы капитану хоть какое-то удовольствие – это немедленный разрыв договора. А потом он отойдет со своими людьми в пригороды и будет наблюдать, как доблестные лаццарцы пожинают плоды глупости своих владык. Но чертов кардинал был совершенно прав. Отнюдь не честь удерживала сына герцога Форса в рядах защитников города – есть то, что выше чести. Но, если он останется, придется здорово поломать голову и написать папеньке к тому же. Быть может, герцог Форса имеет более точные сведения о том, каким чудом младший сын папы пошел против семьи.

 Адриан Второй произвел на свет четырех сыновей и дочь, и, правду говоря, для всей Италии было бы лучше, если б мужское естество святого отца отсохло еще в юности. Даже солдаты, сражающиеся в Испании с маврами, понимали, чего добивается Реджио. Старший сын станет править Романьей и Лаццаро, а в случае удачи – и строптивыми республиками вместе с Миланом. Второй отпрыск в свое время сменит родителя на апостольском престоле. Просто божья благодать! Младшие, как и дочь, в счет не шли, но могли послужить удобной разменной монетой, недаром черт придумал браки. Папа выгодно женил старшего сына на испанской принцессе, трижды продал дочь, а тот, кто сейчас пер на лаццарские стены, надел красную сутану. Над Родриго Реджио в кардинальской мантии потешался весь Рим. Став отцом церкви в неполных семнадцать, будущий Красный Бык только за один год обрюхатил трех римлянок, да еще исхитрился похитить некую венецианку. Дженнардо не слишком верил в слухи о блуде в самом папском семействе и о том, что Родриго до смерти влюблен в собственную сестру и поклялся не уступить ее другому мужчине. Не верил до тех пор, пока не узнал на опыте – нет предела человеческой гнусности и глупости. Да и как было сомневаться, если брат Дженнардо, с благословения папы побывавший на ложе прекрасной Луизы Реджио, клялся, будто кардинал Родриго не давал зятю прохода, преследуя своей ревностью? В конце концов Родриго заявил сестре, что убьет ее мужа, и Джованни Форса бежал через окно супружеской спальни. Бедолага братец так и не понял, что у преступной ревности были вполне политические мотивы. Папа заигрывал с домом Форса, но, когда нужда в нем отпала, брак превратился в обузу. Копыта скакуна беглого мужа еще стучали по итальянским дорогам, а Луизу вновь повели к алтарю. Нового супруга сестры Красный Бык задушил собственными руками – так говорили все. Утверждали также, будто Луиза с тех пор не сказала брату ни слова, но Родриго это не обескуражило. Стать следующим папой римским – блестящая перспектива для кого угодно, но недаром Родриго Реджио взял себе девизом гордое «Или Цезарь, или никто!»

 Его старший брат, на свою беду, был знаменосцем церкви[7], от имени папы водил войска. Воевал Джованни Реджио крайне неудачно, вероятно, потому Адриан закрыл глаза на следующее преступление в своей семье. Однажды вечером братья весело поужинали в доме матери, а через два дня труп Джованни выловили из Тибра. Смерть эта стала слишком выгодной, чтобы быть случайной. Виновного так и не нашли, но Родриго сложил с себя кардинальский сан и занял место брата. Герб знаменосца церкви пришелся ему куда как более к лицу, чем покойному Джованни – не прошло и года, а вся Италия уразумела, что атакующий красный бык на желтом фоне изображен на нем не напрасно. Города Романьи сдавались перед хитростью и силой один за другим. Камерино, Урбино, Имола, Форли, Фаэнца, Римини и Перуджа… теперь очередь Лаццаро. Родриго осуществлял мечту отца о единой Италии – единой под папской туфлей! Какая роль в бесовской комедии отводилась младшим братьям Быка? Жофри Реджио женили на шлюхе из Арагонского дома, но ему хотя бы хватило ума носить свои рога молча и не мешать родне. Последыш же, Акилле, учинил такой скандал, что добрые христиане в очередной раз – и с удовольствием! – перетрясли грязное белье святейшего семейства. Семнадцатилетний Акилле на каком-то приеме громогласно объявил, что более не считает себя сыном папы римского и да простит Господь ему невольный грех! Преступления семьи не отмолить постами и покаянием, но он-де все же попытается – и потому требует у папы разрешения удалиться в один из монастырей. Ретивые шпионы донесли, что взбешенный Родриго публично избил братца, но голову безумца побои не остудили. Через год Дженнардо услышал, будто Акилле сбежал из обители Святого Франческо, куда его все-таки заперли, и после вынырнул в Венеции. Тамошние враги папы были весьма рады, когда юнец принялся проклинать родню направо и налево, и вовсе не жаждали заткнуть ему рот. Знаменитый мерченар Гвидо Ла Сента так проникся несчастьем младшего папского бастарда, что усыновил Акилле и дал ему свое имя… Адриан Второй ответил блудному сыну отречением – и сделал большую ошибку. Дженнардо на своей шкуре изведал, каково бывает человеку, когда на него ложится анафема и двери церквей закрываются навек. Тебе больше нечего терять, так-то вот! Акилле Ла Сента, видимо, думал так же, потому что во главе венецианских наемников пустился во все тяжкие. Бастард довольно успешно воевал на полуострове, а во Франции даже сумел снять осаду какого-то мелкого городишки, за что местный граф пожаловал ему титул, коего Акилле лишился, отрекшись от отца. Год назад брат Быка вознамерился примириться с папой, якобы посулив за прощение выдать тайны венецианского совета дожей. Воистину сын своего отца! Адриан прославился коварством, но Акилле сумел его обмануть. Тайны оказались пустячными, но папа успел снять отлучение, а проклинать вторично собственного отпрыска означало стать сущим посмешищем. И вот теперь Лаццаро нанимает этого человека? Нужно быть полным дураком, чтобы доверить Ла Сенте хотя бы локоть городских стен. У Реджио много способов добиваться своего, пора бы, кажется, уразуметь!

 – Ну и чего ты уставился?

 Дзотто глядел так хитро, что Дженнардо неожиданно стало весело. Не создан ты для интриг, и даже мальчишка это понимает. Вот только, похоже, лаццарские сидельцы, нанявшие лису охранять курятник, хлебнут куда больше.

 – Вы таким взглядом прожигаете спину преосвященного Валентино, синьор, что я сравнил невольно, – неаполитанец ухмыльнулся слегка развязано, – он ведь тоже на вас поглядывает. Вы как те стручки фасоли, что выросли на одном поле, но сложены в разные корзинки.

 – И какая же я фасоль?

 Дзотто плутовато оглянулся. Потом подтянул повыше мантию, изображая плащ кавалериста, расправил плечи и вытянулся во весь невысокий рост. Нос мальчишка тоже задрал и выпятил челюсть вперед.

 – Вы, синьор, фасоль южная, черная, гордая и злая. А кардинал ди Марко – вот такая! – секретарь откинулся на пятки, втянул живот так, что фигура его стала похожа на диковинную букву. Запрокинул голову совсем уж высоко, надул щеки и поджал губы. –  Эх, еще бы проглотить мне Лаццарский собор со всеми шпилями… белая, тощая, а поскреби ее, так там гордыни и злости еще больше окажется!

 Дженнардо прыснул, не удержавшись. Действительно, темные глаза, жесткие черные волосы и стать борца делали его скорее похожим на надменного испанца, что не раз выручало. Валентино же был светловолос и худ, а спину и впрямь держал так, будто к ней приколотили доску.

 – А Красный Бык тоже рос на нашем поле?

 Андзолетто помотал головой. Мальчишке бы пойти в актеры, а он вначале кис в семинарии, а теперь отирается у сутаны прелата.

 – Бык у нас боб. Большой, надутый, как покатится, ух!.. Всех передавит. Но только бобам и воды много надо, и вообще… Если боб оторвать от корешка, он сохнет, синьор, а фасолины сидят в стручке плотно и держатся друг за друга. Ну, а Акилле Ла Сента – и вовсе горошина. Маленькая, зеленая горошина,  вы ее в миг проглотите.

 – Такая наука весьма занимательна, но только я не видел, чтобы бобы сохли. 

 Кое в чем Андзолетто совершенно прав. Сила Родриго Реджио в том корне, что породил его на свет. Однако Его Святейшество еще крепок и в ад не собирается. Рано или поздно дьявол встретит Адриана с распростертыми объятиями, но это не избавит людей от папских бастардов.

 – Передай кардиналу, что я оценил всю тонкость его намеков, – капитан щелчком расправил весьма небогатые кружева на рукаве и перекрестился, глядя на соборные купола. –  И, Дзотто, буду рад, если вечером ты сумеешь улизнуть со службы.

 Первое утверждение было насквозь ложным, ну а второе – наполовину. Но ничего не поделаешь: когда жизнь подкидывает неразрешимые загадки, остается утешаться тем, что под рукой.

****

Не по-весеннему жаркий ветерок шевелил новорожденную траву, трепал поля шляп и рвался забраться под плащи. Дженнардо казалось, что полгорода высыпало за стены встречать банду Акилле Ла Сенты. Прямо у дороги слуги поставили навесы, где дамы могли освежиться легким вином и спрятать лилейно-белые личики от припекающего солнца. Однако дамы, презрев скромность, прогуливались по утоптанным тропинкам, а под навесом засели кардиналы. Желтая лента дороги бежала меж зеленеющих холмов – бежала в долину, где уже шарили передовые отряды Красного Быка, – в высокой синеве без умолку трещали птицы, а почти малахитовый кузнечик нахально пристроился на сапог капитана Форсы. Сержанты собственного отряда подкручивали усы, изощряясь в остроумии, но Дженнардо просто ждал. Апрель воистину был неудачным месяцем, а если не удастся сразу же сбить с новичка спесь, можно всю весну считать пропащей. И вот на дороге показались всадники – пыль клубилась под копытами, блестели начищенные кирасы, высоко запели горны, – и тяжело, утробно задрожала земля. За конницей шла пехота. Увидев передовую роту, Дженнардо ниже опустил поля шляпы и стряхнул кузнечика с сапога. Для пущей уверенности следовало раздавить тварь божью, но капитан не верил в приметы.

 Наемники! Мудрецы в тиши своих келий изгрызли перья, подбирая уничижительные эпитеты для «разъедавшей все и вся язвы», но что бы вы делали без нас? Без тех, кто способен явиться к точно назначенному сроку и сразу вступить в бой. Гоняйте на войну дворянское ополчение, князья и прелаты, мы славно поживимся добычей! Зачем напрасно лить кровь, когда все продается в этом мире? Солдат удачи идет в бой не за Бога и не за сюзерена: поставь между ним и поживой любое препятствие – и увидишь, что будет. О чем писали бы замшелые мудрецы, если саму науку войны творят мерченары? Гонсало де Кордоба, изгнавший из Испании мавров, не зря назвал своих вояк подлинными наследниками Александра и Цезаря, ибо только наемники научили Европу побеждать. Впервые с тех времен, как по ней прошлись полчища вандалов и пал Вечный Город, мавры и безбожники получили по зубам. Великий Капитан честно разделил между воинами добычу, и даже король не был властен над ним. Владыки зовут наемников отдать жизнь за шатающиеся под ними престолы, вершат нашими руками месть и расправу и боятся повернуться к нам спиной. Папа Сикст, узнав о победе нанятого им Роберто Малатеста, велел убить того, кто мог повернуть оружие против понтифика. Зная о подобном, кто может упрекнуть солдата удачи в захвате опекаемых городов? Каждый выживает в одиночку, а честь и слово Божье не имеют веса в делах войны. Флорины растут на крестьянских полях, куются в мастерских ремесленников и плавают в трюмах купцов, а после оседают в обитых железом сундуках. Хозяева тугой мошны не могут спать спокойно, и потому флорины продолжают свой путь – и какой-нибудь мерченар, отдыхая от ратных трудов, огрубевшей рукою швыряет золото в таверне иль дарит шлюхе… Пастухи нанимают волков для защиты тучных стад – кто удивится, если хищный зверь вцепится чрезмерно доверчивому в глотку? Хотите обрести покой, держите пастушьих собак! Собирайте бедноту, одевайте ее в железо, кормите круглый год, чтобы в нужный час войска были под рукой, и наемники отойдут в прошлое. Но пока карта Италии похожа на одеяло нищего, о таком нечего и мечтать.

 Сержанты уже считали конников Акилле Ла Сенты, пытаясь разглядеть выравнивающуюся в линию пехоту. Если внуки однажды спросят, на какой войне Дженнардо Форса проторчал почти три года, он не будет знать, что ответить. В Испании ему платили за изгнание полумесяца и торжество креста, но, черт побери, временами он готов был драться бесплатно! Мерзнуть на пиренейских перевалах, голодать под Малагой, чтобы увидеть, как последний мавр удирает прочь. Знать охотно вставала под знамена королей, крестьяне шли в бой не под свист плетей, но по собственной воле, и даже королева Изабелла поклялась не менять сорочку, пока войска ее мужа не добьются победы. Дженнардо и сейчас жалел о том, что отец отозвал его домой участвовать в этих крысиных бегах и не позволил пойти вместе с Великим Капитаном к Гранаде. Кое в чем мудрецы все же правы: деньги деньгами, но солдат лишь тогда воюет на совесть, когда его сердце в согласии с кошельком. В Италии подобному не бывать никогда. Каждый правитель тянет «лоскутки» к себе, «одеяло» трещит по швам, но самые жадные руки у Реджио. Если б место Красного Быка занял какой-нибудь Альмохад или французский король, смогли бы в Лаццаро протянуть руку дружбы Риму, а Венеция побраталась бы с Генуей? Дженнардо в подобное чудо не верил. Эмир Гранады помог христианам под Малагой, выступил против сородичей. И что получил взамен? Вот и сейчас Валентино ди Марко и герцог Форса ненавидят Реджио сильнее всех мавров и франков вместе взятых. А Акилле Ла Сента, выходит, так же ненавидит отца и брата. Да поможет Господь Италии!

 Пехота наконец заняла свои места. Сейчас начнется то, ради чего Дженнардо и притащился на тракт. Несколько всадников отделились от колонны, и лошади неспешным шагом двинулись к кардинальским навесам. Старый обычай велел, чтобы наниматели пересчитали солдат, дабы точно знать, за что они выкладывают золото. Если бить папского бастарда, то бить сразу, пока сопляк не опомнился! Дженнардо шепнул своим сержантам несколько слов и поспешил занять свое место рядом с ди Марко и кардиналом Лаццарским. У плеча сопел низенький Орсини – тоже не одобряет наемников Акилле Ла Сенты? Всадники уже спешились, шедший впереди сорвал шляпу с головы и поклонился прелатам. Черный камзол с темно-красными вставками в прорезях, белоснежные кружева сорочки… солнце мешало видеть, но у Дженнардо закололо ладони, а Орсини почти беззвучно пробормотал: «Реджио, Реджио!.. Как ни назови чудовище, пламя оно изрыгать не перестанет!» Кардинал Валентино кивнул с ледяной улыбкой и протянул наемнику руку для поцелуя. Вчера, развлекаясь с Дзотто, капитан в последний раз пытался понять, что на уме у ди Марко, вот только покорное тело неаполитанца отвлекало от раздумий. Резвый, с щедрой пухлой попкой, охочий до любви Андзолетто – вот все, что дала ему удача, могло быть хуже…

 – Синьор Ла Сента, рад представить вам того, с кем вы разделите труды по защите Лаццаро, – Валентино как будто издевался. Повел холеной дланью – ярко блеснул кардинальский перстень, – и Дженнардо шагнул вперед. Служки уже разворачивали подготовленный договор, уже дрожали перья в походных чернильницах, но отцы церкви не приложат свои печати, пока не закончится подсчет. Акилле привел три тысячи восемьсот пехотинцев и двести сорок всадников, что ж, поглядим, каким будет улов и насколько нагл папский бастард! Ни один капитан наемников еще не обошелся без «летунов», были они и у самого Дженнардо, а Акилле сейчас расплатится за всех мошенников с проданной шпагой у бедра. Ла Сента ступил в тень навеса, золотые лучи блеснули в темных волосах и погасли. Дженнардо увидел смуглую скулу, прикрытую тугим завитком, и глаза, в которых будто полыхали ночи отчаянных набегов. Акилле вновь склонил голову, коротко и насмешливо глянул на Дженнардо и четко произнес:

 – Я привык не полагаться ни на кого, кроме себя, Ваше Высокопреосвященство, – голос у бастарда был подстать внешности – дерзкий и жесткий, –  я не нуждаюсь в помощи синьора Форсы. Его семья уже доказала свою неспособность справиться с Красным Быком.

 Грозную кличку брата бастард произнес иначе, чем все прочие. Легко и без страха, будто бы призывал сравнить и понять: там, где есть интересы Реджио, остальным нечего делать! Ну и щенок… Лет десять назад Дженнардо сам был таким. Не имеет значения, что Акилле появился на свет двумя-тремя годами позже его самого, видно, младшего папского отпрыска жизнь еще не выучила. Впрочем, Реджио и в преклонных годах отличались поистине дьявольской неукротимостью, недаром папа Адриан тридцать лет добивался тиары.

 – Очевидно, синьор Ла Сента последний раз играл с Красным Быком в куклы, а не в войну, и потому столь в себе уверен, –  процедил Дженнардо. Что это? Неужели бастард уже успел его разозлить? Сделал то, что даже герцогу Форса давненько не удавалось?

 – Ну-ну, наемники всегда держатся друг за друга, не стоит начинать общее дело со ссоры, – Валентино удобнее устроился в кресле и дал сигнал служкам: –  Читайте договор!

 Акилле опустил наглые глаза, выказывая смирение, и Дженнардо последовал его примеру – время бить еще не настало.

 – Во имя святой матери-церкви, Акилле, капитан Ла Сента клянется! Привести к присяге славному городу Лаццаро своих людей поименно! Клянется не отменять назначенного штурма, не отказываться преследовать врага и не оставлять поста в случае несвоевременной уплаты жалованья! Клянется, что подчиненные ему будут приносить свои жалобы по отдельности, а не все вместе, дабы не допустить бунта! Клянется, что при любом столкновении не позволит своим подчиненным  созывать на помощь земляков или родичей! Клянется, что обеспечит несопротивление аресту виновного в непослушании или преступлении!..   

 Не смотреть на щенка оказалось трудно. Лицо бастарда – точно смешение овалов и теней… резкие, фамильные очертания чисто выбритого подбородка и нежданно нежный изгиб рта… высокие, тонкие брови и эти окаянные глазищи, сейчас прищуренные с издевкой. Совсем не похож на Родриго Реджио… не в этом ли разгадка?.. Вито Паскуале – самый смышленый и преданный сержант его отряда – тронул Дженнардо за плечо. Зашептал, обдавая вчерашним перегаром:

 – Синьор капитан, мы нашли по крайней мере трех женщин в первой роте. Они местные крестьянки и божатся, что в других ротах бабы есть еще – бастард притащил с собой шлюх из Фаэнцы. Вон одна, поглядите!

 Дженнардо обернулся: чуть в стороне от навесов высокая, упитанная бабенка, в мужской одежде и кожаном нагруднике, отбивалась от его сержантов. Замечательно! Еще не каждый поставит «летунами» женщин, но Акилле так хотелось получить побольше денег, что он рискнул.

 – А еще в первой роте двадцать крестьян из деревушки Аконья, что в сорока милях отсюда, – продолжал шептать сержант Паскуале, –  а в пятой – одиннадцать нищих… тащить шлюху сюда?

 Дженнардо кивнул, и Паскуале исчез. Служка дочитывал договор, а капитан позволил себе разглядывать щенка. Акилле слушал внимательно, отчего-то прикусив губу. Раздавить сразу или насадить рыбку на крючок?

 – Клянется во время нахождения на землях кардинала Лаццарского не брать у жителей более одной лошади, одной овцы или четырех мер зерна! Клянется вывести подчиненных ему с земель кардинала Лаццарского немедля, как только завершится срок договора! И да постигнет Акилле, капитана Ла Сенту, суровая кара, если он нарушит данное слово! Клятвопреступник будет отлучен от матери нашей церкви, и закроются пред ним двери в царствие небесное! Аминь. 

 Бастард уже потянулся к Библии, и Дженнардо поднял руку. Пора! Орсини и кардинал Лаццарский недоуменно воззрились на дерзнувшего прервать присягу, а Валентино лишь хлопнул по подлокотнику кресла раскрытой ладонью.

 – Не позволите ли сказать пару слов моему, гхм, собрату, достопочтенные господа? – Дженнардо оттеснил бастарда от его людей и склонился к маленькому уху под темным завитком: –  Кто эта женщина – вон там! – и зачем вы нарядили ее в мужское платье? И для чего вы прицепили ей деревянную шпагу на бедро? Много же у вас «летунов», синьор капитан!

 Бастард не ожидал, что «собрат» нарушит все неписанные законы их цеха, но ощетинился мгновенно, а Дженнардо наслаждался его яростью. Чернильная темень в глазах римлянина –  будто бездна ада,  в такое зеркало не страшно смотреться грешнику.

 – Торопитесь подобрать хвост, чтобы вам его не отдавили, синьор Форса? – Акилле говорил спокойно, все с тем же презрением. Ого, это тебе не Дзотто, и не сопранист церковного хора, и даже не лицемер Валентино – согнуть Реджио еще никому не удавалось! Ну что ж, быть может, Дженнардо Форса станет первым.

 – Это вы сейчас подожмете хвост, любезный бастард, или я напомню вам, что у Ахиллеса есть отличное уязвимое место. Вы изучали в детстве великого Гомера, синьор? Весьма поучительное чтение, уверяю вас!

 Римлянин колебался. Если в его отряде найдут «летунов», самому Ла Сенте это грозит лишь новой проверкой его солдат, но позор не сбросишь со счета! Начинать службу с клеймом лжеца? Едва ль с таким прошлым бастард мог позволить подобное! Самим «летунам» отрежут нос, дабы они никогда более не смогли принять участие в обмане. Что ж, мошенники знали, на что шли ради жалких грошей… правда, согласия «летунов» не всегда спрашивали.

 – Так как же, любезный? Пятка не чешется? 

 Акилле дрожал, точно хищный зверь в ловушке, и у Дженнардо потяжелело в паху.

 – Больше вы моей пятки не увидите, и не надейтесь, – римлянин вздернул подбородок. – Что вы хотите, Форса?

 Должно быть, отец был прав, когда говорил, что у Дженнардо короткий ум. Утром ему хотелось просто выкинуть бастарда из Лаццаро, а теперь он и сам не знал, как поступить и чего потребовать. Щелкнув пальцами перед лицом Ла Сенты, капитан отпустил его локоть.

 – Бери Библию и клянись, мальчик. Но для начала… больше никогда не тявкай на меня, уяснил?