Даров не возвращают, гл. 1

В тексте упоминаются гомосексуальные отношения и насилие. Фэнтэзи, псевдоистория, вольное обращение с матчастью.

Луна стояла высоко. Поляну заливал серебряный, пронзительно-яркий свет – такой, что и седой волос в бороде разглядишь. Тонко, высоко запела флейта, и лес отозвался на тысячи ладов – возбужденным гомоном, резкими выкриками, задиристым злым смехом. Зашумел, зарокотал в высоких кронах, стряхнул на людей капли только что сгинувшего дождя, осыпав пряно пахнущей влагой. Лес был рад, и луна – бесстыдно белая, круглая, не скрывающая наготу – тоже была рада. Недаром Брендон Астигат велел своим воинам вершить совет и творить все обряды в Лесном Стане – исконной земле лонгов, на которую никогда не ступала нога чужака. Чужие глаза не видели этой поляны, не заглядывали в жестокие очи здешней луны. Чужие ладони не могли по-хозяйски похлопать деревянное естество идола, как это сделали ладони Беофа, шиннарда дружины Брендона Астигата. Шиннард еще раз провел пальцами по твердому дереву, ласково погладил навершие и попросил у Инсаар разрешение спустить семя на землю. Развлекаться с простыми воинами ему не по чину, да и наложница должна сегодня родить, а Суриам вполне заслужила, чтобы он слушал ее крики боли, как слушал стоны сладострастия. Да и не по возрасту уже ему ложиться с мужчиной – умудренного мужа куда больше влекут женщины. Вот в молодости Беоф с удовольствием повалялся бы на примятой траве вместе с Вереном – шиннардом лигидийцев – и всадил бы ему как следует. Едва ли тот мог бы сопротивляться долго – больно уж тощ. Лигидийцы вообще силой не отличаются, иначе бы их вождь не приехал искать союза. Беоф заглянул в пустые глаза идола и еще раз покаянно тронул торчащее вперед естество, подумав: не худо бы приложиться губами, пока Верен видит. Пусть знает, что лонги чтят Быстроразящих, Ненасытных, Неутомимых... По правде говоря, всех именований Инсаар Беоф не знал, это пусть жрец толкует, – зато видел Инсаар живьем, если про них можно сказать «живьем».

Лигидиец опередил – встал на колени перед идолом, коснулся губами крупной головки и тут же поднялся, с вызовом глянув из-под косматых бровей. Пусть ищет себе другую пару для Ка-Инсаар, тут Беоф ему не помощник. Брендон Астигат просил присмотреть во время обряда за своим сынком, а шиннард слишком хорошо помнил сорок лет походов, развеселых привалов и поминальных трапез, чтобы перечить своему вождю. Хотя Север Астигат – чтоб его Инсаар при встрече не заметил! – меньше всего нуждается в присмотре. Уж скорее нужно приглядывать за вождем лигидийцев, который от своего шиннарда отличался разве что возрастом, а так палка палкой – правда, жилистая палка-то. Беоф, посмеиваясь в бороду, говорил это своему вождю, но Брендон все твердил, чтоб шиннард ни на шаг не отошел от Севера и Брена во время Ка-Инсаар. Вождь не верил лигидийцам, он вообще никому не верил. Что ж, хитрый, как лиса, и жестокий, как волк, Брендон сделал лонгов тем, кем они стали. Сейчас и лигидийцы, да и остальные, приезжают в Лесной Стан выполнять обряды, а не будь Астигат столь умен и силен – сидеть бы им всем на цепях в Риер-Де. Из песни слова не выкинешь. Брендон свершил за свою жизнь ой как много, а теперь умирает в своем шатре, и уж не шиннарду Беофу нарушать его приказ. Суриам и без него родит – в конце концов, есть то, с чем женщины справляются куда лучше мужчин, и одной луне ведомо, почему Инсаар предпочитают опустошать именно воинов. Иной раз глядишь: там, где побывали Ненасытные, бабенки и детишки живы, а мужики – как один рядышком на травке лежат, выпитые до дна, и кровь по ногам... Беофу ли не знать, когда его отца и братьев выпили Инсаар. «Не суди непознанное», – твердит жрец; так шиннард лонгов и не судит. Пусть только сегодня Север и вождь лигидийцев постараются, как должно, тогда Инсаар смилостивятся и, может, год-два приходить не будут.

Слепящее лунное око теперь смотрело прямо в плоский лик идола. Когда свет коснется навершия естества, можно будет отправляться. Беоф прислушался к пьяному гомону на поляне и песнопениям жреца – старикан Греф сегодня разошелся не на шутку, видно, чует, что Инсаар ночка по нутру, – и хитро поглядел на тощего Верена.

– А что, роммелет Верен, твой вождь знал много мужчин? – называть лигидийца роммелетом, «уважаемым», было неприятно, но ничего, перетопчемся. Лигидийцы – племя хоть и малое, да ни одна блоха не плоха, так всегда твердил Брендон, а шиннард доверял словам вождя. По крохе, по кусочку, по сотне человек и сотне голов скота собрал тот силу, которую ныне боится Риер-Де. Если б стратеги и император не страшились лонгов, разве встал бы сам Илларий Холодное Сердце лагерем под стенами Гестии, разве начал бы собирать легионы? До Гестии от Лесного Стана – сорок переходов, а до столицы лонгов – только двадцать. Быть войне, ох быть...

Лигидиец, прежде чем ответить, задумчиво пожевал губу. Верен был обходителен, будто жрец, получивший воспитание там, куда Брендон Астигат отправил младшего сынка, Брена. Беоф, будь его воля, на такое непотребство не пошел бы – мыслимо ли, с глаз сына прогонять, будто виновен в чем? Но разве станет вождь слушать? Не любит он Брена, только и всего. Севера любит, Марцела и Камила привечает, а младший – ну чисто не своего семени. Странность, конечно, но и на нее объяснение сыщется. Беофу еще матушка рассказывала: паче любят мужчины тех сыновей, чьих матерей горячей всего тешили на ложе. Да только чем не угодила полонянка, мать Брена? Бедра пышные, грудь – и того краше, умна, скромна. И жива до сих пор, а мать Севера, чистокровная дочь лонгов, померла вот уж годков двадцать назад. Это было в тот год, когда Риер-Де драла их, будто Инсаар – добычу, уж Беоф-то помнил. Подати плати, воинов давай, лен, дерево, руду вози, а не поспеешь к сроку да мало привезешь – быть заднице драной. В тот год не то что сынка очередного, пусть и от жены законом данной, забыть можно было, но и собственную башку под каким-нибудь кустом оставить. Но Брендон Астигат Севера чуть не сам нянькал, это Беоф хорошо запомнил. Астигаты – Ведущие Против, так семейку вождя прозвали еще в те времена, когда отец Брендона на руках матери орал, – всегда были со странностями. Потому и не возразил никто в племени, когда чистокровный лонг Брендон назвал всех сыновей на манер Риер-Де, кроме разве что младшего, тоже Брендона. И не возразили, когда вождь отправил последыша учиться к жрецам в пыльный тесный город – только мать мальчишки выла, провожая... А лигидиец, наконец, собрался с ответом – любовников вождя считал, не иначе.

– Роммелет Беоф, а что за дело тебе до того, скольких познал наш вождь? Мудрый и сильный Алерей всегда соблюдал Ка-Инсаар, как должно. И отец его поступал так же, и дед, и дяди... так что ныне он не посрамит ни воинов, ни старейшин, – ого, да Верен не дурак! Ишь как говорит гладко, точно стратег Риер-Де. Только вот насчет «сильного и мудрого» Алерея шиннард союзничков загнул. Тощий мальчишка – вот каков вождь лигидийцев!

– Да знать хочу, не нужно ли знахарей загодя позвать. Не то начнет ваш мудрый кровью течь, зачем нам увечный союзник?

Верен еще сильней прихмурил густые бровищи, но ответил гордо:

Все ясно. Первая ясность – имели мужики Алерея, да еще как, раз шиннард дружины за его задницу не опасается. И ясность вторая – не надеется Верен, что его вождь нагнет Севера. И правильно не надеется! Беоф покосился на деревянное естество идола. Осталось еще чуть-чуть – как раз времени хватит, чтоб по глотку сделать. Верен не глуп и в бою хорош, доводилось проверить, да и Суриам заслужила, чтобы он за благополучные роды выпил.

– Хорошо. Ка-Инсаар должен быть без крови, без боли. Выпьешь со мной, роммелет Верен? У меня сегодня наложница рожает, – Беоф отстегнул с пояса оплетенную флягу, вынул пробку и приложился к горлышку. Прохладная струя потекла в горло. Лигидиец смотрел на него из-под бровей, но не обижался. Сразу видно: слишком умен, чтоб обижаться.

– Это у нас в лесах верят, что Ка-Инсаар должен быть в радость, – шиннард Верен принял флягу из рук Беофа, снова задумчиво пожевав губами, прежде чем глотнуть, – а на равнине пленных в такие дни нагибают.

– Хорошо, что не детей, – буркнул Беоф. О нравах Риер-Де он был наслышан, еще как. Имперцы мало того, что Ка-Инсаар неправильно соблюдают, так и других норовят заставить так же делать. Но и Инсаар их сильнее мучают – каждый год по деревне, а то и больше, выпивают досуха.

– Пора, – Верен отчего-то вздохнул и кивком головы указал на идола. Деревянный член, сиявший в лунном свете, казался почти живым. Беоф суеверно поежился, возблагодарив Неутомимых, и завопил во всю глотку:

– Ка-Инсаар! – подхватил лигидиец. Знатно орет, как шиннарду и положено. Пора спускаться к воинам и под белы ручки вести этого сопляка Алерея в шатер. Север, чай, сам пойдет.

Они спустились с поросшего густым кустарникам холма одновременно, как и положено по обычаю. Шиннарды дружин во время Ка-Инсаар обсуждают угодное Неутомимым отдельно от воинов и участников обряда, ибо негоже мешать пир и служение неведомому. Жрец Греф швырнул в костер какую-то свою чудесную травку, и пламя вспыхнуло ярко и жарко. Беоф передернул плечами, чувствуя, как течет по спине струйка пота. Мужчина может и должен любить женщин, но испытанное на Ка-Инсаар не забывается никогда, сколько б зим с тех пор ни минуло. Такой же летней ночью при бесстыжей луне он любил на шкурах одного келлита, а тот только подмахивал, хотя, прежде чем Беоф ткнул его лицом в эти самые шкуры, сопротивлялся отчаянно. Интересно, станет ли вождь лигидийцев драться за свою задницу по-настоящему? В рыжем свете костра Беоф хорошо видел и Алерея, и Севера. Они сидели рядом, не касаясь друг друга ни коленями, ни локтями. С правой стороны от Севера пристроился Брен, а дальше застыл каменным изваянием Марцел. Вот выражение лица второго сына вождя Беоф приметил и отметил. Всяко может статься – вдруг Марцел, зная, что отец умирает, подсыпет старшему брату в кубок какой-нибудь пакости? Марцел на такое вполне способен, хоть и прикидывается любящим братом и покорным сыном. А для лонгов теперь не будет большего несчастья, чем смерть Севера Астигата. Беоф истово верил в Инсаар и знал: они позаботились, чтобы семя, отданное Великим Брендоном своей жене, взросло в ее лоне, как должно. Север – плоть от плоти отца, он поведет лонгов, куда надо, и позаботится, чтобы племя не ушло без добычи.

Белокурый, статный, как все Астигаты, Север и внешне был вылитый Брендон в молодые годы. Вот он тряхнул золотой гривой, залпом осушил кубок и поднял глаза на Беофа и Верена. Серые, жесткие, не ведающие пощады... Будто сам Брендон смотрит, не забалуешь. Рука шиннарда невольно сжалась в кулак и приклеилась к кожаному доспеху:

Север встал, сдернул с чресел кусок ткани и шагнул ближе к огню. Пламя все видит и все покажет, подумалось Беофу. Гладкость здоровой кожи, сильные мышцы плеч, узость бедер. И волосы – гордость вождя и воина – густой волной по спине. Ох хорош у Брендона сынок!

– Примут ли Инсаар нашу жертву, жрец? – ритуальные слова Север цедил так, будто до воли Инсаар ему дела не было. Старик Греф это понимал и потому, пропустив добрый десяток положенных стихов, быстро ответил:

– Инсаар желают свое! Пусть ведают Север, сын Брендона, и Алерей, сын Абрака, что буде постараются они для Ненасытных, Быстроразящих, Неутомимых и Необузданных, то Инсаар не отвергнут жертву. И будет союз лонгов и лигидийцев крепок настолько, насколько крепко будут любить друг друга вожди.

Жрец не сбился, назвав Севера вождем, а вот Беоф так не смог бы. Племя приняло Севера как преемника Брендона, приняло давно – еще в те годы, когда сынок вождя коротко стриг волосы и учился владеть мечом. Но каждый день и каждый час Север должен помнить: лонгов не взнуздать раз и навсегда, как можно взнуздать имперцев и вообще всех жителей равнин. В лесах ты вождь, пока рука твоя не устанет убивать на поле брани, а в дни Ка-Инсаар не устанут другие части тела. Север Астигат об этом помнил. Как и подобает вождю, он родился со знанием, как должно править и воевать. Беоф верил в это – иначе конец всему, и сорок лет борьбы будут напрасны. Сын Брендона, умиравшего в шатре в получасе ходу от залитой светом хмельной поляны, посмотрел на шиннарда – пристально, будто спрашивая: ты покоришься? Будь силен – и покорюсь, глазами ответил Беоф, усмехнувшись. Север отозвался такой же усмешкой. Он понимал, что хотел сказать соратник отца. Покажи власть и силу – сегодня над Алереем, завтра над Риер-Де и Илларием Холодным Сердцем, – и лонги твои по праву.

Вождь лигидийцев встал рядом с хозяином пира. Может, зря Беоф назвал Алерея тощим мальчишкой? В пламени ли костра было дело, или Инсаар почуяли угощение, но все враз преобразилось. И поляна уже не была просто поляной – стала алтарем, и оба участника обряда перестали быть просто мужчинами. Пламя и лунный свет ласкали их тела, и задубевшая душа шиннарда лонгов запела, будто в юности. Ка-Инсаар! Примите жертву, Ненасытные, пусть жар и боль будут вам угодны, а уж мы отблагодарим! Север вновь по-волчьи усмехнулся:

Лигидиец отбросил назад пряди слипшихся надо лбом каштановых волос и выпрямился. Чуть ниже ростом и уже в плечах, но под снятой набедренной повязкой – ничего не скажешь! – есть на что поглядеть. Алерей был возбужден, член торчал вперед, как у идола, и лигидиец прижал его ладонью. Север шагнул к союзнику и, положив тому руку на бедро, поцеловал прямо в губы. Теперь Беоф ясно видел, что лигидиец дрожит всем телом. Боится или просто хочет?

– Я готов, Север, – Алерей облизал уже чуть припухшие губы. – Ка-Инсаар!

– Пойдем, – Север Астигат властно кивнул и будущему любовнику, и обоим шиннардам. Настолько уверенно и властно, точно не стоял посреди лесной поляны обнаженным, готовясь принести жертву Ненасытным, а в полном имперском доспехе восседал на лучшем жеребце во главе могучего войска. Сын вождя шагнул к шатру, Алерей двинулся за ним, и тут ладонь Севера звонко хлопнула по крепкой ягодице лигидийца. Тот аж дернулся, его воины у костра глухо заворчали, пряча недовольство в поднятых кубках. Слабые, что пришли за защитой, не могут привередничать, но союзников нужно уважать – не пленные, чай. Беоф чуть не сплюнул с досады. Гонор – вот что грозит испортить старшему сынку Брендона будущее, да и всем лонгам заодно. Гонора у Севера хватило бы на весь лес и всю равнину, и городам еще осталось бы. Воины замолчали разом, притих и насупленный шиннард Верен. Беоф давно это приметил: как только участники обряда входят в шатер, все замолкают, словно каждый чувствует присутствие Инсаар, их волю и желание получить свое. Или – просто хочет оказаться на месте одного из приносящих жертву. Кому что по нутру: взять мужчину или принять его в себя. Замолк даже старый жрец, и только огонь трещал, да шумел Вечный Лес. Ка-Инсаар!

Лигидиец степенно кивнул, и оба шиннарда одновременно двинулись к шатру. По обычаю старшины воинской дружины должны проследить, чтобы жертва была принесена должным образом. От того, насколько честно выполнен обряд, зависит многое, очень многое – жизнь племени, его удача. И станут женщины рожать больше детей, и будет богата охота, и обилен урожай, и враги падут на колени, а в их деревнях и крепостях найдется вдоволь добычи... И смилуются Инсаар, удовлетворятся жертвой и не станут нападать на людей, пить их кровь, жизнь и силу...

Север и Алерей стояли в середине шатра. Беоф приметил, что естество Алерея поникло, а вот сынок Брендона в полной готовности. Видно, наговорил союзничку кучу гадостей и теперь доволен. Ух, волчара! Знает, что победит, потому и ведет себя так. И то – когда это Север Астигат проигрывал? Не знает еще мальчик, каково это: когда тебя самого отымеют, а ты и не охнешь, только зубами скрипеть сможешь. И пусть никогда не узнает.

Первый удар нанес Север. А как же – сильный всегда бьет первым. Ударил прямо в центр груди и отпрянул на миг, а после саданул еще – в плечо. Алерей защищался, но не успевал за быстрым, как гадюка, противником – и вот уже лежит, уткнувшись лицом в шкуры. Быстро все закончилось, подумал Беоф, с усмешкой покосившись на шиннарда лигидийцев. Верен оставался невозмутим, точно не его вождя сейчас оседлали сильные бедра чужака. Север наклонился к поверженному и шепнул ему в ухо, впрочем, довольно громко:

– Тебя связать? Или станешь слушаться? – золотые пряди касались обнаженной спины Алерея. Поджарое тело вздрогнуло, и вдруг вождь лигидийцев развел бедра в стороны – насколько позволял вес сидящего на нем Севера. Вот как? Отчаянно же их племя хочет союза, раз Алерей даже не мыслит бороться дальше – а ведь мог бы и заехать затылком Северу в лицо. Сынок Брендона, видимо, опасался чего-то подобного, потому что все же потянулся за веревкой и, не отпуская противника, связал ему запястья.

– Не люблю неожиданностей, – Север говорил куда более правильно, чем сам Беоф, да и Брендон. Вышколил старый соратник сыновей, ничего не скажешь. Пожалуй, и со стратегами Риер-Де смогут говорить на равных, как бы имперцы ни честили их варварами.

Алерей что-то глухо пробормотал, и Север вновь наклонился к нему, прислушиваясь:

– Будь это не Ка-Инсаар, я б тебе не отказал, Алер. Но – в другой раз, а пока потерпишь. – Ясно, вождь лигидийцев просил масло взять или еще что, чтоб не так больно было, а Север, понятное дело, заартачился. И, как подозревал шиннард, не только потому, что Инсаар не велят отвлекаться от обряда, но и по природной вредности. Впрочем, Беоф увидел, как сильная жесткая ладонь, прежде чем сжать ягодицы, погладила ложбинку, а потом Север поднес пальцы к губам Алерея, и тот послушно облизал их. Беоф даже зажмурился, а вот шиннард Верен наблюдал за обрядом так, будто от этого зависела его жизнь. Север отнял руку ото рта лигидийца и всадил – вначале пальцы, на полную длину, – но Алерей лишь дернулся, смолчал. И молчал все время, пока Север готовил его, только головой мотал. Правда, длилось это недолго. Белокурый сын Брендона встал на колени позади Алерея, запрокинул голову так, что кончики волос достали до напрягшихся ягодиц, и выдохнул яркими губами:

И, не закончив ритуальный стих, толкнулся вперед – резко, сильно, заполняя лигидийца до упора. Тот дернулся, но железные руки сжали его бедра. На плечах Севера буграми вздулись мускулы. Беоф глянул в горящие серые глаза и отступил к выходу из шатра, потянув шиннарда Верена за собой. Уходя, они услышали низкий, протяжный стон – это стонал Алерей, и не от боли. Обряд был почти завершен.

Сидя у костра рядом с тощим Вереном, разом растерявшим половину своей мрачности, шиннард лонгов думал: понять волю Ненасытных людям не под силу, можно лишь пытаться. Но обряды приносят пользу и людям, а не только дают Инсаар то, в чем они нуждаются для продления своей вечной жизни. Страсть, радость обладания, жар живого семени... Теперь Алерей стал Северу не просто союзником – они вместе принесли жертву, и это их связало. Если завтра Север умрет от вражьей стрелы или яда завистливого братца, то Алерей и его племя все равно будут служить лонгам – здесь закон непреложен. Если Инсаар хотят, чтобы мужчины познавали друг друга телом, и сами так делают, то нужно извлекать из этого выгоду. Беоф слыхал: нарушившие жертвенную клятву быстро гибнут, видно, Инсаар заботятся о том, чтобы их волю не преступали. Закон запрещает касаться сына и брата, запрещает ложиться с мальчишкой и тем паче – брать силой ни разу не оросившего семенем собственную постель. Малыш Брен вертел в руках пустой кубок и тоскливо смотрел на опустевшее место старшего брата. Не стукни Брендону в голову дурь с учебой у жрецов, младший сын вождя уже прошел бы свой первый Ка-Инсаар. Хмельная ночь под кронами деревьев даст ему право называться мужчиной, невозбранно входить к женщинам, завести семью. Так повелось от века – только лучшее семя продлевает жизнь племени, а сила и выносливость доказываются на Ка-Инсаар.

Наверное, Брен думал о том же и жалел, что не станет славить, подобно всем мужчинам племени, Быстроразящих, а отправится спать вместе с другими не вошедшими в возраст мальчишками. Малыш отставил кубок и захлопал серыми, как у отца и братьев, глазищами, потом намотал на палец белокурую прядь волос. Нужно позаботиться, чтобы девственности парня лишил человек опытный и ласковый, не то Север может позабыть о такой мелочи... Следующий Ка-Инсаар будет довольно скоро – в союзники просились не только лигидийцы, а чем чаще соблюдаются обряды, тем благополучней живет племя. На равнине этого не понимают, империя Риер-Де славна жестокостью, и обряды они соблюдают прежде всего для того, чтобы потешить себя да показать власть. Драть беззащитного пленника, забитого в колодки, – такая мерзость, что Беофу даже сплюнуть было лень. Инсаар нужно искреннее счастье отдавать и брать, а не вопли муки и порванные задницы. Так всегда твердили жрецы лесных народов, да Беоф и сам это знал. Видел, как отдавались Инсаар его собственные братья – будто завороженные огромными глазами и гибкими руками Ненасытных, сами раздвигали ягодицы ладонями, подставляли губы. Во время нападения Инсаар на их становище выжил только Беоф, потому что был еще мал, а детишек Инсаар Ненасытные не трогают и людям не велят, да еще один его брат, которого Неутомимые отведали вдоволь. Второй оказался слабее, и хоть выпили его не досуха, не выдержал... а остальные мужчины умерли под гремящими мощью телами, может, потому что сопротивлялись. Инсаар нужна радость, желание – таков закон, и горе тому, кто берет другого мужчину насильно. По-настоящему насильно, а не так, как Север взял Алерея. Должно быть, сейчас вожди пошли по второму кругу, и лигидиец с охотой подставляет задницу твердой плоти союзника – вон как стонет сладко. А Северу сил хватит надолго. Беоф сам видел, как много лет назад старший сынок Брендона, тогда еще четырнадцатилетний, подмял под себя здоровенного парня – сына вождя келлитов, и все племя лонгов любовалось на резкие движения его бедер и на то, как келлит извивался под ним. Брендон после сам налил сыну полный кубок и потрепал по густым волосам, торжественно объявив, что Север Астигат – мужчина и настоящий лонг. Беоф вновь поглядел на малыша Брена, теперь ковырявшего носком сапога землю. Телом и ликом Брен похож на старшего брата, а вот нравом и умом не слишком, хотя семейного упрямства не занимать. Стал бы шестнадцатилетний мальчишка так прилежно грызть неведомые науки у жрецов, не будь он таким же гордецом? Видно, надеется хоть в этом превзойти старших. Ну и славно – все, что идет на пользу племени, хорошо, только вот не видел шиннард Беоф особой пользы от учения. Пора парню проходить обряды, дурь жреческая из башки-то и повыветрится.

Верен, громко хмыкнув, толкнул соседа в бок. Набрался уже шиннард лигидийцев, не иначе. От облегчения, понял Беоф, когда Верен рассмеялся, ухнув, будто сыч:

– Видно, сладко сыну вашего вождя с нашим вождем, роммелет Беоф, раз так долго носа из шатра не кажут.

Шиннард лонгов даже подивился. Ух, хитер союзничек! Отощали воины лигидийцев, оскудела земля, а после того, как старшие братья Алерея сгинули на охоте, всего и богатства осталось у племени, что сладкая задница младшего. Боялся, видно, Верен, что Север Астигат не позарится на нее – и не будет союза. Может, и не позарился бы – стукнуло б в белокурую башку, и прямо у костра отказал бы лигидийцам. Да, кроме задницы вождя, у племени восемь по тысяче раз риеров[1] землицы есть и десять «копий» воинов. Север об этом помнил, как и должно. Из него выйдет отличный вождь, Великий Брендон может умирать спокойно.

– Так отдается ваш вождь на совесть и с радостью, роммелет Верен, как на Ка-Инсаар и положено, – степенно отозвался Беоф, окончательно решив для себя, что лигидийцы – союзники добрые. Хлопнул Верена по жилистой спине и даже пожалел, что ему не двадцать и на мужика у него попросту естество не поднимется. Ну ничего, как сынки Брендона, нагулявшись вволю, отправятся спать, шиннард, выполнив приказ вождя присматривать, тоже сможет почтить Инсаар – на свой лад.

– Тяжело вам пришлось? – Беоф понимал: лишь крайняя нужда заставила лигидийцев просить союза. А ведомо ли им, что скоро в составе войска лонгов пойдут воевать с Риер-Де? Может, сам Брендон и не стал бы нападать первым на Иллария Холодное Сердце, зато Север и не задумается, а отцу его жизни осталось с заячий хвост... Быть войне, и пусть Инсаар пошлют лонгам удачу!

– Тяжело, – ответил Верен, уставившись в кубок. Он был мужчиной и не хотел жаловаться. – Сколько воинов возьмет у нас Север Астигат? И что еще ему надобно? Шкур, мяса и руды мы много дать не можем, год был суровым, а вот льна и пеньки в достатке, да еще шерсть.

– Это мы с тобой после обряда решим, роммелет Верен, – не ошибся Беоф в союзничке: сразу о деле говорит, не то что некоторые, только попусту языком мелят. – Как у вас с железом? – Воины лигидийцев вооружены неплохо, да только на Ка-Инсаар всегда лучшее берут, чтоб и Неутомимым угодить, и перед соседями похвалиться.

Полог шатра распахнулся, и Верен не успел ответить. Север Астигат – как был, голый – шагнул в круг света, откинул назад спутанную гриву. Обвел воинов веселым, злым взглядом и вскинул сжатый кулак вверх, к лунному небу.

– Ка-Инсаар! – голос Севера был силен, и вновь запел лес, радуясь жертве, и сотни глоток подхватили вопль. Воины вскакивали на ноги, били в щиты, стучали кубками и орали, орали... Следом из шатра вышел Алерей, пристроился за плечом союзника. Вождя лигидийцев пошатывало, на бедрах отчетливо блестело плохо вытертое семя, а светлые глаза были мутными, но довольными. Отныне и навсегда Алерей, сын Абрака, будет идти на шаг позади Севера, сына Брендона, но враги лигидийца станут врагами всех лонгов, и никто не посмеет отозваться о нем неуважительно.

– Жрец! Подай мне карвир, – Север произнес это спокойно, но старика Грефа будто пришпорили. Жрец бросил свою флейту и травки и кинулся куда-то в сторону. Карвир, широкий кожаный ремень с вышитой на нем ритуальной вязью, нерасторжимо свяжет союз племен, и горе предателю или трусу, поправшему волю Инсаар, скрепленную обрядом. Север вытолкнул Алерея из-за своей спины и вновь поцеловал. Воины довольно засмеялись, ибо жадные губы теперь медлили, мяли рот лигидийца, а тот выгибался навстречу союзнику. На миг прижался чреслами к паху Севера и замер так, дожидаясь, пока сильные, ловкие пальцы завяжут пояс на его обнаженных бедрах.

– Лонги! Моей волей и волей моего отца я, Север Астигат, объявляю этого воина и вождя своим йо-карвиром[2]. Мой кров, моя добыча, моя война станут его кровом, добычей и войной, а любой его враг станет и моим врагом. И будем делить мы ложе, дабы возрадовались Инсаар! – Север умел убеждать. Воины слушали так, будто сын вождя не ритуальную песнь произносил, а открывал им великую истину. За Севером пойдут умирать, подумал Беоф и тут же одернул себя. Не умирать – побеждать! Только так. Алерей поправил кожаный пояс, улыбнулся карвиру и воинам – несмело, искусанными губами, – но всем понравилось. Сразу видно: по душе друг дружке пришлись Север и Алерей, а когда вожди довольны, воинам тоже хорошо и спокойно. Греф подкинул в огонь травки, вновь запела флейта, и Алерей склонил голову:

– Обещаю я, Алерей, сын Абрака, быть послушным карвиру моему, что познал меня на ложе, как хотелось Инсаар. И приведу я своих воинов, и отдам добычу, и буду покорен слову Севера, сына Брендона. Ка-Инсаар! – лигидиец говорил хорошо. Кажется, от него и его людей не следует ждать удара в спину. Хотя верность союзничков по-настоящему проверит только война, но она не за горами.

– Ка-Инсаар! – разом завопили воины. Беоф приметил, что малыш Брен, вскочивший было навстречу старшему брату, теперь отступил в тень, съежившись, словно и не сын вождя. Стоит ли сказать Северу, что мальчишке пора пройти обряд? Опытных и достаточно молодых для этого дела можно найти вдоволь – чтобы малыш остался доволен умелыми ласками. Но Север уселся на шкуры, усадил рядом Алерея – тот, впрочем, скорее встал на колени, чем сел – и жестом подозвал ближе среднего брата, Марцела, и самого Беофа. Северу было не до пустяков вроде вступления младшего братца на путь мужчины, его интересовала война. Сам Брендон тоже мог на ритуальном пиру говорить о важном, и шиннард решил отложить заботу о Брене. Успеется еще.

– Ты даешь нам восемь «копий», йо-карвир, – тон Севера не допускал возражений, но Алерей и не думал спорить. Он склонил голову к плечу и ответил кротко, но твердо:

– А ты даешь нам мясо и шкуры, сколько я скажу, карвир. И еще наши женщины зимой будут жить под присмотром ваших женщин.

Север засмеялся и огладил бедро Алерея, потом привлек его к себе и вновь потянулся к губам:

– Это справедливо. Но вначале я расскажу обо всем отцу.

Все же помнит о родителе, порадовался Беоф. Шиннард поглядел, как с криком «Ка-Инсаар!» встал Крейдон, один из лучших дружинников лонгов, как хлопнул по плечу высокого соседа-лигидийца, жестом позвав его подальше от костров, и ухмыльнулся в бороду. Неутомимые будут довольны, они получат свое. Отличная сегодня ночь! Рядом поднялся еще кто-то, по всей поляне воины выбирали пару для обряда, а Беоф вспоминал молодость и прислушивался к разговору вождей. Нужно все запомнить, обсудить с шиннардом Вереном и приниматься за дело. Вот он и назвал Севера вождем... что ж, старики уходят, давая дорогу молодым, а племя будет жить, пока стоит Вечный Лес.

Вождь лонгов Брендон Астигат умирал. Он и сам это знал – тому, кого при жизни прозвали Великим, негоже врать себе и Инсаар. Тело горело в сухом огне лихорадки, а боль грызла изнутри. Брендон не призывал смерть, но подготовился к ней. Когда-то, еще мальчишкой, он услыхал мудрые слова и всегда следовал им: если ты жил не напрасно, если делал, что считал нужным, то будешь готов к смерти каждый день, врасплох она не застанет. Так и есть. Умирая, Брендон, чего лукавить, жалел о многом. О том, что больше не увидит поверженных знамен Риер-Де и не срубит голову Илларию Холодному Сердцу. Стратегу все равно не спастись – Север довершит заботу отца, Брендон знал об этом, но привычка все делать самому въелась в кровь. О том, что больше не увидит лица Сабины, матери Брена; она сейчас далеко и не поспеет к смертному ложу. Жалел, но без пронзительной горечи, без страха и ропота. Воин выполнил свой долг и уходит в Стан мертвых. Живые оставались в Вечном Лесу – его воины, его сыновья. Север, надежда и опора лонгов, и Брен – мальчик умен и обучен таким вещам, что его отцу и во сне не привидятся. Пусть все ворчали, негодуя, когда он послал Брена учиться в Остериум к жрецам чужой веры, и рыдала Сабина, жалея мальчишку... Что за разница, по-каковски толкует жрец обряды, верят все одинаково – в Неутомимых – и как не верить? А Вечный Лес и без толкований живет в душе каждого лонга, чем бы ему ни забивали голову. Теперь малыш Брен умеет читать и писать, умеет глядеть на звезды и узнавать по ним путь... и много чего другого, он грамотней стратегов Риер-Де, а это главное. Брен будет отличным подспорьем Северу. До прочих сыновей Брендону Астигату почти не было дела, пусть живут, как хотят, лишь бы не мешались. Марцел – высохший в двадцать лет зануда, Камил – трус… кто там еще? Неважно. Умирая, Брендон помнил только о тех двоих, кого его семя породило в добрый час. И сейчас он хотел их видеть. Закончился ли уже Ка-Инсаар? День за пологом шатра или ночь? Вождь почти ничего не замечал от жара и боли, но на то, чтобы отдать приказ воину, его сил хватило. Пусть приведут Севера и Брена – ну и остальных его отпрысков, сколько их найдется в Лесном Стане.

Они пришли, и вождь глянул на своих сыновей. Глаза застил туман смерти, но он чувствовал их присутствие – даже слезы закипели в уголках глаз. Сейчас он прочистит горло и скажет, что отвлек их от Ка-Инсаар не просто так, по пустой блажи больного. Времени может не хватить, уж слишком сильна лихорадка... Вот Север – белокурая макушка чуть не касается свода шатра, а был горластым комочком. Брендон так любил его мать, Вольгу, дочь Изейи Храброго, что едва не зарыдал, когда рабыни-пленницы сказали ему: нет у него больше жены, погасла, как факел, сунутый в воду. То ли корешок ядовитый в еду попал, то ли вода была плохой. В те годы приходилось пить и есть, что попадется, не разбирая. Он стоял над мертвым телом, держал на руках орущий сверток и клялся, молча клялся в одном: лонги будут есть вдоволь – и с золотой посуды! Не будут женщины в племени так работать и так мерзнуть и голодать! Не останутся детишки без материнской заботы, и мужчины не станут оплакивать друзей и жен. А для этого требовалось раздавить империю Риер-Де, потому что Брендон понимал: либо мы, либо имперцы. Риер-Де с любым соседом тесно, это тебе не келлиты и не лигидийцы. Имперцы не умеют дружить и мирно торговать – и никогда не сумеют. Им просто в голову не придет учиться такому. Варвары имперцам нужны, чтоб воевать в их войске, приносить им дань и орать в колодках во время Ка-Инсаар. Даже обряды – и те не по-человечески соблюдают! Не хватает им храбрости нагнуть соперника в честном бою, нет, им подавай беспомощного пленного. Падение Риер-Де Брендон Астигат видел во сне и наяву, и если для того нужно было двадцать лет прикидываться змеей, он так и поступал. И воевал в их войске, и даже побеждал, ха! Все победы лонгов шли во вред империи, а Брендон терпеливо собирал лесные племена, хотя для этого пришлось ох как постараться! Все шло в ход: хитрость, подкуп, сила, но цель того стоила. И теперь дружина лонгов насчитывала тысячи «копий», а в каждом «копье» по полтысячи воинов. И владели лонги тысячами тысяч риеров отличной земли, где росли полезные травы и была богатой охота. Что ж, пусть Брендон не увидит гибели Риер-Де – зато увидит Север, увидит Брен...

Малыш Брен, как всегда, притулился за плечом старшего брата. Эти двое любят друг друга больше, чем обычно братья, родившиеся в лесу от одного отца, но от разных матерей. А все потому, что его первая наложница, Сабина, взятая во время набега на Трис, похоронила троих детишек – умирали, едва из чрева появившись. Законная жена Вольга подарила ему Севера, и Брендон думал, что причина в дурной крови имперской пленницы. Вольга – дочь лонгов, оттого и родила здорового сына. Да жизнь так повернулась – помер ребенок Сабины, а чуть не следом за ним и Вольга ушла. Когда наложница, переняв из его рук вопящий сверток, принялась кормить Севера молоком, Брендон чуть на ней не женился. И женился бы, но война помешала. А Брен родился в тот год, когда Брендон заложил первый город лонгов – деревянную Трефолу. Как тогда смеялись в Риер-Де над варварами, подражающими просвещенным людям! Теперь не смеются – перестали, после того как лонги два года назад не дали имперцам взять Трефолу, разбили войско стратега наголову. И бесился, должно быть, Илларий Холодное Сердце и хозяин его, император! А Сабина любила выкормыша, как родного. Видно за доброту ее к сыну соперницы, Инсаар и дали ей Брена – через шесть лет. Брен пускал пузыри на руках матери, Сабина сидела с детьми в новых просторных покоях, улыбалась, подставляя малышу грудь, а Север крутился около, норовя потрогать светлый пушок на головенке брата. Вскормленные одной грудью, братья росли вместе. Теперь Брен будет верен Северу, а тот защитит его.

– Подойдите, – хрипло выдохнул Брендон, силясь разглядеть сыновей и шиннарда. Старый друг стоял тут же, сопел шумно. Значит, волнуется. Что ж, Брендон тоже горевал бы у смертного ложа Беофа, но Инсаар судили иначе – вождь уйдет первым, оставив шиннарда жить и воевать, справлять обряды и любить женщин... Пусть Беоф возьмет Сабину к себе. Все трое шагнули к ложу вождя и встали на колени. Марцел и Камил остались у входа в шатер – знали, что около себя отец их видеть не желает.

– Как прошел Ка-Инсаар? – говорить было трудно, но Брендон привычно давил слабость. И похуже приходилось, а скоро все кончится: и боль, и память.

– Хорошо, отец, – заверил Север и чуть сжал руку Брендона. – Лигидиец Алерей – мой йо-карвир, мы уже обо всем договорились. Он даст нам восемь «копий», только придется разрешить их женщинам и детишкам жить в наших шатрах. Я так решил.

Брендон не мог вспомнить, кто такой Алерей, но если Север говорит, что сделал его своим йо-карвиром, значит, лигидиец будет хорошим союзником. Ох как рад был Брендон слышать от сына это уверенное и спокойное «я так решил». Да, сынок, решай и живи. Побеждай. Брендон хотел поздравить сына с удачным обрядом, но силы следовало беречь для главного.

– Север, Брен, Беоф... кто тут еще? Слушайте меня. Я уже говорил свою волю перед всеми лонгами... и повторю... все, чем мне позволили владеть Инсаар, я передаю своему старшему сыну... Север...

Брендон вновь перевел дух и потянулся слабой рукой к шее, где на кожаном ремешке висел талисман вождя – кусок сердца Инсаар, убитого еще его дедом, первым, кого имперцы прозвали Астигатом – Ведущим Против. И боялись, как огня – так же, как боялись Брендона и как будут бояться его сына. Носи талисман, Север, и будь силен, как все Астигаты...

Но едва ладонь коснулась жесткой от векового пота кожи мешочка, как свет померк. И в сгустившейся тьме увидел Брендон Великий не лица сыновей и старого друга и соратника, а плоский мертвенный лик и огромные черные глаза без белков. Такими Инсаар приходят к тем, кому не грозит иссушение. Те, кого терзают Ненасытные, видят совсем иное – прекрасного, полного сил мужа. Нелюдь молча разглядывал Брендона, а вождь без страха смотрел в черные провалы глаз. Чего ему теперь бояться? Ка-Инсаар завершен, как подобает, Быстроразящий должен быть доволен.

– Да, МЫ довольны, – заверил нелюдь, и серые веки скрыли глазницы. – Потому я и пришел, внук Убийцы. Твой род, Астигат, уже лил нашу кровь, пил нашу жизнь, так узнай нашу волю. В твоем сыне – погибель лонгов, убей его немедля! Немедля, понял, Астигат?

Неотвратимая тень закрыла шатер, кажется, весь мир закрыла собой, и костлявая рука с острыми когтями указала на... Брена. Брен? За что?!

– Ты сказал, что доволен, Быстроразящий! Мы принесли жертву, все племя принесло... так что тебе нужно? Оставь сына моего! – в груди болело так, будто легкие рвались в клочья, но Брендон держался. Если Инсаар нужна еще жертва, пусть возьмет его самого, пусть возьмет любого в племени, только не его сыновей!

– Глупец, – Неутомимый положил руку на свой пах, как это водится у вечно голодных Инсаар, и распахнул невидящие глаза. – Не мне нужна смерть твоего сына – тебе! И всем лонгам, ибо лютая погибель в нем таится, погибель всем вам. Убей.

Брендон заорал в отчаянье – а может, только думал, что заорал. Он вновь видел лица сыновей и Беофа, стены шатра и стражу у входа. Но Быстроразящий никуда не ушел, стоял за спиной и смотрел пристально.

Никто не замечает Инсаар, кроме него самого, понял Брендон. Не исполнить волю Неутомимого нельзя, и потом... сорок лет трудов, а сын принесет гибель лонгам? Его малыш Брен?

– Да. Убей! Немедля, – Ненасытный вновь вскинул когтистую руку-плеть, и перед глазами Брендона замелькали такие картины, страшнее которых он не видел никогда. Он смотрел на труп Беофа, на Севера – сын был весь в крови, а за его спиной горела Трефола... И смеялся Илларий Холодное Сердце, и рыдал в колодках какой-то лонг, а рядом еще один, а имперцы бурно радовались их унижению... Нет. Нет! – Убей.

Сын вскочил на ноги. У него глаза и лицо матери – Вольга была красавицей...

– Север, убей Брена, он нас всех погубит, всех... Немедля, чтоб я узрел его кровь.

Инсаар тоже хотел убедиться. Распахнул свои черные дыры и пялился, падаль проклятая, не отрываясь.

– Отец, что с тобой? За что Брена?.. – конечно, Север не понимает... никто не понимает, а нужно. Боль драла на куски, Брендон едва не орал – и орал бы, нашлись бы силы... Брен, малыш мой... Мальчик стоял в двух шагах, растерянно хлопая глазами. Услышал, как родной отец приказал убить, – но не дрогнул, не убежал с криком... Плоть моя, гордость моя, как же так?!

Кто это сказал – Инсаар или он сам? Брендон не знал. Последним усилием воли рванул с шеи талисман, вложил в руку Севера, сжал так, что молодые кости хрустнули. Прости, сын, тебе придется... Север отвернулся в сторону, красивое лицо стало спокойным. Умница, сын...

– Хорошо, отец. Твоя воля свята для меня. Дайте меч и выйдем из шатра, – Север взял брата за плечо, заставив подняться. Мальчик посмотрел на старшего в упор, но не возразил. «Нет, при мне», – хотел крикнуть Брендон, но силы оставили его. Смех Инсаар – торжествующий, высокий, мерзкий – был последним, что услышал вождь племени лонгов и от всей души проклял Быстроразящих, а после все поглотила тьма.

Гестия, Мать городов

Пред небесами склоняясь и вновь выпрямляясь.

Илларий Каст отшвырнул свиток прочь. Пусть Луциан и Гермия сколько угодно восхваляют бездарного писаку, но Аней Басиан не получит из консульской казны ни рира. Если Риер-Де станет за свой счет содержать каждого глупца, денег не останется не только на войну, но и на донесения императору. И если куртизанку Гермию еще можно заподозрить в том, что жаждущий возвышения древоточец заплатил ей за ходатайство – ха, чем ему было платить, кстати? – то Луциана – никогда. Ни один аристократ не станет проталкивать такие жалкие... вирши. Илларию было противно называть эту пачкотню стихами. Консул хорошо знал, как мучительно рождается под стилосом красота слова, как не спишь ночами, обдумывая каждую строчку... Что ж, природа не дала ему таланта поэта, даже жалкими способностями не наделила, но он был мужчиной в достаточной мере, чтобы хотя бы признать это. В юности Илларий думал, что отдал бы половину семейных богатств, доставшихся ему в наследство, за хотя бы одно стихотворение – вроде тех, что Квинт Иварийский пишет по сотне в год. Но судьба... полно! Он сам сделал себя тем, кто есть сейчас – консулом трижды клятой провинции Лонга, стратегом императора Риер-Де. И не позволит какому-то древоточцу выбить себя из колеи.

Илларий встал, подошел к огромному окну, за которым стремительно сгущались сумерки. В окно, по настоянию Луциана, недавно вставили почти прозрачное стекло – новое изобретение имперских ученых. Бедняга Луциан... согласился делить любовника с Гермией и первым завел разговор о женитьбе Иллария. Сам Луциан жениться и не помышлял. Ни один аристократ империи не отдаст за него свою дочь – слишком беден род Валеров. Но дело не в том, что Илларию Касту женщины стали нужнее мужчин – по правде говоря, ему вообще никто не нужен, он прекрасно спит один. Илларий вгляделся в собственное отражение в стекле. Темно-голубые глаза под черной сенью ресниц, прямой нос, высокие скулы, ежик волос... Лонги называют его Холодным Сердцем, и на днях Луциан ехидно заметил, что варвары, должно быть, правы: как еще назвать человека, который на ложе страсти читает доклады разведчиков и стихи Квинта Иварийского? Спору нет, стихи прекрасны, но ночь создана Инсаар для другого. Илларий снова оглядел себя. В короткой белой тунике он казался юношей. Двадцать пять лет – не возраст для мужчины Риер-Де, но десять лет войны – и шесть из них в провинции Лонга – высушат кого угодно. Иногда он чувствовал себя стариком, так странно. Впрочем, впервые старость заявила о себе полным отсутствием желаний еще в те времена, когда он носил юношеские одежды не по прихоти, а в силу возраста.

– Я служу императору и Риер-Де. И Лонгу я покорю не для себя – для империи, – он произнес это одними губами, не отрывая глаз от своего отражения. Не помогло. Ничто внутри не отозвалось, не запело – музыка души молчала. Зато где-то далеко в лагере легионеров надрывно завыли трубы. Проклятье! Илларий ненавидел обряды, и когда командиры легионов заявили: нужно провести Ка-Инсаар по случаю полного комплекта войск, иначе воины взбунтуются, – едва не разжаловал всех пятерых. Болваны эдакие. Два, битых лонгами болвана, и трое – еще не битых, но не менее безмозглых, – ничего не в состоянии постичь и непременно окажутся главным развлечением на лесных празднествах. Должно быть, Север знатно потешится с пленными. Варвар. Гнусная, грязная скотина. Белобрысая дрянь, ничтожество, Север Астигат... Злость окрасила щеки легким румянцем – впрямь юношеским. Впрочем, провести в легионах Ка-Инсаар Илларий разрешил, куда б он делся, обряд положено устраивать как минимум трижды в год. В консуле жил детский страх перед Инсаар. Ребенком он все боялся, что страшные нелюди придут и заберут его, несмотря на рассказы матери и няньки о том, что Инсаар не трогают мальчиков, ни разу не испытавших чувственного экстаза. Когда Илларий испытал этот самый экстаз, голова у него уже была занята другим. Он мог бы заново испугаться Быстроразящих – когда начал читать о них все, что было написано людьми, но к тому времени будущий стратег уже служил у консула Максима, бегал с поручениями, и ему было не до Инсаар. Он учился – учился воевать и побеждать, хотя, конечно, ему приходилось видеть опустошенные нелюдями деревни и лагеря. Последний раз это случилось на дальней стоянке легионеров, всего лишь месяц назад. Из сотни отборных воинов выжил лишь десяток, да и те до сих пор не могли прийти в себя, и никто не ведает, очухаются ли они вообще когда-нибудь. Иллария передернуло от воспоминаний о раскрытых кровоточащих анусах и безумных глазах этих самых выживших. Нелюдей нужно кормить, иначе они сами возьмут свое. Говорят, что на земли Севера Инсаар нападают куда реже. Ну вот, он тоже называет Лонгу землями Севера! Нет, будь все проклято, провинция принадлежит императору, а гнусный варвар просто возомнил себя неизвестно кем. Отец Севера, Брендон Астигат, умер месяца два назад, но толку от этой смерти? Хотя... Север молод, горяч, невыдержан... Объявить себя вождем – просто, а попробуй достойно и умно отправлять обязанности правителя.

Трубы вновь заголосили. Илларию казалось, что он слышит не только их, но и ликующий вой распаленных легионеров, и крики пленных, насилуемых в колодках. В юности он не раз и не два видел, как легионеры справляют Ка-Инсаар. Воины в массе своей тупы и невежественны, им не объяснишь, что Инсаар совершенно не нужно, чтобы мужчина умер в муках, после того как его отведало два десятка легионеров. Нелюдей гораздо больше устроит, если любовники познают друг друга добровольно – как сам Илларий и Луциан. Об этом твердили наиболее известные философы, хотя, правду сказать, далеко не все. Некоторые в угоду казарменной братии, пусть и носящей родовые аристократические символы на запястьях, возглашали прямо противоположное: что Инсаар радуются боли поверженного врага, его унижению и страху. Мерзость. Достаточно было изучить вопрос всесторонне, и это позволило составить собственное мнение, вывести тенденцию... Илларий еще в юности сделал анализ известных в Риер-Де нападений Инсаар и после раз и навсегда привык брать свой страх за шкирку, подносить к глазам и рассматривать пристально, разбирая по пунктам. Это всегда помогало, что же сейчас с ним творится?

Дверь неслышно отворилась, и вошедший в спальню Луциан махнул от порога рукой. Советнику консула уже перевалило за тридцать, но тело Циа все еще радует глаз юношеской стройностью, и он умен. Любит ли Луциан Валер Иллария Каста? К чему задаваться подобным вопросом? Чувства людские – не более чем красивые оболочки, значение имеют только дела. Сколько, к примеру, смысла в том, что он хочет сокрушить Лонгу не только потому, что это нужно для Риер-Де, но и для того, чтобы скотина-варвар не радовался свободе в своих лесах, теша мужскую удаль? Консул империи обязан поставить провинцию на колени, как бы он ни относился к вождю лонгов – это следует твердить себе постоянно. Тогда запомнишь и будешь делать, что положено, не отвлекаясь на пустые бредни. Луциан подошел ближе, неслышно ступая по толстым коврам, и молча сел на широкое ложе. Отщипнул виноградину с блюда, налил себе и Илларию вина.

– У тебя такой хитрый вид, Циа, что я просто теряюсь в догадках.

По правде говоря, вид у Луциана был скорее озабоченный – самый подходящий для Ка-Инсаар, усмехнулся про себя консул. Они должны кинуться друг другу в объятия, целовать и ласкать, но Луциану Валеру, как и самому Илларию, было не до любви и не до обрядов.

Что хорошего можно ждать из Остериума, этого гнезда предателей? Вот уж лет тридцать обнаглевшие вконец остеры, пользуясь чехардой на троне Риер-Де, почти не платят подати, да еще и дурят послов. Впрочем, пока дурят, можно не беспокоится. Вот когда преторов и консулов в Остериуме начнут убивать, тогда какой-нибудь знатный императорский приближенный получит приказ, как получил приказ Илларий, а до него – консул Максим. В Лонге все начиналось так же: вначале варвары обманывали послов и почти не вносили подати, потом дважды устроили империи разгром под видом победы – Брендон Астигат умел проделывать такие трюки! – а два года назад убили претора и консула. Претора убил Север, консула – сам Брендон. Теперь Илларию даже не верилось в то, что всего лишь три года назад они с Севером стояли в одном строю перед консулом Максимом, перед претором. Плечом к плечу, как союзники. Но доказательством служил шрам от запястья до локтя, оставленный скотиной-варваром. И хватило же наглости бросить вызов аристократу Риер-Де, да еще в таком тоне! И как было не принять подобный вызов? Илларий принял и проиграл. Бились на коротких мечах – учебных, затупленных, – и его позор видела половина армии. До сих пор он не мог выбросить из памяти, как варвар встал над ним, поверженным, на землю, как приставил острие к горлу, как крупные губы выдохнули: «Может, поменяешь позу, Илларий Каст, и ляжешь на живот?» Лживая змея, скотина, предатель... впрочем, чего еще ждать от дикого вонючего животного? Но ноздри еще помнили запах Севера – запах лесных трав, железа, чистого пота...

Консул с усилием перевел дыхание. В колодки бы варвара и... но прежде протянуть издевательски: «Может, ляжешь на живот, Север Астигат?». Илларий едва не прижал ладонью напрягшееся естество. О, Мать-Природа! Луциан Валер смотрел на него из-под длинных мягких прядей – не остриженных, как полагалось воину, не завитых по придворному этикету. Прости меня, Циа, я сам не свой.

– Так что за новости? – он подошел к любовнику, погладил плечо, коротко поцеловал в губы. Сегодня Ка-Инсаар, как бы ни хотелось выбросить это из головы, а Илларий... опасался – вот правильное слово. Собственно, в этом мире нет человека, не боящегося Инсаар и их гнева за невыполнение обрядов. Варвары верят, что Быстроразящие даруют им победу, если вожди, а потом все племя отведают друг друга. Может, в этом что-то есть? И в любом случае, не хотелось обижать Луциана невниманием и пренебрежением. Хотя нет смысла врать себе: Циа ему уже давно просто хороший приятель. Друзей у Иллария Каста не было – с тех пор, как он понял, что даже собственный отец может предать. Вначале Илларий недоумевал: с чего это отец оставил все семейное достояние сыну, коего не особо жаловал. Недоумение прошло после того, как его в первый раз попытались убить. Из-за клочка пергамента на него покушались раз десять, не меньше, и сплошь близкие родичи. Когда яд подсыпала родная сестра – по настоятельной просьбе их дяди, выраженной во внушительном сундуке, набитом золотыми рирами... А ведь в детстве они дружили с хохотушкой Агриппиной, вместе читали, играли, он показывал ей свои стихи... Луциан Валер – хороший любовник, отличный помощник, но Илларий не поручился бы, что Циа не пишет каждый месяц императору, подробно донося о каждом слове того, чью плоть он ласкает своими губами.

– Вижу, тебе не до новостей. Вспомним об Инсаар? – Луциан стянул тунику, чуть привстал, бросил ее на пол. Илларий, закусив губу, смотрел на стройное тело – нежеланное… почти нежеланное. Но, когда Циа потянулся к его плоти, мягко сжал в ладони, что-то все же отозвалось внутри – тяжестью внизу живота, жаром в висках.

– Ка-Инсаар, – прошептал Луциан, забирая его член в рот. В столице Риер-Де говорили, что никто не умеет доставлять наслаждение так, как делает это Луциан Валер, и верно. Любовник начал с легкой игры: едва коснулся кончиком языка, потом обнял головку губами, немного прикусил кожу, и Илларий охнул. Рука Луциана нежно гладила его мошонку, ласковый рот становился все более жадным – и вот на члене вздулись вены, забилась живая кровь, и от напряжения стало больно. Циа хмыкнул, расслабляя горло, глубоко впуская плоть, верткий язык творил уже вовсе немыслимое. Илларий одним движением освободился от туники, резким толчком опрокинул любовника на постель – все же в видимости обрядовой борьбы была своя прелесть – и лег на него сверху, прижимаясь обнаженным телом к телу Циа, тоже нагому, уже готовому. Члены терлись друг об друга, сочась выступившей влагой, а консул неспешно целовал своего советника. Жесткий подбородок, нежность и гладкость век, полураскрытые, пахнущие горьким губы... Циа застонал под ним, разводя колени в стороны:

– Лар... возьми меня без масла. Сегодня так нужно, – глаза Луциана подернулись мутью. Любит или не любит, доносит или нет, а хочет по-настоящему. Странно, почему же сам Илларий его почти не хочет? Внутри так и не растаяло что-то чужое и холодное. Впрочем, это чувство всегда было с ним – просто Циа так искусен в ласках, что и горные снега способен растопить. Но неужели Луциан в самом деле готов вытерпеть боль ради него, ради Ка-Инсаар? Варварство какое! Только дикари так по-животному берут своих йо-карвиров, обвенчанных кожаным ремнем возле костров. Ну да, а собственные легионеры поступают еще хуже. В лагере сейчас уже наверняка ступить некуда от бездыханных растерзанных тел. Консул Лонги, нахмурившись, посмотрел в лицо своего советника. Даже ради обряда он не станет уподобляться скотам. Но глаза Циа сияли так естественно, так зовуще... Илларий потянулся за маслом, но любовник перехватил его руку.

– Сегодня Ка-Инсаар, – настойчиво повторил он, смачивая себя слюной. Обхватил ногами талию Иллария, просунул руку между их телами и направил любовника в себя. Когда головка протолкнулась сквозь сжатые мышцы – и как Циа ухитрялся оставаться таким узким? – что-то произошло со зрением Иллария. Едва он почувствовал, как жаркое нутро приняло его плоть в себя, едва услышал вскрик, а следом долгий стон, едва заглянул в карие глаза Валера... будто на голову рухнул мозаичный потолок опочивальни. И увидел он под собой другое тело – загорелое, с такими мускулами, что и не снились аристократу, – распахнутые серые злые глаза и белокурую гриву, мокрую от пота. Что ж, Север Астигат, ложись на живот. Да! И ноги пошире раздвинь, и задницу сожми крепче! Пусть тебя колодки усмирят, чудовище! Да, вот так... Илларий вбивал себя в покорное тело, слышал стоны – кажется, в них была боль и страсть – и ничего вокруг не видел, кроме этих горящих яростью глаз. Наглый дикарь так и не отвел взгляда, не опустил ресниц... А кончая, Илларий Каст, консул Лонги, прижался лицом к плечу ошеломленного натиском Луциана и вдруг совершенно отчетливо понял: он не хочет брать Севера Астигата ни связанным, ни в колодках. Он хочет, чтобы белобрысый варвар покорился сам.

Консул скатился с любовника и долго не мог отдышаться, пока Луциан не поднялся, постанывая, и не поднес ему кубок кованого золота. В кубке плескалось божественное вино из подвалов Гестии, Матери городов Риер-Де, и Илларий долго смотрел на прозрачную жидкость. Схватить страх за шкирку и посмотреть ему в глаза? Назвать по имени? Так, консул? Ну что ж, схватил, посмотрел и даже назвал. Но не принял и никогда не примешь! Никогда. Варвару место в цепях, а не в твоем сердце. И даже не смей...

– Ка-Инсаар, – еле слышно проговорил Илларий. – Это все нелюди... Тебе больно? Прости, я не хотел.

– Больно? Да мне давно не было так хорошо, Лар! Будто тебя подменили. Вот тебе и Холодное Сердце, – Циа смеялся. Он не ведал, о чем говорил. Как бы ответил аристократ Валер, знай он, что любовник, входя в его тело, видел перед собой варвара? Ладно. Чувства мешают делу. Он и так слишком много времени угробил на ублажение нелюдей. Провинцию покорить они не помогут.

– Так что там за новости из Остериума, Луциан? – Валер по тону понял, что перед ним уже не его приятель и партнер, а консул и стратег, и потянулся за туникой. Под одеждой нашелся небольшой, запечатанный воском пакет.

– Здесь письмо верного нам человека. Можешь и сам прочесть, но, если коротко, новости многообещающие. Сын покойного вождя лонгов, Брендон Астигат, вернулся на учебу в храм Трех Колонн. Говорят, Север Астигат обнаглел настолько, что пригрозил магистрату Остериума истреблением, если с головы его брата упадет хоть волос. Что ты на это скажешь?

Остериум. Храм Трех Колонн

Мощные, высоченные, красные в золотых прожилках Три Колонны возвышались посреди выложенного мрамором двора, будто совсем иная плоть, кажется, дотронься – и оживет. Брену мучительно хотелось прикоснуться к гладкому камню, но это дозволялось лишь в дни больших празднеств. Любимый наставник, главный жрец Торик, пояснил, что в древности люди верили, будто Инсаар возглавляют три вождя, но продолжать верить в это и сегодня – полное невежество. У Инсаар нет вождей и нет подданных, они почти не общаются друг с другом, объединяясь лишь для нападений на людей или при общей угрозе. Летописи учили, что когда-то прадед Брена, прозванный имперцами «Ведущим Против» – Астигатом, научился убивать Инсаар, и те объединились против племени лонгов. Была война. Брену даже представить себе такое казалось немыслимым. Как можно воевать с Быстроразящими? Тем не менее в летописях говорилось, что прадед заключил с Инсаар договор, скрепив его обрядом, и стал карвиром одного из владык Неутомимых. По договору Инсаар признали за Астигатами право владеть землями к северу от Гестии, Матери городов, в обмен на регулярные обряды. Брен очень много размышлял об этом. Если лонги были угодны Инсаар, почему же те не помогли племени против империи? Наставник Торик тоже не смог найти объяснений. Возможно, Неутомимые не хотели вмешиваться в людские войны, а может быть, империя Риер-Де, Всеобщая Мера, была угодна Инсаар больше других государств и племен. Брен даже себе боялся признаться, что давно разрешил загадку. Риер-Де действительно была Мерой – мерой не только земли, но и знания, просвещения. В империи не отрезали уши побежденным, чтобы потом нацепить их на шею, как сделали отец, братья и прочие воины после битвы у Трефолы. На широкой груди Севера болтались оба уха претора! Брат был весь в крови – своей и чужой – да еще надел это «ожерелье», сам отрезав трофей... И в Риер-Де никто не ел мясо руками, и большинство умели читать и писать и знали, что нужно просто кипятить воду, чтобы уберечься от заразных болезней; а в родном племени в дни засухи жрец Греф – невежественный из невежественных – бросал в реку горсть травы, потом прыгал на берегу с воплями, и после люди умирали от отравы. Потому что негоже человеку мыть в реке оружие и сапоги, купать свиней, коз, лошадей, а после пить эту воду! Брен пытался объяснить это отцу и Северу, но те смеялись и отмахивались. Впрочем, воду оба пили редко, чаще отвратительное на вкус и мерзко пахнущее ячменное вино – танам. Когда Брен возвращался в Остериум, старший брат едва стоял на ногах, так насосался танама, но все же проводил младшего до последних постов и обнял на прощание.

В обычные дни, заполненные учебой и отправлением обязанностей в храме, Брену не хватало времени на праздные размышления, но сегодня наставник Торик велел ждать его у Колонн, и от мыслей уже не спрятаться. Вспоминать о брате и о родном племени было вполовину не так стыдно и мучительно, как о прошедших ночах, когда в его сны входило нечто неведомое прежде, влекущее и страшное. Но размышления о доме тоже не приносили успокоения. Наоборот, Брен все чаще задавался вопросом: а что он, Брендон Астигат, должен покойному отцу, брату и племени? Ровно ничего! Когда его впервые отослали из дома в Остериум, он боялся едва не до тошноты. Но страх давно прошел, и теперь Брен не назвал бы места лучше, чем этот храм. А две луны, тьфу ты, два месяца назад...

Умирающий отец велел убить его, и пусть Колонны рухнут немедля, если Брен не был уверен в том, что Север выполнит приказ. Седая голова отца откинулась на свернутые в валик шкуры, вождь потерял сознание, а Север выволок Брена из шатра. Марцел, Камил и шиннард Беоф выскочили следом и уставились на них, а потом Камил крикнул: «Ну, что ты ждешь? Отец велел его зарезать, как свинью!» Север в ответ ударил среднего брата кулаком в лицо, и тот свалился на землю, выплевывая выбитые зубы. Марцел отрешенно молчал, ему всегда все было безразлично, а шиннард вцепился в бороду, не зная, как поступить и что сказать. И тут Брен совершенно ясно понял: они чужды ему – эти люди, готовые из-за чьего-то предсмертного бреда убить ни в чем не повинного человека. И если Северу вздумается выполнить приказ, никому даже не придет в голову ему мешать. Лонги... имперцы правы, совершенно правы: варвары не знают законов и не видят в них надобности. Столько лет Риер-Де пытается дать дикарям знания, строит дороги и мосты, госпитали и странноприимные дома, старается внушить четкие, всем понятные правила – но варварам ничего этого не нужно! Лонги хотят жить в грязи и зверстве, а вожди и жрецы поддерживают их в этом – ведь невежество и забитость племени дают им огромную власть. Брену было так больно и стыдно, что он почти не боялся, открыто глядя в сумрачные глаза Севера, любимого старшего брата, того, кем Брен столько лет восхищался. Восхищался до тех самых пор, пока не увидел на груди брата ожерелье из отрезанных ушей... Север всегда возился с младшим, учил владеть оружием, учил приемам борьбы – запросто, в игре... даже пускал с ним сделанные из коры кораблики и рассказывал о битвах и пирах. А еще носил на руках, когда Брен подхватил болотную лихорадку, поминутно дотрагиваясь губами до горящего лица, подарил первый кинжал, заступался за него перед всеми, никому бы пальцем тронуть не позволил...

А теперь Север качнулся к нему, сжимая плечо, как тисками – будто собирался переломать кости. Рука Севера потянулась к поясу, Брен зажмурился – вот-вот обнажит кинжал и ударит. Но удара не последовало. Брат отпустил его и отцепил с пояса флягу с танамом. Отхлебнул, помолчал и бросил:

– Ну, чего уставились? Не стану я убивать брата только потому, что вождю привиделся дурной сон. Говорят, перед смертью к воину приходят души тех, кого он убил, а отец отправил в Стан мертвых многих. Вот ему и почудилось, что Брен – это какой-нибудь имперец, которого папаша прикончил сто лун назад. Так, жрец?

Брен не заметил, откуда и когда появился Греф, но старикашка уже крутился около, угодливо заглядывая Северу в лицо. Какая все-таки разница между жрецом племени и наставником Ториком! Главный жрец храма Трех Колонн не стал бы лебезить даже перед императором Риер-Де, ведь знания дают такую силу, перед которой ничто все венцы и символы власти.

– Воистину так, о Север, сын Брендона, – закивал жрец. – Да и негоже прерывать Ка-Инсаар ради убийства. Возвращайся к костру, твой йо-карвир ждет тебя... Инсаар разгневаются.

Греф хихикнул – подобострастно и удивительно непристойно. Север обнял Брена за плечи и шепнул на ухо:

– Отец болен, мелкий. Думаю, он умирает, так что не стоит слушать его слова. Я лишь сделал вид, что подчиняюсь: пусть старик уйдет легко; но убить тебя... да у меня рука не поднимется. Так что просто выбрось все это из головы, хорошо?

Брен покорно кивнул. Но на самом деле он запомнил, хорошо запомнил эту ночь – ночь Ка-Инсаар.

А Брендон Астигат, вождь лонгов, внук Убийцы Инсаар, скончался в полдень следующего дня. Он так и не пришел в себя, не открыл глаз и не проверил, выполнил ли старший сын и преемник его последнюю волю.

Больше всего Брен боялся, что теперь Север оставит его в племени или отошлет в Трефолу и не позволит вернуться в храм Трех Колонн. Оставаться было невыносимо – грязь, невежество, грубые шутки жгли будто огнем, и Брен больше не чувствовал себя в безопасности. Иногда ночами он мечтал вновь стать ребенком, просто довериться Северу и ни о чем не размышлять. Если бы старший брат мог уделять ему хоть немного времени... но молодой вождь был постоянно занят, а короткие свободные часы делил между крепчайшим танамом и йо-карвиром. Как-то раз шиннард Бреф заикнулся при Севере: негоже, дескать, отправлять брата вождя лонгов в храм чужой веры, нечего ему заниматься пустяками, когда скоро война. Брен – будущий воин, он должен занять место в дружине, пройти Ка-Инсаар, стать подспорьем брату. К тому же Остериум слишком близок к империи, мальчика могут взять в заложники. У Брена все замерло внутри. Он с таким страхом ждал ответа Севера, что даже не заметил, как прокусил язык.

– Вот гляди, старина Беоф, – хмыкнул Север, вытащив из походной сумы свиток пергамента и помахав им перед носом шиннарда. – Это приказ Иллария Холодной Задницы своему командиру легиона. Гонцов имперца перехватили Крейдон и его воины, и им пришлось славно постараться, чтобы добыть приказ. Не скажешь ли, что в нем написано?

По виду шиннарда можно было решить, что его силком накормили живой жабой да еще и требуют рассказать, какие чувства он при этом испытывал.

– Нужны мне их поганые закорючки, – проворчал Беоф наконец. – Я и руны-то с трудом разбираю, не то что имперские выкрутасы. Воину не к лицу пялиться в такую погань...

– Не к лицу, говоришь? – Север нехорошо сощурился, и Беоф даже отодвинулся немного. – Значит, не можешь. И я не могу. Марцел, может, у тебя получится? Или у тебя, Камил?

Средние братья дружно замотали головами. Действительно, почти никто в племени не разбирался в имперской грамоте, да и в собственных рунах, по правде говоря, тоже. Помолчав, Север кивнул в сторону Брена:

Брен прочел письмо консула Лонги, стратега Риер-Де Иллария Каста, которого все называли Холодным Сердцем и только Север – Холодной Задницей. У консула был очень хороший почерк, разборчивый и красивый, да и слова складывать он умел. Приказ и вправду оказался важным: Илларий перебрасывал Второй легион ближе к руслу реки Лонга. Север и Беоф, послушав, заспорили: зачем это нужно консулу, и чего следует ждать племени? Потом Север похвалил младшего брата и заявил не терпящим возражений тоном: собирайся, через два восхода солнца вернешься в храм Трех Колонн. И прибавил, что Брен останется в храме до следующего урожая, а дальше будет видно. Если же остеры выдадут брата вождя лонгов имперцам, город сгорит в огне, на котором Север собственноручно поджарит весь магистрат. Брен был благодарен брату хотя бы за это. От одной мысли, что ему придется остаться в племени, начинали дрожать руки. Ну почему отец и Север не соглашались с властью Риер-Де, не желали прекратить сопротивление? Император оценил бы подобный шаг, даже, может быть, сделал бы Астигатов аристократами империи. Подобные случаи, когда варваров принимали, как своих, бывали, хотя и редко. Тогда лонги жили бы без страха, перестали б отрезать уши поверженным врагам... повитухи не кромсали бы пуповину младенцам грязным ножом, а сам Брен мог бы учиться дальше. А потом научил бы писать и читать других мальчишек. В племени было много смышленых ребят, но их обучали лишь охоте, войне да выполнению обрядов. Обряды! Брен знал, что сможет познать мужчину и женщину и жить, с кем ему угодно, лишь после своего первого Ка-Инсаар. Но торопиться не хотелось – уж больно омерзительны грязь и похоть. Накануне отъезда, когда Брен надеялся, что Север поговорит с ним хоть чуточку, он зашел в шатер брата и замер у входа. Север был не один.

Йо-карвир брата, Алерей, изогнулся на ложе из шкур, опираясь на колени и локти. Смуглое тело вождя лигидийцев блестело от пота, а естество напряглось так, что Брен видел проступившие капли. Север стоял на коленях позади йо-карвира и одной рукой придерживал того за кожаный пояс, ритмично дергая на себя. Впрочем, Алерей и сам насаживался на плоть брата. Каждый раз, когда приподнятые ягодицы прижимались к паху Севера, Алерей громко стонал, а то и вскрикивал.

– Ух, козочка моя резвая... Давай сильнее, – глухо выдохнул Север и с такой силой подался вперед, что Алерей забился и заорал. Увидев, как ладонь лигидийца оросилась его же семенем, Брен хотел уйти, но что-то приковало его к месту. Верно говорил медикус храма Трех Колонн: в определенном возрасте проснувшееся тело пробуждает жизненные соки, угодные Инсаар. Человек не в состоянии сопротивляться двойному напору – Неутомимых и самой природы. Но Инсаар и есть часть природы, так что люди бессильны. Кляня себя на чем свет стоит, Брен смотрел, как старший брат рывком поднял безвольно повисшего на его руках йо-карвира и усадил к себе на колени. Сильные ладони ласкали бедра и живот Алерея. Тот свесил голову на грудь, тихо попросил: «Дай мне отдышаться, Север», – но брат только хмыкнул, приподнимая любовника и заставляя опуститься на собственную напряженную плоть. Алерей вскрикнул, но покорно раздвинул ладонями полушария и задвигался, вращая бедрами. Впрочем, Север мучил его недолго: ткнулся лицом в каштановые волосы лигидийца, и по телу прошла долгая дрожь. Только тогда Брен смог, наконец, убраться в свой шатер. Ему было обидно и горько – и от того, что брат, любимый брат, не находит для него времени, и от созерцания очередной мерзости. Север просто намного сильнее вождя лигидийцев, потому и берет Алерея, как женщину, унижая его, причиняя боль. Варварство, чистое дикарство. Лигидиец стал наложником брата лишь потому, что не смог победить во время Ка-Инсаар, а любовь не должна быть подневольной, вырванной сильным у слабого! И они хотят заставить Брена пройти такой же обряд? Чтобы его, сына Брендона Астигата, потом вот так же гнули, ломали и валяли в грязи? Ну уж нет! Он не видел никакой доблести в Ка-Инсаар, в обычае надевать побежденному ремень на бедра, словно для того, чтобы в самом деле водить за собой на привязи, точно козу или лошадь. Служение Инсаар должно быть добровольным, счастливым, любящие открываются друг другу, распахивают тела и души. Но, не пройдя обрядов, не станешь мужчиной – закон лонгов суров и обязателен и для сына вождя, и для сына простого воина. И потому Брен был рад вернуться в храм Трех Колонн. Учеба помогала справляться с желаниями тела, каждый день он узнавал так много нового, что времени на сожаления и сомнения почти не оставалось. До той ночи, когда к нему пришло неведомое, настолько прекрасное, что дыхание перехватывало...

Наставник Торик велел ждать его у Колонн, и Брен терпеливо ждал. Перед прощанием Север посоветовал быть осторожнее, а главное – не верить никому, кроме приставленного к младшему брату Крейдона и его людей. «Помни, – напутствовал новый вождь, – остеры хоть и любят империю не больше нашего, но трусливы и падки на деньги. Любой из них может предать». Север просто не знал, о чем говорит. И Торик, и другие жрецы храма превыше всего ставят знание. Они служат лишь ему, ничему иному, им нет дела до вражды лонгов с империей. А брат попросту помешался на Илларии Холодном Сердце – все мечтает взять над ним верх, оттого и твердит о войне и предательствах.

Не прошло и одной луны, как Брен и вовсе перестал беспокоиться о возможной опасности. Теперь он жил, словно во сне. Однажды ночью долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок, и вдруг провалился в дрему и в вязком тумане увидел... Брен не понял, что это было, но мягкая ладонь неожиданно легла на плечо, потом взъерошила волосы. Он вскинулся на постели – или это тоже было во сне? – и уставился на пришельца. Незнакомец сидел рядом на ложе, в глубине прикрытых густыми ресницами глаз сияли золотые искры – такие теплые, манящие, прекрасные... Брен хотел было спросить что-то, но сидящий прикрыл ему рот ладонью. Длинные пальцы пахли пьянящим ветром, лесными кронами, дымом родного костра, чистой ключевой водой, храмовой миррой, пергаментом и ароматными свечами... Весь мир сосредоточился в этом запахе, все, что Брен любил в своей жизни, и он потянулся навстречу ладони, невольно прикоснувшись к ней губами. Незнакомец чуть приобнял его за плечи, и юноша, задыхаясь от страха и непонятной горячечной радости, смог рассмотреть его получше. Ночной гость был необычайно красив, хотя попроси младшего сына вождя описать его внешность, у него бы не получилось даже под страхом смерти. Лунный блик выхватил из тьмы гладкое плечо, на котором лежали кольца темных волос, точеный профиль, полные губы и белоснежную полоску зубов. А еще у незнакомца были ласковые теплые руки. Они неторопливо погладили спину, задержались на плечах, и вдруг незнакомец коснулся губами впадинки под ключицей. Юноша ахнул, задрожал, рванулся – испытанное нельзя было сравнить ни с чем, его будто наизнанку вывернули. Но златоглазый, придержав его, уже целовал горло, потом осторожно обхватил губами сосок. Брен как-то слышал, что соски ласкают только женщинам. Ну, значит, он женщина, раз от прикосновения горячего, острого языка кровь разом прилила к лицу и отхлынула к паху так, что мошонка сжалась. Ночной гость толкнул его на ложе и принялся вылизывать оба соска поочередно, иногда отрываясь и поднимая голову, и от золотых искр в жаркой глубине Брен сходил с ума. Он бился и стонал, силясь прижаться к крепкому телу сильнее, но незнакомец просто ласкал его грудь, потом вновь поцеловал – уже в губы – и исчез, так и не произнеся ни единого слова.

Брен проснулся с придушенным криком. Все тело звенело от напряжения, чресла ныли невыносимо... никогда такого не было! Он рывком перевернулся на живот, пытаясь хоть как-то унять пожирающее его пламя, начал тереться членом о покрывало... и вдруг осознал, что лежит, бесстыдно выставив зад, будто йо-карвир Севера! Но ничто уже не имело значения. Юноша приподнял бедра еще выше, сжал плоть ладонью и кончил тут же, содрогаясь, вцепившись зубами в угол покрывала, чтобы не заорать. Весь день он проклинал дурацкий сон – промежность и мошонка ныли ужасно. Правильно говорили воины: нет ничего хуже, чем возбудиться и не кончить как следует – разве что сидеть на пиру со связанными руками и заткнутым ртом. А на рассвете сон повторился. Нет, все было иначе, и все-таки так же. В этот раз незнакомец лег рядом, просто лежал, прижав его к себе, и Брен задыхался от счастья близости – полной, доводящей до исступления знанием, что скоро все закончится. Он отдал бы все на свете, лишь бы не просыпаться, а лежавший подле него неторопливо гладил его спину, зарывался пальцами в волосы, обводил контуры губ... потом, приподнявшись, вновь прильнул к соскам, чуть прикусил тонкую чувствительную кожу, и сын вождя вскрикнул от остроты желания. Ночной гость плавным движением привстал и накрыл его рот своим, целуя так осторожно и нежно, будто просил прощения за причиненную боль. Раздвигал ласковым языком губы, облизывал, прижимая и вновь отпуская, а Брен опять старался прижаться теснее и, страшась своей смелости, обхватил мужчину за шею. Только не отпускать! Какая у него нежная кожа, просто атлас... но главное, что в присутствии незнакомца окружающее исчезало, отодвигалось, становилось ненужным и непонятным. Хотелось просто лежать вот так, рядом с чудесным видением. Отдельно от него Брен не ощущал своего тела, и лишь когда эти губы и руки ласкали его, подчиняя и вознося на недоступную прежде высоту восприятия, знал, что жив и дышит. Пробудившись наутро, юноша заплакал. Он не желал поддаваться слабости, но ничего не помогало – слезы текли по лицу. Остаться в глупом, сложном мире без своего видения казалось немыслимым, невозможным... Сын вождя ничего не мог делать весь день, думая только о неотвратимо наступающей ночи. Но напрасно он ждал на своем ложе без сна, незнакомец больше не явился. Ни в эту ночь, ни в следующую... Брен никогда так не тосковал – ни по отцу, ни по матери, ни по брату. Он слонялся по храму, не находя себе места, даже велел Крейдону и его людям седлать коней, чтобы вернуться домой. Краски померкли, все стало бессмысленным – и зачем учеба, если никакие знания не помогут вернуть тот сон? Крейдон решительно воспротивился приказу, и буквально через пару-тройку дней Брен искренне поблагодарил дружинника за твердость. Что это на него нашло? Должно быть, съел или выпил что-то негодное. Как вообще можно так распускаться? Север в такое опасное время отправил его в храм Трех Колонн, чтобы младший брат после приносил пользу всем лонгам, а Брендон Астигат попусту тратит время. Разум почти забыл про сон – но тело помнило. Не раз и не два Брен просыпался в ночи, сжимаясь на постели, и внизу живота сладко и больно ныло, а голова кружилась от слабого намека на всесокрушающий запах. Он так и не рассказал никому о златоглазом, и верно сделал – признайся он Торику в том, что бредит своим видением, наставник не позвал бы его сегодня с собой. Жрец хотел поставить опыт, для коего требовались открытое небо и высота. Для наблюдений и выстроили астрономическую башню с плоской площадкой наверху, с которой в ясную ночь, вроде сегодняшней, можно было как на ладони увидеть Танар и Аспет – главные звезды, указывающие путь морякам и пешим путникам. Торик просил Брена взять с собой воинов, выделенных Севером для охраны брата, – до башни путь не близок, а вокруг Остериума небезопасно.

Услышав легкие неспешные шаги главного жреца, Брен еще раз посмотрел на высокие красные с золотом Колонны. Он не знал, о чем просить Инсаар, а врать Быстроразящим нельзя – они все равно слышат мысли людей и накажут за обман. Он хотел победы Северу, но торжество лонгов над империей будет означать вечную тьму невежества для племени. Как совместить два противоположных желания? Этому учит наука логика, но Торик говорил, Брен еще слишком молод для ее изучения. Юноша вздохнул и решил, что не соврет, если попросит у Инсаар жизни и здоровья Северу Астигату, а еще, еще... пусть Неутомимые смилостивятся и позволят ему хоть раз увидеть золотоглазого, прикоснуться к нему... Брен быстро подбежал к ближайшей Колонне и, не обратив внимания на предостерегающий окрик Торика, коснулся губами гладкого камня. Пусть сбудется!

Небольшой отряд въехал в лощину и остановился. До Башни Наблюдений оставалось риера полтора, не больше, но Крейдон отчего-то беспокоился, да и Торик примолк. Всю дорогу Брен и его наставник обсуждали положение небесных светил и методы исчисления пути, а теперь юноша заметил, что жрец уже давно не отвечает на его реплики.

– Роммелет Брендон, не нравится мне здесь, – дружинник Крейдон приподнялся в седле, и Брен, поглядев на его крепкие мускулы, вдруг вспомнил, как волосатые руки держали бедра скрипевшего зубами лигидийца на Ка-Инсаар. Север куда образованней отца, он просто обязан запретить лонгам такую дикость! – Больно уж тихо... Может, заедем в деревню? Переночуем, а утром дальше?

– Нет! Странноприимного дома там нет, а в лачугах жителей наверняка полно блох, – Торик тоже привстал в седле, пренебрежительно махнув рукой в сторону домишек, стоявших в стороне от лесной тропинки. Брен согласился с наставником: уж конечно, ночевать в каком-нибудь хлеву – а остеры довольно бедны – не предел мечтаний.

– Едем дальше, немного осталось, – бросил он Крейдону и сжал колени, посылая коня вперед. Дружинник что-то проворчал себе под нос об умниках, которые всюду суют свой нос, но подчинился. Они проехали еще полриера. Деревня давно осталась позади, быстро темнело. Все молчали, и Брен уже начал подремывать в седле, когда возле уха что-то свистнуло, раздался вопль, и кто-то схватил коня под уздцы. Лошадь взбрыкнула, но сорваться с места ей не дали. Прямо впереди выросла высокая массивная фигура, и Брен, не задумавшись, выхватил кинжал. Ударить он не успел. Ко рту прижали что-то мягкое, дыхание перехватило, а горло сжалось от недостатка воздуха. Он еще попытался драться, ускользающим слухом ловя шум борьбы и испуганное ржание лошадей, но жесткие руки сжали его так, что не вырваться. Брен боролся за каждый вздох, даже ухитрился пнуть невидимого противника, но вскоре силы оставили его, и зрение померкло. Последнее, что увидел перед собой брат вождя лонгов: блеск начищенной меди на бляхе легионера империи Риер-Де.

[1] Риер – мера длины, которой в Риер-Де измеряют расстояния; приблизительно равна 1,5 км.

[2] Йо-карвир (лонг.) – буквально: «карвир» – любовник, «йо» – младший, подчиненный. Аналогично – пассивный партнер в любовной связи. Слово «карвир» употребляется только в значении «обрядовый любовник», без указания статуса; так же называется кожаный обрядовый пояс.