Пролог

Огненная Книга

Летопись Серафима, первого епископа града Арриды

Одиннадцатый Канон

И создал Покоритель Огня твердь земную и заселил ее Детьми Огня, благочестивыми и покорными, дабы питались от щедрот его. И было у Него, Прародителя и Основателя, Милосердного и Карающего, Единого, в жизни и смерти пребывающего с нами, недостойными рабами Его, два сына и дочь.

Когда же шел Он на последний бой свой с Лжепророком, передал дух свой и власть над душами Рабелу, сыну своему Старшему, и облачился Рабел в одежды белые и спустился к нам, недостойным. Младшему же сыну своему, Адару, передал Он Огненный Клинок, дабы хранил Адар Чертог Божественный от вторжения слуг Лжепророка. Идущими в Огне звали они себя, и в Огонь, как в реку, входили. Но нет брода в Огне, и навеки оставались там нечестивые, и душа их давно сгорела в безумии и гордыне.

Дочери же своей, Анасте, не дал Он поручения, но велел, ежели не вернуться Ему из боя смертного, отдать себя первому смертному из Детей Огня, коего встретит Она, выйдя за порог Божественного Чертога.

Шла Великая Битва пятьдесят дней и пятьдесят ночей, на земле же века миновали за время то. И сыновья выполнили наказ Отца. Милосердным из милосердных стал Рабел Белый, каждый из Детей Огня и дети их детей могли прийти к нему с болью своей и печалью. Адар же принял Огненный Клинок Отца своего и не вкладывал в ножны, пока не были слуги Лжепророка отброшены от Божественного Чертога и изгнаны в глубины, проклятые, где доныне томятся, сдерживаемые мощью крови Основателя. И лишь Дочь Его Анаста ослушалась. В отсутствие Отца своего и Братьев, присвоила Она себе власть и богатства Чертога и начала повелевать Детьми Огня и детьми их детей. А мы, грешные, в темноте живущие, не ведали истины и поклонялись Ей как Дочери Его. И вот, покорив Лжепророка и низвергнув его во мрак, вернулся в Чертог Покоритель Огня. Призвал Он к себе Сыновей и Дочь и одарил каждого из детей своих по заслугам их.

Наделил Он Сына Старшего властью исцелять и утешать, а Сына Младшего даром воинским, с наказом использовать его лишь для защиты. Дочь же, выслушав от Отца укор, не покорилась воле Его и не раскаялась, и была изгнана Покорителем Огня, и затерялись следы Ее. Где блуждает она – средь нас, ничтожных, или рядом со слугами Лжепророка –  неведомо нам. Но там, где грешники поклоняются Дочери Его Анасте, поднимают голову гордыня и зло.

Так записал я, Серафим Арридский, основатель Обители Милосердия в граде Аррида, Истину, мне открывшуюся. Дабы узнать о сем, спускался я в глубины темные, и шел по следам Идущих в Огне, и пришло там ко мне утешение и откровение. Пережил я страдания великие, и еще более великим и незабываемым страданиям свидетелем стал. Так записал я, так верить должно нам, ничтожным детям Детей Огня, а все остальное – суть ересь, и нашептано нам Лжепророком и слугами его.

Глава первая

К дереву пальцы на морозе не прилипнут. Это Рауль Сантиг, оруженосец обители Ре-Мартен, знал твердо, но все же с опаской оторвал от древка сначала мизинец, а затем указательный. Больно не было, но тяжеленный штандарт накренился. Оруженосец поспешил перехватить покрепче толстое шершавое древко и искоса взглянул на приора обители, отца Жоффруа. Тому ничего не стоило отвесить нерадивому подзатыльник, но отец приор лишь одарил Рауля тяжелым взглядом из-под густых бровей и вновь повернулся к почетному гостю. Оруженосец быстро выпрямился, зная, что лицо его сейчас одного цвета со стягом Ордена. Славься Адар-заступник, когда он отучится краснеть, как деревенский увалень?! Теперь гость отца-настоятеля будет считать, что в обители Ре-Мартен служат дубины, не умеющие держать себя на людях. Он и так едва не споткнулся при входе в зал и случайно толкнул отца командора, а отец Жоффруа скривился так, что стало ясно – не миновать Раулю взбучки и отчета на завтрашнем капитуле. Одно дело – признавать грехи и дурные помыслы перед аббатом, добрым и справедливым, и совсем другое – каяться перед всей братией, среди которых есть творящие такое непотребство, что содрогнулась бы и Анаста. Ох, угораздило помянуть Нечестивицу в святом месте! Еще пятьдесят поклонов! Это он сам себе назначит, но краснеть и падать ниц все едино придется. Смирять гордыню… Выполнить этот обет будет труднее всего. Целомудрие и послушание – пустяки, когда тебя не унижают. Но среди рыцарей Адара-Заступника, воинов Огненного Клинка, нет ни графов, ни нетитулованных дворян – все они братья пред ликом Единого и пред мирянами. А вот отец приор невзлюбил заезжего командора, это сразу видно. И братом зовет так, что лучше б в лицо плюнул. Ну что за день сегодня такой!  Верно говорят: идешь смотреть на казнь – вспомни грехи свои. Он, простой оруженосец, осудил отца-приора – это вместо того, чтобы опустить глаза долу и молиться за грешника! Сегодня этого человека убьют, пусть даже он еще будет дышать и ходить по земле – до казни тела. Если б с Раулем случилось такое, он просил, он бы умолял казнить его сразу. Но, может быть, осужденный раскается, и епископ его помилует?

Рауль приподнялся на цыпочки, пытаясь рассмотреть что-нибудь из-за широкой спины отца приора. Но толпа внизу гудела ровно и монотонно – значит, грешника еще не привели. Холеная рука легла на плечо:

– Какой беспокойный молодой человек. Вы давно в обители, сын мой?

Рауль вздрогнул от неожиданности и чуть не разжал замерзшую ладонь. Алый стяг дрогнул, жесткая ткань коснулась щеки, а оруженосец самым нескромным образом уставился на говорившего.

– Мальчик не в меру любопытен. Мы стараемся не поощрять в нем это качество, – отец приор вновь недружелюбно глянул на Рауля и прошипел, собрав у губ облачко пара: – Ответь же отцу командору, вот ведь…

– Любопытство – естественная вещь в этом возрасте, – отец командор, кажется, не рассердился. Плащ на госте из Арриды был из шелковистого, тонкого сукна, из-под стального нагрудника выглядывал воротник белоснежной сорочки. Отец настоятель за такую одежду сурово наказал бы ослушника, но командор Арридской обители не подвластен клирику из Ре-Мартен. Неужели Великий Магистр не замечает вызывающей, греховной роскоши? Отец командор продолжал разглядывать Рауля, и оруженосец, наконец спохватившись, опустил глаза. Жесткая, холодная рука обхватила подбородок.

– Когда он еще посмотрит на отлучение? В ваших краях такое случается редко. Как тебя зовут?

Раулю были неприятны и тон, и прикосновение, но мало ли на свете неприятностей? Смири гордыню, будь послушен. Человек, которого вот-вот приведут сюда, не желал исполнять заповеди Единого, а теперь церковь отринет грешника, отрежет, как плоть, пораженную гангреной. Рауль сжал губы. Он знал, что если заговорит сейчас, его ответ будет недостаточно смиренен, поэтому и молчал.

– Его зовут Рауль Сантиг, в Ре-Мартен он уже три года, – отец приор толкнул оруженосца, заставив отступить. Пальцы на подбородке разжались. – И позвольте заметить, брат командор, в наших краях грешника и убийцу встретишь куда как чаще, чем в столице. Я имею в виду наказанного грешника и разоблаченного убийцу.

– Сантиг… сын барона Сантига? – командор словно бы и не слышал слов приора. Замолчи арридский командор – и его вполне можно было бы сравнить с Младшим Сыном Единого, подумалось Раулю. Высокий, темноволосый, темноглазый воин – именно таким изображают на древних фресках хозяина Огненного Клинка. От красоты командора Ронселена Форе захватывало дух. Но в мягком низком голосе слышалось нечто такое, отчего Раулю хотелось защититься молитвой. Говорят, внезапный страх посылает Анаста, чтобы смутить души верующих и поколебать их убежденность. Оруженосец прочел короткую молитву и еще ниже опустил голову. Барону Сантигу понравилось бы  знакомство сына с одним из высших иерархов Ордена Адара. Такие, как отец командор, решают судьбу Церкви и королевства и могут помочь пробиться в жизни. Несмотря на ум, красоту и ранг, Ронселен Форе уже который день живет в их скромной обители, не гнушаясь посещать трапезы и общие молитвы. И он все время занят, а труд почитается занятием, приближающим к истинному благочестию. Человек, все время проводящий в заботах, пришедший на отлучение помолиться за грешника не может быть плохим. Рауль коротко вздохнул и ответил:

– У меня четыре брата, отец мой. Я младший.

Четко очерченные губы сложились в улыбку, в которой Раулю увиделся оттенок грусти. Ронселен Форе положил руку в черной перчатке на резные перила и слегка отвернулся от оруженосца. Темные глаза смотрели куда-то поверх голов паствы, командор словно бы и не видел собравшихся посмотреть на отлучение.

– Ты любишь своих братьев?

Вопрос застал Рауля врасплох. Конечно, он любил братьев, как можно не любить близких?

– Тебе никогда не казалось, что из тебя вышел бы лучший барон, чем из твоего старшего брата? – отец командор вновь посмотрел на оруженосца. – Ты надел бы Огненные шпоры[1] и отправился воевать с нечестивцами или сражаться с дикарями на границе Южных провинций. Для тебя бы пели трубы турнирных герольдов, для тебя бы смеялись красавицы, и однажды ты попал бы ко двору. Ты кажешься мне смышленым и умеющим молчать, при таких качествах ты мог бы получить неплохую придворную должность. Так скажи мне… – командор вдруг оборвал себя на полуслове и выпрямился. – Осужденного ведут. Подними штандарт, мальчик, не то он свалится на головы этих олухов.

Рауль резко прижал древко к себе. Адар-заступник, он здесь для того, чтобы держать знамя Ордена, а, если старшие заговорили с ним, это вовсе не значит, что можно забывать о своих обязанностях. Но как же хотелось послушать слова отца командора и попытаться понять! Никто не разговаривал с ним так, как Ронселен – будто бы ему не все равно. Отец настоятель уделял время всем в Ре-Мартен, но ведь ему не признаешься  в тайном и нечестивом. Разве можно сказать почти святому о том, что старший брат Андрэ слишком много пьет, а двое средних только и знают, что гоняться за служанками? И разве расскажешь отцу настоятелю о кузине Алоизе, о ее светлых косах и тонких пальчиках? А ведь если он даст обет рыцаря, ему никогда не узнать, как это будет – если она дотронется до его лица или руки, ведь Устав Ордена запрещает прикасаться к женщине. Рауль притянул штандарт еще ближе, чтобы складки алого стяга закрывали его от взглядов старших. Но, взглянув на отца приора и отца командора, оруженосец понял:  им уже не до нерадивого знаменосца. Толпа внизу глухо рокотала, и сквозь ровный шум к высоким витражам взлетел звонкий крик:

– На колени! Именем Единого призываю к молитве!

Согласно Уставу, рыцари Ордена могли бдеть и охранять, пока другие молятся, но отец командор гибким движением опустился на каменный пол, а рядом, кряхтя, преклонил колени приор Жоффруа. Рауль видел, как люди внизу один за другим готовились к молитве: коленопреклоненные мужчины складывали руки перед собой в защитном жесте Адара, женщины же закрывали лица накидками. Анаста чаще всего вредит смертным через дочерей Детей Огня, а сейчас верующим нужна защита, ведь через минуту сюда войдет зло. В ложе напротив орденской служители положили на пол расшитую подушку, на которую медленно опустился новый епископ. Он должен будет отлучить от Церкви убийцу своего предшественника, и говорят, пока шло следствие, епископ выражал сомнения в правдивости показаний свидетелей. Сейчас он должен укрепить свой дух, дабы быть уверенным в решении, иначе отлучение не окажет должного воздействия на грешника и паству. В огромном зале на ногах остались лишь Рауль и командиры стражи, а  в гулкой, прерываемой шорохами тишине на хорах запел Скорбящий. Рауль, прикрыв глаза, повторял за певцом скорби и покаяния привычные слова. Эту молитву читали только в часы большой беды, а разве что-то может сравниться с признанием могучей Церкви в своем бессилии? Бессилии наставить человека, одного-единственного человека, на путь истинный иначе, как с помощью проклятья и отлучения? Голос певца оборвался на самой высокой ноте, и Раулю вновь стало страшно и горько. Нужно быть сильнее душой любого из прихожан – ведь он будущий рыцарь Огненного Клинка, который по древним канонам должен сражаться в Огне с демонами. И пусть давным-давно никто не может познать Стихию, кроме истинно святых, но крепость веры – единственное оружие воина, и меч без нее – всего лишь глупая железка.

– Введите грешника, – голос епископа донесся до Рауля как сквозь сон. И тут же приказ громко повторил герольд:

– Введите грешника! Да свершится воля Единого, Карающего и Милосердного!

Отец Жоффруа и отец Ронселен поднялись на ноги чуть раньше паствы, и Рауль повторил за ними знак защиты. Все трое одновременно вытянули руки вперед, и какая-то женщина в толпе прошептала, не удержавшись от мольбы и слез, но шепот в тишине был как крик:

– Пусть Адар нас хранит!

– Адар Огненный не оставит нуждающихся в нем, – ответил Ронселен Форе. Он был собран, спокоен, и Раулю стало немного легче.   

Оруженосец Ре-Мартен старался не смотреть вниз, но все равно видел, как люди расступились перед стражей. Между латниками шел осужденный, и отвести от него глаза просто не получалось. Человек был закован в цепи, лицо и фигуру скрывал покаянный балахон. Сын барона Сантига вдруг представил на себе тяжесть кандалов и позора, и мучительная жалость стиснула сердце. Стражники и грешник остановились напротив епископской ложи, служители торопливо очертили вокруг преступника защитный круг, охраняющий паству и храм от скверны. После того, как отлучение свершится и осужденного отведут обратно в тюрьму, начнется служба, призванная очистить святое место от запятнавшего его греха.

Стражники отступили, оставив человека в балахоне в центре круга. Он стоял очень прямо, без движения, без единого звука. Рауль подумал, что уместней было бы встать на колени, и его мысль тут же подтвердил епископ.

– Видим мы, что гордыня не оставила тебя, Марес Робур, – голос священника звучал твердо, и оруженосцу хотелось крикнуть грешнику, чтобы он смирился и покаялся, пока есть время! – Последний раз пред всей паствой провинции Ферро спрашиваю тебя: согласен ли ты признать свои грехи и отринуть их? Покайся, и ты умрешь сыном Церкви, и будут возносить за тебя молитвы…

Епископа прервал громкий, хриплый смех. Рауль завертел головой, пытаясь понять, кто дерзнул смеяться в такую минуту, и с ужасом догадался, что смеется грешник. Человек внизу резким движением сбросил капюшон с головы. Уже совершенно не владея собой, оруженосец уставился на дерзновенного, поклявшись, что на завтрашнем капитуле признает за собой не сто, а двести покаянных поклонов. Рауль знал, что убийце двадцать восемь лет, но молодость грешника поразила как удар. Спутанные волосы, грязные настолько, что цвет их был неразличим, бледное лицо с закушенной губой, и этот дикий, невозможный смех.

– Дурак, – голос убийцы был сорван. Его пытали, понял Рауль, и крепче сжал задрожавшие пальцы на древке штандарта.  – Дурак, надевший купленный кровью венец. Мне не нужны молитвы тупых скотов. Лучше прикажи подать вина и привести ко мне в камеру красотку посговорчивей, тогда, быть может, я покаюсь.

Кто-то ахнул в толпе, отец Жоффруа что-то пробормотал – может быть, даже выругался, а отец Ронселен просто смотрел на грешника, так, словно изучал невесть какую редкость. Епископ дернул головой, но промолчал и лишь сделал знак герольду.

– Да свершиться воля Единого, Милосердного и Карающего! – возгласил герольд и развернул перед лицом свиток.

– Властью Единого, Карающего и Милосердного, и Сыновей Его, властью и волей всех святых, за веру страдавших, я, Эристахий, служитель Рабела Белого, епископ провинции Ферро, отлучаю сего злодея и грешника и предаю его проклятью.

Убийца плюнул себе под ноги, и герольд смолк на полуслове. На глазах у всех вершилось святотатство, но никто не мог принудить грешника вести себя, как подобает в храме. По закону и обычаю никто не мог прикоснуться к тому, кто стоял в нечестивом круге, до тех пор, пока отлучение не обретет законную силу. Убийца с трудом поднял закованную руку, громко зазвенела цепь.

– Вот, что я думаю про вас и ваше отлучение, – непристойный жест вышел не очень точным, но вполне понятным. Рауль вздрогнул от внезапного гнева и осторожно покосился на обоих спутников. Жоффруа угрюмо сдвинул брови, а Ронселен вдруг улыбнулся краем губ.

Толпа глухо зароптала, и кто-то крикнул:

– Замолчи, проклятый!

Стражник кинулся на голос, а герольд продолжил, и слова его падали, как камни:

– Изгоняем человека сего, до сей поры именуемого Маресом Робуром, за порог святой Церкви нашей. Да проклянет его Единый, бившийся за нас, да проклянет его Рабел Милосердный, да проклянет его Адар Огненный. Да будет проклят он в жизни и в час смерти, – герольд сделал паузу. Убийца молчал. Рауль видел, что он силится улыбнуться, но потрескавшиеся губы его не слушаются. Герольд возвысил голос, и стены храма усилили каждое слово, превращая его в волю святой Церкви, в нерушимую волю Единого и Сыновей Его. 

– Да будет он проклят, где бы ни находился, – в доме или в поле, на большой дороге или на глухой тропинке, в лесу, или в роще, или в храме! Да будет он проклят за едой и за питьем! Голодный, жаждущий, постящийся, засыпающий, спящий, бодрствующий! Ходящий, стоящий, сидящий, лежащий, работающий, отдыхающий и кровоточащий!

Какие страшные слова! Почему Марес Робур еще не упал замертво? Рауль весь дрожал от гнева и жалости, в которой не хотел себе признаваться. Убийца и не подумал склонить голову, он стоял все так же прямо и смотрел на герольда. Выражение его лица разглядеть было нельзя, но Раулю хотелось, чтобы грешник ослеп и оглох. Это было б милосердием. 

– Ты, отныне лишенный имени, проклят будь во веки веков! Да будет так!

Церковная часть отлучения закончилась, и на смену герольду выступил другой служитель – в королевских цветах.

– С сей минуты властью епископа провинции Ферро Марес Робур, сын графа Жозефа Робура, лишается всех прав – сословных, имущественных и церковных. С сей минуты под страхом отлучения и королевской кары никто не смеет оказать ему помощь, даже если б он в муках умирал на вашем пороге. С сей минуты не имеет он права на защиту и суд, а лишь на смерть. За тройное убийство и святотатство, коему мы все были свидетелями, ныне безымянный грешник будет казнен по воле Владыки земли нашей и капитула провинции Ферро. Да свершится правосудие!

Толпа вновь глухо гудела, но Рауль не мог понять, что чувствуют люди:  одобрение или как он сам – непонятное, греховное сострадание. Марес Робур… то есть безымянный проклятый Церковью грешник свершил тройное убийство и не раскаялся в нем, отверг последнее милосердие. Он оскорбил святую Церковь, каждого здесь присутствующего и всех верующих. За что его жалеть? Казнь телесная будет для него избавлением от земных мук, а после плахи его ждут муки вечные. Ибо, как учит Огненная Книга, не имеющие защиты Единого и Сыновей Его, будут гореть в Огне, а он пощады не знает. Рауль вновь взглянул на проклятого и невольно вздрогнул. Волосы человека, звавшегося минуту назад Маресом Робуром, были темно-рыжими – точно сам животворящий и нечестивый Огонь. Отринутый Церковью шевельнулся – цепи вновь зазвенели – и усмехнулся кровоточащими губами. Чудовищное ругательство сорвалось с его губ, но на этот раз толпа промолчала. Ни слов, ни поступков проклятого не существует для людей, обратить на них внимание – значит подвергнуться церковной и королевской каре. Все молчали, епископ замер в своей ложе, а стражники уже начали разминать затекшие спины, готовясь увести грешника обратно в тюрьму. И тут рядом с Раулем раздался голос, который оруженосец сразу и не признал.  

– Именем Адара Огненного и властью Великого Магистра Ордена, я, командор града Арриды Ронселен Форе, требую передать мне сего грешника. Орден Адара берет его под свою руку, – обычно мягкий голос отца командора был сейчас силен и властен, как глас самого Заступника. 

Проклятый даже не шевельнулся, будто бы в самом деле утратил слух. Епископ удивленно выпрямился в своем кресле: он, как и все, явно не ожидал странного требования.

 – А вы, брат мой, еще подлее, чем я думал, – вдруг негромко бросил отец Жоффруа. Рауль чуть не поперхнулся холодным воздухом. Что происходит?

– Придержите-ка язык, брат мой, – тихо проговорил отец Ронселен, – иначе свое правдолюбие и благочестивые помыслы будете доказывать там же, где Марес. В тюрьме.

Непроницаемо темный взгляд Ронселена остановился на Рауле.

– Держи штандарт ровнее, мальчик, – отец командор улыбался, но без радости, – пусть все узрят силу Адара и Ордена Его.  

Оруженосец торопливо дернул древко к себе и застыл, ежась под взглядами сотен  устремленных на ложу глаз. Теперь от возгласов удивления и возмущения прихожан не могло удержать даже присутствие стражи и строгие лики святых на стенах храма. Рауль торопливо перебрал в памяти параграфы Устава Ордена, какими мог бы руководствоваться отец командор, требуя убийцу себе. Никакого объяснения в голову не приходило. Что Ронселен намерен делать с Робуром? Может быть, арридский командор полагает преступление, совершенное Маресом столь серьезным, что его надлежит рассматривать на столичном капитуле, а то и на капитуле под председательством самого Великого Магистра Тибо? Но Марес Робур не злоумышлял против Ордена Адара и не сделал ничего дурного ни одному из рыцарей. Хотя святотатство в равной мере задевает всех, и не исключено, что Орден хочет знать, не является ли убийца еще и еретиком. Но почему отец Ронселен не потребовал выдачи приговоренного, пока шло следствие? Судя по тому, с каким возмущением раздувались ноздри отца Жоффруа, тот тоже не понимал и не разделял намерений собрата. Командор из Арриды не обращал ровно никакого внимания ни на спутников, ни на гудящую толпу, он смотрел только на епископа, и оруженосец поглядел туда же. Духовный пастырь провинции Ферро слегка склонил голову, слушая служителя, шепчущего что-то ему на ухо. Когда тот закончил, епископ поднял глаза на орденскую ложу. Несмотря на разделяющее ложи расстояние, Рауль ясно почувствовал, насколько тяжел и гневен взгляд Эристахия.

– Может ли магистр Ронселен Форе обосновать свое требование? – наконец громко спросил герольд. Несмотря на раздражение, епископ все же не решился на открытый конфликт, и, несомненно, по его настоянию отца командора повысили в ранге, ведь магистром он не являлся. На такое обращение имеют право лишь девять легатов, возглавляющих капитулы Ордена в суверенных государствах Чистых земель[2] – это знал даже оруженосец. Но Ронселен и не подумал поправить герольда, а лишь кивнул и холодно ответил:

– Разумеется, мне даны должные полномочия, – командор небрежным движением откинул полу плаща и снял с пояса футляр из дорогой кожи. Рауль решил, что Ронселен примет у него древко и прикажет отнести вынутые из футляра свитки в епископскую ложу, но отец Форе развернул один и слегка встряхнул им в воздухе.

– Из-за таких, как вы, Орден и оказался в нынешнем положении, – прошипел отец Жоффруа, – прекратите злить епископа! Вы уедете в свой гадючник, а нам здесь жить.

На этот раз возмущение приора осталось без ответа, а у сына барона Сантига запылали уши. Он знал, что среди братии существуют разногласия, но все споры, слышанные им раньше, касались лишь богословских тонкостей и особенностей соблюдения Устава. Теперь же он наблюдал немыслимое – среди братии не было единства. А ведь отец настоятель то и дело повторяет, что перед лицом греха и зла единство следует беречь сугубо и трегубо!

Ронселен повел рукой, точно собираясь спрятать свиток обратно в футляр, но тут епископ Эристахий медленно и величаво поднялся с места. Служитель распахнул перед ним дверь ложи, и оруженосец понял, чего добивался Ронселен: он заставил епископа самому идти к нему, если тот хотел прочесть написанное в свитке и обсудить противоречие.

– Предупреждаю, посмеете сказать хоть слово мне наперекор, и даже ваш святой настоятель вас не защитит, – быстро и четко сказал отец командор. Отец Жоффруа положил руку на рукоять меча. Гнев уже улегся в нем, а когда он ответил, в голосе было лишь равнодушие:

– Я помню Устав, брат мой.

– Вот и отлично, – отец Форе распахнул дверь ложи ровно в тот момент, когда епископ подошел к ней. Его Преосвященство Эристахий был высок ростом и выглядел весьма внушительно, рядом с арридским командором он смотрелся так же, как Рабел Белый рядом со своим младшим братом, но повод для разговора был весьма далеким от канонов Огненной Книги. Два служителя остановились у дверей, и Рауль понял, что его тоже не выставят.

– Покажите мне приказ Великого Магистра, – властно потребовал епископ. На взгляд оруженосца, тон мало что менял, ведь Эристахий пришел к Ронселену, а не наоборот. Это заставляло гордиться своим Орденом, его влиянием и силой, но Раулю было тревожно. Церковь должна быть единой, здесь не место борьбе самолюбий.

– Прочтите его и обратите внимание на печать королевской канцелярии, – отец Форе протянул свиток Его Преосвященству. Столичный командор держался без тени почтения и трепета, но Рауль заметил, как сжалась на перилах ложи рука в черной перчатке.

Эристахий изучал приказ долго и внимательно, потом показал его одному из служителей, очевидно доверенному лицу, и наконец с явным неудовольствием сказал:

– Орден Адара Огненного имеет приоритет, ибо у вас есть полномочия заниматься преступлениями против короны, до чего не опустится Церковь Милосердия, – в словах епископа Раулю почудилось явное намерение оскорбить. – Но мне любопытно, для чего вам понадобился наследник Ирронского Проныры? Ордену мало военных неудач и ссоры с королем?

– Вы хотели сказать: бывший наследник Ирронского Проныры? – вторую часть фразы Ронселен просто игнорировал, зато оруженосец оскорбился за двоих. Как служитель Рабела может ставить Ордену в упрек то, что допустил король и его военачальники? Милосердие и невмешательство хороши в мирное время, а Церковь Рабела палец о палец не ударила в войне с нечестивцами, да еще и отозвала почти все миссии в землях «нечистых», и воины умирают там без должного покаяния! Только и знают, что призывать к миру светских правителей, и тем самым сводят на нет все усилия Великого Магистра в его битве за веру! Наверное, оруженосец выдал свое возмущение, потому что отец Форе слегка кивнул в его сторону и ответил со сдержанной усмешкой:

– Ваши опасения удивляют даже этого мальчика, а мне кажутся смехотворными, – Ронселен оторвал руку от перил и откинул со лба темную прядь. Теперь он уверен в исходе дела, понял Рауль. – Каких неприятностей можно ждать от графа Робура? Он никогда не славился особо пылкими отцовскими чувствами. Возможно, он даже будет рад, что безумство его сына и решение капитула провинции позволят ему без помех и долгих разбирательств перед окончанием пути земного вручить Иррону в более подобающие руки.

– Иррона граничит с моей провинцией! – Эристахий сделал шаг вперед. – А  ведь есть еще граф Эрле, уж он-то только повода ждет. Всем известно, сколь высоко он ценил своего второго командора, и одно дело, если Мареса Робура казнят как убийцу и святотатца, против чего Эрле будет трудно возразить, а другое дело…

– Вашей провинцией? Вы сказали «вашей»? – отец Форе сделал такое движение, словно находился на площадке для учебных поединков. – Брат мой, вы слышали? Ты слышал, Сантиг?

К удивлению Рауля отец Жоффруа кивнул и еще крепче сжал ладонь на рукояти меча. Оруженосцу ничего не оставалось, как последовать его примеру и подтвердить, что он слышал дерзкие слова епископа.

– Право, Верховный капитул[3] весьма странно подбирает своих духовных представителей в провинциях, – протянул Ронселен, а Эристахий дернул головой. – Насколько мне известно, провинция Ферро не принадлежит вам ни в коей мере, здесь властен лишь король…

– Довольно. Забирайте себе своего убийцу, – епископ круто развернулся, так что служители едва успели отступить в стороны, и бросил от двери: – Положение было достаточно мерзким, а вы его лишь ухудшили.

– Напротив, я его исправил, – улыбнулся Ронселен. – Защити вас Адар!

– Помилуй вас Рабел, – пробурчал Эристахий и вышел из ложи.

– Благослови нас всех Единый, – вполголоса добавил отец Жоффруа.

– Молиться будете в обители, – резко ответил Ронселен, – а пока, брат мой, отправляйтесь к командиру тюремной стражи и велите ему отвести отлученного обратно в камеру. Я займусь Маресом Робуром позже.