Талигойские хроники. Часть 1

Дисклаймер: мир Этерны принадлежит В.В. Камше.

Герои: Ричард Окделл, граф Горик; Рамиро Алва-младший; Франциск и Октавий Оллары; Шарль Эпинэ и другие. Присутствуют оригинальные персонажи.

Примечание: текст представляет собой продолжение «Талигойской баллады». AU в некоторых сюжетных линиях, иногда намеренное, иногда невольное. Цикл книг ОЭ не закончен, никто не знает, как было, автор фика предположил, как могло бы быть.

В тёмной столешнице золотистые пятна прячутся, точно зверьки в норе. Исчезают, вновь высовывают любопытные носы. Не хватает силёнок вырваться из сумерек, прожить свой короткий миг. Человек за столом досадливо поводит рукой – то, что может быть сказано и сделано при свете дня, Рамиро Алва не станет творить, прикрываясь тенями.

Слуга выскальзывает из ниши, торопливо идёт к окну. Постукивает деревяшка, кружатся пылинки. Нелегко справиться с тяжелыми занавесями, лучше их вообще убрать, не держать рядом душную старину – иногда она убивает.

Свет хлещет в комнату потоком, за широким окном, за кованым переплетом осень. Явилась и хозяйничает – и плевать ей на войну, усталость и трудные разговоры.

Он сидит подчёркнуто прямо, солнце играет синими нитями камзола. Ричард невольно косится на собственный рукав. Потёртая коричневая шерсть, чёрная полоска узких кружев, въевшийся запах железа. Им обоим некогда носить траур, хотя сейчас самое время напоказ оплакать погибших. Пока не остыли руины Агариса.

– Жарко. Почти как дома, но дома ветер не смердит ладаном, – хитринка в глазах, мимолётная, совсем незаметная перемена. Алва ждёт не только доклада. – Я и не замечал, до чего здесь жарко.

Люди устроили здешним краям пекло почище любого зноя. Хорошо, что в чужой земле не нужно тушить за собой пожары.

– Позволю. Даже настаиваю, – Алва усмехается уже совсем откровенно, – выученные уроки приятно повторять, а это был ваш лучший урок, Ричард Окделл, граф Горик.

Он ждал дядю. Пересчитывал плиты в новенькой, недавно построенной галерее – сколько белых, сколько чёрных? Сколько конных отрядов следует послать наперерез дриксам, если они, к Леворукому, рванут через Костяной перевал? Леворукий им, положим, не обрадуется, он не любит проигрывающих, а дриксы начинают пятиться. Ещё прошлым летом дали слабину… как блестели глаза Люсьена, когда они с Гвидо наперебой рассказывали домашним про летние бои! Только послушав восторженные вопли брата, Ричард и понял: они впрямь сделали нечто, о чём здорово говорить вот так, у очага, и чтоб на столе вино и мясо, и все рады, все живы. Его наконец отпустило, и он заснул в кресле, старом, удобном, ещё отцовском. Глупо получилось.

Дяди долго нет, стража у дверей неподвижна, люди, стерегущие покой важных вельмож, очень чутки. Если бы доклад Первого маршала государю заканчивался, они б уже переминались с ноги на ногу, косились в глубину галереи, откуда тянет благовониями и немного дымом. В самом деле, чего он волнуется? Дядя выслушает его бестолковые тактики, разнесёт в пух и прах, сразу сообразишь, где ошибся. Так, перевал, два выхода, один совсем дохлый, не зря же перевал прозвали Костяным, сколько народу полегло…

Плитка белая, плитка чёрная, снова белая. На них хорошо видно кровь. Это случилось не здесь, не в новом дворце – в стародавней постройке, меж золотых и алых занавесей, прикрывающих прокопчённые стены. Здесь отец даже не бывал никогда, и Рамиро Алва не бывал, и король Эрнани тоже. И никогда им сюда не войти, не ступить на строгий узор плит. А новый дворец красив, и галерея просторна, и пахнет приятно. Говорят, смешивать благовония велела королева Октавия, государь их терпеть не мог, а теперь пахучие снадобья обновляют в широких чашах, хотя королева вот уже три года как умерла. Мёртвые там, где им положено, они не увидят новую красоту, и как же оно…

Тогда его поселили в том дворце-крепости, где всё случилось. Мальчик от рассвета до заката торчал у зарешёченного окна, смотрел в каменный квадрат двора. Никто не приходил к нему, только слуга-тюремщик, что топил очаг и таскал воду. Ричарда Окделла и его младшего брата не убьют, потому что мама вышла замуж за Гвидо Ларака, бояться нечего. Он и не боялся, просто разглядывал камни и не мог лечь в постель, так и спал сидя. Камни останутся, крепко вбитые в землю пролежат ещё сотни лет, вырастет и состарится чахлое деревце у колодца, а отец никогда не вернётся. Если мама придёт за ним или дядя Шарль, да хоть кто-нибудь выпустит его отсюда, он не станет плакать и ненавидеть, как плакала и ненавидела мама. Побежит на конюшню, поздоровается с Волчонком, скормит ему целую охапку сладкой морковки, поглядит, как девушки пляшут вокруг шеста – ведь уже скоро весна и танцы, залезет на то дерево, где они с братом в прошлом году видели дупло совы, и сделает ещё много чего. И за отца тоже, и за Рамиро Алву, и за всех тех, кого помнят каменные плиты.

И Костяной перевал они возьмут, отец хотел бы, чтоб те, кто по-настоящему виноват, обмочились со страху, неслись из Талига впереди своего визга. А дриксы виноваты, разве нет? Они, Гайи, Уэрта и эта тоскливая сволочь – «истинники», загнали тогда всех в Кабитэлу. Пусть осаду вёл Франциск Оллар, подлинные враги были не под стенами города.

В чёрно-белой галерее кто-то громко, басовито засмеялся. Плиты зазвенели от быстрых шагов, и в проход между увитой плющом стеной и садом выкатилась орава мальчишек. Стражники не подобрались, ближайший ухмыльнулся в бороду. Значит, оболтусы имеют право орать и носиться возле королевских покоев, а самому Ричарду лучше убраться с дороги, не то собьют. Мальчишки играли в «догони дракона», «дракон», рослый светловолосый крепыш, расставив руки в стороны, летел прямо в витой столб. Он-то и хохотал басом, будто не юнец – ветеран усатый. Позади – «драконий всадник», и свистит заливисто, дико, по-пиратски. Темноволосый, проворный, настоящий южанин… похоже, и «всадник», и «загонщики» – южане поголовно, вон у всех троих торчат тёмные взъерошенные вихры. Крепыша-то Ричард узнал сразу, ещё до того, как тот исхитрился не врубиться в столб. Внук фок Варзов «Топору ещё не время»[1], первого капитана Лаик, тоже Михаэль, кажется. Ричард в Лаик не учился, к его шестнадцати годам среди дворянства королевства Талиг фамилии Окделл вообще не значилось. Дядя рассказал, что после летней кампании ему и просить не пришлось, он представил Ричарда к награждению в числе прочих надравших дриксам зад, и тот получил личное дворянство. Как и ещё двадцать восемь офицеров-простолюдинов.

А «драконьему всаднику» совсем худо, «загонщики» его настигли. Южанин, что бежал впереди, извернулся гибким телом – Ричарду так уже не суметь, – прыгнул, рискуя расшибить нос о плиты, повис у «всадника» на плечах. В уши ударило звонкое, торжествующее:

Ну, одному такую крупную птичку не словить, а товарищ на полу валяется. «Всадник» и ловкий «загонщик», оставивший «дракона» без защиты, хлопнулись на плиты. Перевернулись, сцепившись, и тут Ричард понял. Потому что вместо того, чтоб врезать как следует, как делают все мальчишки, «всадник» сунул ладонь под затылок «загонщика», предохраняя от удара. Тот взбесился вмиг – Ричард увидел перекошенный детский рот, – спихнул приятеля с себя и встал.

– Ты выбываешь, Жильбер, – нарочито спокойно, совсем не по-мальчишески, – «дракона» полагается прикрывать. Ясно?

Оторопевший «всадник» забормотал что-то, «загонщик», не слушая, отвернулся. Ничего плохого не сделал, да? Всего-то спасал от шишки герцога Рамиро Алва-младшего, королевского пасынка. А он не желает, чтоб его спасали.

Забавная игра. Менторы на неё ворчат, Ричард помнил причитания над Люсьеном и младшими, мол, с королевским штандартом не шутят. Поймай дракона, и привалит тебе удача… как Франциску Оллару привалила. «Загонщик» позвал в глубину галереи – внук фок Варзов и преследователь уже далеко улетели, – позвал громко, уверенно, но в голосе ещё звенела злость:

Ричард отступил от проёма, проклиная двуцветные плиты, слишком тут узко, не развернёшься. Нигде не будет много места, если рядом сын убитого и сын убийцы. Крики и беготня близ государевых комнат, незадачливый паж, которому внушили: игра, не игра, а владыке Кэналлоа никакого вреда, не то останешься без службы. Тёмные коротко стриженые вихры, чёрный колет на худых детских плечах, презрение к условностям. Ему, выходит, надо, чтоб с ним даже дурачились всерьёз? Да откуда ты знаешь, чего ему надо? У тебя есть дядя Шарль, Гвидо, матушка, Люсьен и остальные – шестеро аж! А у него, у разозлённого мальчишки… пажи – не братья, по роже не съездят, но и правды не скажут, с бедой к ним не придёшь.

Михаэль-«дракон» с низким гудением нёсся к внутренним покоям, тоже новым, для королевы Октавии возведённым. Ей не пригодилось. Ушла, оставив больного младенца и этого вот… Рамиро Алву. Горькая слюна собралась меж губ, и Ричард тоже разозлился – до белого света под веками. Не будет он доискиваться, что сейчас с ним творится. Дядя выйдет от короля, они обсудят перевалы, конницу и уедут скоро из Олларии к Леворукому под хвост. У убитого был сын, в точности как у убийцы, и, закатные твари, почему до него лишь теперь и дошло? До самого донышка.

Через пару дней Ричарда Окделла, мелкопоместного дворянина, порученца при Первом маршале Талига, представили государю и его наследникам в числе прочих свитских Шарля Эпинэ. Дядя схитрил весьма умело, до последнего помалкивал, а перед самым приёмом отрубил железным голосом: «Так нужно, для тебя самого нужно. Я верну тебе всё, что выслужишь. Титул, имения, а имя своё ты сам сбережёшь. Тебе ничего стыдиться, Дикон, ни перед королём, ни перед Алвой, заруби на конопатом носу».

Нос и впрямь цвёл веснушками, восемнадцать ведь стукнуло. Но он не стыдился. Просто впервые думал не об отце и его ошибках, не о Предателе и его правде и прегрешениях, а о десятилетнем мальчишке, застывшем подле трона. Франциск Оллар принимал их милостиво, хвалил дядю Шарля, помянул, между прочим, и Костяной перевал. Ричард рассматривал гербы на стенах, считал драконьи крылья, пялился на начищенные сапоги – только бы не поймать горящий южной, неукротимой местью взгляд. Должен же Рамиро хотеть расплаты, неужели нет? Слишком далеко они от трона, не поймёшь, не разглядишь, не стоит и пытаться. Окделлов наказали, спасибо королю, его одного и наказали из всей семьи, брат был мал и скоро умер, а герцогиню Ларак не карают. Может быть, Франциску и достаточно, не его отца саданул кинжалом друг.

Рамиро Алва склонил голову в приветствии – отточено вежливом, хорошие у него менторы. Пасынок государя поздоровался с военными, и более ничего.

Вечером после приёма дядя зашёл к нему – в маленькую спальню в особняке с огненными Иноходцами на фронтоне. Он ничего не спросил, молча сел рядом с корпевшим над картами Ричардом. Поправил несколько отметок, выдохнул тяжело. Вина, она такая, будто зубная боль. Не отвяжется. Дядя Шарль от неё бежит, но она быстрее.

– Когда-нибудь я тебе расскажу. – У герцога Эпинэ тёмные южные глаза. Обжигают гневом или, как вот сейчас и всегда, сожалением. – Всё, что делал в осаду, что делали… остальные. Всё, о чём знаю.

– Не нужно, дядя, – Ричард сощурился на свечу, – из пяти глав Великих Домов погибли четверо… ты живешь за них, я живу, и Рамиро, и принц Октавий.

– И Талиг, – дядин отклик как эхо, а смех звучит перезвоном кубков. – Да ну тебя, Дикон, в самом деле! Каждый живёт за себя, отвечает за себя, остальное от бреда «истинников».

– Я так не могу, – ни к чему этот разговор, но он должен прояснить раз и навсегда, – если только за себя одного… моего отца казнили на плахе. Мою мать насильно выдали замуж. Меня сделали заложником, лишили герба и чести… закатные твари! Если за себя, я обязан ночи напролёт думать, как придушить Оллара и сбежать в Агарис. Присоединиться к мятежу… так, что ли, дядя?

– Странная философия, – герцог Эпинэ пожал плечами, – но это лучше, чем потратить жизнь на месть.

Ричард кивнул. На способы отмщения ему намекали, говорили открыто, кое-кто в Надоре, и в Олларии – тоже. Разбитые в прошлом году соучастники Гонта заявили, будто Окделл не поддержал их по слабости, дескать, с малолетства задурили голову навозники. Жаль, не высказали ему в лицо. Он придвинул свечу, разгладил карту.

– О Костяном. Господин Первый маршал, разрешите доложить?

Вестовые грелись у огромных костров, топтались на снегу, в едва посветлевшее небо летели алые искры. Ещё и к утренней службе не звонили, рань сумасшедшая… Ричард опустил за собой полог шатра, привычно стряхивая зимнее оцепенение, глянул на острые вершины Хребта, чуть подкрашенные зарёй. Могучий заиндевевший лес, синие сполохи изморози, чёрные, будто вырезанные из пергамента, фигурки людей, треск и гул пламени – и низкое, набрякшее тучами небо. Бергеры ждут метели, её тут ждут всегда, а талигойцы ждут своего короля. Франциск должен был приехать ночью, да не сложилось. Дёргать подчинённых попусту Ричард не стал, все, кому положено, на ногах, остальные спят. И сам он выспался отменно.

А теперь лагерь бурлил. Столько вождей враз – для солдатского ума недюжинное испытание. С Франциском едут дядя Шарль, маршал Колиньяр, маршал Савиньяк и пяток войсковых генерал-капитанов. Прямиком из столицы, после дня выбора оруженосцев. То-то дриксы навострили уши, чтоб им отморозило… Готовится наступление, и оно будет последним в этой войне.

– Ричард, идите к огню, не то примёрзнете, – Михаэль, закутанный в меха по макушку, и, как всегда, басом. – Добрая касера и такое утро… ап-чхи! … лучше не сыскать!

Оруженосец Себастьяна Колиньяра на полторы головы выше своего господина, ну и любого в Северной армии, если на то пошло. Фок Варзов, человек Чести из Дома Волн, присягнул навознику, подкидышу, грязному наёмнику. В Агарисе, верно, землю грызут от потрясения. Не первый случай. Арсен Савиньяк выдал сестру за Валмона, отвесил единокровцам такую оплеуху, от которой те до сих пор не оправились. «Значит, я буду убивать…» Ричард с малолетства слыхал их разговоры – и тех, кто смирился с Марагонцем, и тех, кто до сих пор огрызается. Эпинэ и Савиньяки не так и обожали Оллара, особенно когда по его приказу пришлось распрощаться с изрядной долей вотчин. Только без его удачи и обученных войск они б потеряли всё. Уж Агарис, Гайи и Дриксен бы позаботились. Дело решил поход, затеянный агарисскими святошами; бывшие торгаши, дворовые слуги и оборванцы встали рядом со старой знатью, и лавина покатилась обратно за Кайн. За победу Франциск наградил всех одинаково. И эории смекнули, что куда выгодней владеть плодородной частью былого богатства под защитой Дракона, чем помереть нищим пленником где-нибудь в темницах Паоны.

Кое-кому наука впрок не пошла. Половине Великих Домов, по правде говоря, спесь оказалась дороже мира и набитой казны. Проще их и в самом деле – по совету Савиньяка. Вырезать, и пусть решит Создатель, что нужно Талигу. Плаха и топор или беспрестанные мятежи. Вдова Гонта прислала Ричарду письмо, залитое слезами, он не ответил. Вдову жаль, но её сыновья, наследники убитого графа-мятежника сидят в Агарисе и ждут новой оказии.

Пусть фок Варзов способен медведя уложить, чрезмерно пить, да ещё с утра, семнадцатилетнему юнцу не годится.

– Обоз ночью пришёл, – оруженосец шумно вытер нос затейливо расшитым платком. Шёлк, бисер, тесьма, мама вышивала похожие, только строчки были кривыми. Кабитэла доживала последние дни, а мама не выпускала пяльцы из рук. – Государь едет к армии, много чего понадобится… и Фреда прислала вот… ап-чхи!.. привязалась пакость! Ричард, сестра и вам всякие мелочи собрала, но я потерял… кажется.

Юная Фредерика фок Варзов, хохотушка-веселушка, русоволосая, курносая и рослая для своих двенадцати. Почти невеста. Не следует принимать её дары, даже если это всего лишь платок. Матушка обмолвилась как-то, что ему надо искать жену вне Талига. Герцогиня Ларак родила второму мужу семерых детей, но для Ричарда брак с навозницей сродни пришествия Леворукого. Ну а достойную девушку дворянину без титула, без земель и денег не получить, ни одну приличную невесту в Талиге не выдадут за сына Алана Окделла. Что ж, он единственный Окделл, похоже, род на нём и прервётся.

– Михаэль, отправляйтесь в шатёр. Грейтесь под одеялом, касеру оставьте солдатам. Им она нужнее.

Оруженосец отчего-то не возразил, таращился поверх костров в сумрачную чащу.

– Да! – фок Варзов сунул платок за отворот полушубка. – Капитан Окделл[2], дозвольте встретить господина маршала?

Они ехали в ряд, король и его маршалы, одинаково пригибаясь под мохнатыми ветвями. С теми, кто ему нужен, Франциск всегда держался по-товарищески. Ричард проследил, как сержанты выравнивают строй, и неспешно двинулся к утопающей в сугробах опушке леса. Михаэль назвал его, нетитулованного дворянина, капитаном; при Эрнани такие, как он, не имели б права командовать большими отрядами. При Франциске порядок упростился, и хотя капитанскую перевязь Ричарду не жаловали, обязанности он исполнял давно.

Грузный, основательный Франциск; худой, жилистый Колиньяр, украшенный старым шрамом от брови до шеи; Савиньяк – шапка белокурых кудрей с сильно заметной проседью; дядя Шарль трёт окоченевшие запястья, держится в седле тем прямее, чем тяжелей это даётся. Престранная компания, если разобраться. Стройные, лёгкие, породистые – Дом Молний тысячелетиями был сутью воинской удали. И выскочки, солдаты удачи: Оллар, с его носом-крючком; Колиньяр, с хищными повадками наёмника; Валмон – бородка колечками… вместе получился кулак, и он вот-вот разобьёт рыло Дриксен.

Позади Первого маршала ещё кто-то – чёрный полушубок с меховой оторочкой, отличная посадка, и конь того стоит, пожалуй, лучший в королевской кавалькаде.

– Что в лагере, Окделл? – отрывисто бросил с седла Франциск. – Весна не за горами, пора сниматься с насиженных мест. Готовы люди вылезти из шатров?

Он ответил – не быстрее, не медленней положенного. Люди готовы, припасы и снаряжение в порядке, ждём приказа его величества. Задрав небритый подбородок, Франциск изучал лагерь. Этот человек казнил его отца. Этот человек схватил Талигойю за шиворот и вытащил из трясины. Если бы не Франциск, бастард Марагонский, на родной земле им не жить. Помни, никогда не забывай.

– Совет после завтрака, господа, – король сдвинул брови, – но прежде я хочу потолковать с сержантами. От каждого отряда по одному. Командуйте… капитан Окделл.

Капитан, так выходит? Может, ему и маркизат сегодня пожалуют? Издеваясь над собой, Ричард проследил, с каким трудом спешивается Франциск, как вперевалку вышагивает Михаэль, помогая Колиньяру подобрать шубу – мёрзнет южанин, ещё бы. Шарль Эпинэ встал в снегу без подмоги, просиял глазами, отдал кому-то повод. Тому, на коне-сказке – эдакий скакун и у обычного слуги? Слуги?!

Вот что бывает, когда шарахнет – изо всех сил, прямо под дых. День выбора оруженосцев! Первый маршал Талига выбрал. Рамиро Алва стряхнул снег с рукава, принял повод у дяди Шарля, а Ричард всё не верил. Что ему теперь делать, небо закатное?

Ричард прошёл через маршальский шатёр, не поднимая головы – боялся встретить. Оруженосец обязан торчать при особе господина, где ещё Алве быть? Суматоха только улеглась, до отдыха далеко.

Дядя Шарль разбирал записи, сидел, сутулясь и морщась, кутался в полушубок. Не привыкшим к морозу с пелёнок здесь не сладко, а дорога была ухабистой. Сочувствие кольнуло иголкой, дядя всё ж не молодеет… по совести, надо замять то, с чем явился, он маршалу нужен – но тогда за какими хреновыми кошками?! Для чего понадобилось брать именно его, неужели нынешний выводок Лаик так жидок? Чепуха! Подобный выбор делают не на площади, много раньше. Ну конечно, Эпинэ новорождённого Рамиро на руках держал, когда Предателя хоронили! Матушка рассказывала.

– Дикон? – дядя, ясное дело, заметил. Омерзительная, постыдная слабость: беситься так, что не скроешь. Если сейчас не переломить себя и дядю, он три ближайших года проведёт, поджариваясь на демонском противне.

– Мой маршал! – он отнюдь не орал, но горло болело, как от крика. – Прошу перевести меня куда-нибудь. К маршалу Колиньяру. К маршалу Савиньяку. В Хексберг требуется войсковой комендант, Савиньяк говорил… переведите.

– Так вот оно что, – Эпинэ поднялся, полушубок сполз с плеч, – оруженосец. Позволь тебя спросить…

Ничего он не позволит! Дядя вытащил его из того каменного гроба, где сына Алана Окделла держали в заложниках Оллара, дядя дал ему кров и семью, учил и отогревал. Для Шарля ни сил, ни крови не жаль, даже просить не придётся, Ричард исполнит, но всему есть предел. Черноволосый шустрый и юный предел – разгуливает наверняка по лагерю и чхать ему, что маршал тут мёрзнет. Нет бы дров побольше велел принести.

– Любопытно, куда ты сбежишь, если мой оруженосец станет нашим государём? – дядя устало, без радости усмехнулся. – В Холту, к раскрашенным дикарям?

Иногда Шарль шутит слишком уж своеобразно, и сегодня розыгрышам не место. Изо дня в день видеть мальчишку, за одним столом с ним сидеть, гадать, не мечтает ли тот счёты свести, и самому мечтать… о разном, да! Бастарду в короне он служить готов, куда денешься, раз служат все, кто ему дорог, Алве – нет. Ни за что.

Дядя отступил к столу, потёр виски, будто у него голова разболелась. Неужели Франциск?..

– Когда тебя по четыре раза в год зовут к ложу единственного сына – прощаться, поневоле задумаешься, – Шарль Эпинэ говорил так, словно перечувствовал отцовские мытарства короля. Но Эпинэ не завёл детей, он и не женился. – От принца Октавия не отходят лекари, а у Рамиро здоровье дикого жеребца. Тот, кто хочет сохранить страну и династию, должен отдать их в крепкие руки. Впору посмеяться, не находишь?

Дяде точно не смешно, а Ричард хотел возразить, заспорить – и прикусил язык. О подобном не болтают попусту. Франциск Оллар разнёс талигойскую древность в щепки, подмял Людей Чести, и ему некому оставить трон – только Повелителю Ветров, Восхода и Востока, прямому потомку Лорио Борраски. И впрямь мрачная шутка.

– Вы оба, мальчики… – Шарль будто и шустряка смуглого видел здесь, в шатре. – Впрочем, ты-то уже вырос, Дикон. А он ещё нет, понимаешь? Ты сказал однажды: из пяти глав Великих Домов погибли четверо. Думаешь, я не говорю себе того же?

Ричард промолчал. Вина догнала дядю, и не ему судить, насколько быстро тот бежал. Он не желает знать, в ответе ли Шарль Эпинэ перед Аланом Окделлом и Рамиро Алвой-старшим, спросят ли они у друга там, в Закате, про своих сыновей. Страшно уже то, что дядя в этом убеждён.

Хроники на все лады расписали те день и ночь, что сотворили из Талигойи новую страну, но Ричард всегда чуял бреши в цветистых оборотах. Чем занимался Шарль Эпинэ, когда Предатель поднял руку на сюзерена? У старшего Рамиро оставались считанные часы – договориться с Олларом о сдаче города, вернуться и убить беспомощного, изнурённого болезнью короля; надо быть воистину нечистью, чтобы успеть обернуться… довольно! Что творил Алва видели все: соратники Франциска, вездесущие хронисты, безродные латники; что делал Эпинэ, не приметил никто, но ведь королей не часто режут посреди парадных зал. Шарль получил перевязь Первого маршала, Рамиро и Алана отпели капелланы, и выжившего долг перед погибшими поедом жрёт. Ричард Окделл – наследник вассала, убитого за верность, с этим он почти свыкся, но быть наследником человека, отнявшего у женщины мужа и у ребёнка отца по ошибке… ему не нужна правда, от неё только хуже.

– Я переведу тебя, Дикон, если ты не выдержишь.

Он выдержит. Не ради сопляка на волшебном коне и даже не ради Шарля. Для себя самого, вот так.

До чего длинной оказалась та зима! Только весенние бои могли избавить Ричарда от изводящего напряжения, но весна, сволочь плаксивая, на Хребет не торопилась.

Франциск уехал в Бергмарк, Первый маршал остался готовить наступление, мотался между ставкой в занесенном по самые крыши городке и лагерями. Разумеется, оруженосец остался тоже. На исходе первого месяца Ричард решил, что в жизни не встречал более угрюмого юнца. Вне службы Рамиро Алва разговаривал лишь со слугами, двумя дюжими молодцами-северянами, явно привычными держать тесак, а не банные полотенца, да со своей кэналлийской охраной. Кэналлийцы, по крайней мере, не прикидывались паиньками-спальниками, что успокаивало Ричарда и до судорог пугало вестовых и егерей. Чужаков боятся и недолюбливают – обычай одинаков от Надора до Марикьяры, от Олларии до Варасты, и Торка не отличалась от прочих. Почему-то маршальский оруженосец отдавал сородичам распоряжения исключительно на талиг, за что местные служаки были ему безмерно благодарны. Учитывал ли Рамиро страхи горцев? Или он попросту дурно знал родной язык? В Кэналлоа королевский пасынок наведывался нечасто.

Передавая пакет или приказ, Рамиро смотрел куда-то в лоб Ричарду – безразличное, замкнутое за сорок замков выражение. Остальным, в общем-то, тоже любезности не перепадало. По вечерам, когда лагерь, покончив с кормежкой и заботой о лошадях, стихал, Ричард слышал смех оруженосца – в шатре кэналлийцев за закрытым пологом из дублёной кожи. В оцепеневшей ночи звенели сочные южные голоса, будто кэналлийцы защищались от зимы песнями. Вскоре Ричард начал различать лучших певунов. Хосе, того самого пажа из галереи в Олларии, отруганного за поддавки в «поймай дракона». Антонио, чей голос приносил в промёрзший лес удаль пиратов, весельчака Бласко, охотника до частушек, скабрёзных даже в мужском обществе. Рамиро не пел никогда, наверное, не умел.

Блажь, должно быть, но Ричарду казалось, будто в этом предвоенном ожидании три человека – Рамиро, Шарль и он сам – тащат дурацкое ведро, доверху наполненное водой. И не дай Создатель расплескать. Они осторожничали, избегали оставаться наедине, разговоры сводились к диспозициям, караулам и учениям, и на лице дяди всё резче проступали морщины. У Ричарда была причина сторониться и родича: он не привык стыдиться себя, а то, что случилось в шатре Первого маршала, иначе, как воплями балованного младенца, и не назовёшь. В двадцать четыре года, имея капитанскую перевязь и сотни воинов под началом, распускаться попросту позор. Дядя достаточно с ним навозился, чтоб ещё и теперь сопли вытирать!

Старший сын казнённого Алана Окделла не заплакал и не завопил, когда ему показали королевский рескрипт, где чёрными обыденными буквами было написано: отныне он никто. Не наследник герцога, не Повелитель Скал и вовсе не дворянин. Так, мальчишка, приставленный для услуг к едва назначенному Первому маршалу. У него даже сменной одежды не оказалось, а в бывшем особняке отца хозяйничали те, кого горожане втихомолку звали навозниками. Забрали и Волчонка – горше горького, до стиснутых кулаков и звона в висках. И к маме не побежишь, не подсунешься под ладонь – мама в Надоре с новым мужем, новым хозяином отцовских земель и титула. В родной дом путь заказан, давай, служи, иначе шепотками в спину и открытым шипением не отделаешься. Малейший повод – и отправишься вслед за отцом. Помня обещания, данные самому себе в темнице, Ричард расторопно выполнял поручения, ловил каждое слово дяди, с расспросами не лез. Засыпал как убитый, перед сном старательно воображая встречу с матерью и братом. Прежняя жизнь виделась зыбким мороком, но ведь они были, они есть и будут – его строгая красивая мама и бойкий карапуз Эдвард, Недди, с которым так здорово носиться по галереям старого замка.

Новостей из Надора дядя ему не сообщил. Наверное, прикидывал, как половчее поведать о смерти Недди, придавленного родовым гербом. Истинная дурь, если вдуматься, насмешка старины, того, что было отцу дороже жизни и что люди называют честью. Ричард узнал стороной, от болтливого егеря. До вечера ходил, поглаживая под ребрами, где сжимался холодный комок, а когда после тушения огней дядя привычно заглянул в его комнатушку, начал орать. Стоял перед маршалом и верещал придушенно – о том, что Неда убили, что маму тоже убьют, кажется, грозил расправиться с Олларом, «погодите, вот вырасту»… кажется. Что сделал дядя, унимая припадок, Ричард не помнил. Очнулся мокрый, точно мышь, рубаха залита крепкой настойкой, обожаемой солдатами Эпинэ. Через месяц в столицу приехал Гвидо Ларак, отчим, стало быть. Широкоплечий, с кривыми ногами бывалого конника и совершенно честными глазами. В них не было ни жалости, ни утешения, только удовлетворение. Ему сгодился Надор, сгодилась мама, и ты, малец, на что-нибудь да сгодишься.

Больше Ричард себе распускаться не позволял, и вот на тебе. Из-за юнца, уж наверняка ни в чём не виноватого, родившегося в тот день, когда прежнее бытие приказало молиться за упокой и началось неведомое. Пожалуй, он меньше всех рвался трогать устоявшуюся муть, молчаливое нежелание расплескать их общее ведро старых ошибок. Потому и цеплялся за войсковой устав, отсекающий прочувствованные воспоминания, случайные беседы, угрожающие сорвать натужное спокойствие. Шарль и Рамиро поступали так же, Шарль уж точно. И Ричард поклялся бы, что и сыну Предателя в Северной армии не слишком-то уютно.

То был день святого Водемона – по солдатскому разумению, покровителя касеры, хотя церковь годами внушала пастве, что к богомерзкому пойлу угодник отношения не имеет. Где-то в Круге Волн Водемона изловили язычники-гайи и, прилично помучив, утопили в бочке с касерой. Однако ж Создатель, на радость всем выпивохам, иссушил огненную жидкость, и Водемон предстал пред супостатами целёхоньким. В горах праздник прижился ещё при Раканах, и с вечера ординарцы и прочая молодежь скакала по сугробам, украшая ветки и шатры плетёными бутылями. Кухонный шатёр обзавёлся гербом – непомерно широкой мордой, напоминавшей кусок недожаренного мяса. Поверх рожи вилась кривоватая надпись «Обещает весну!» Первый маршал, увидев чудище, рассмеялся и разрешил праздничный пир. А Ричард, передав дела помощнику, отправился в соседний городок, добраться до которого по эдакой погоде можно было, лишь основательно помолившись святому любителю выпивки.

Он зачастил в городишко Бреге в ту бесконечную зиму, ругая себя за слабость и вновь седлая коня при всяком удобном случае. В Бреге обосновалось заведение весёлой Гризельды и её не менее разудалой старшей товарки Бригитты. Минувшей весной, спасаясь от дриксенского разъезда, повозка подружек угодила в половодье. Ричард и его люди выволокли одр на безопасный пригорок, за что храбрая Бригитта перецеловала чуть не всех спасителей. От толстухи Бригитты веяло чем-то неистребимо домашним, солдаты млели, а Ричард заглянул в повозку – на него установилось пять или шесть пар одинаково перепуганных женских глаз. Голубых и серых, и среди северного цветника карие глаза Гризельды были точно капли смолы на раскалённом камне. Гризельда отличалась от товарок, выпивала меньше, красивей одевалась, знала грамоту. Поначалу Ричард навещал заведение в Бреге без угрызений, но заметив, что ездит не в цветник, а к одной Гризельде, призадумался. Он обещал себе сменить полянку для развлечений, но девушка принялась слать ему милые каракули, пред которыми не устоял бы и святой Водемон. Тайны Шарля, Алва под боком и нынешняя зима его окончательно доконали, и Ричард оставил мысли о низости поездок в городок. Даже если он влюблён в обозную шлюху, то что с того? Он далеко не первый, ну и, в самом деле, выходка достойна сына неудачника и убийцы.

Городок гудел, тут и там на вывесках болтались пресловутые «святые» бутыли, горожане, отстоявшие праздничную службу, растекались по маленькой площади, смешиваясь с изрядно подвыпившими военными. На крыльце заведения Ричард привычно осмотрел ординарцев и слуг, карауливших лошадей: кто сегодня пожаловал в весёлый дом? Привычка замечать мелочи появилась у него ещё с мятежа Гонта – втянут в заговор, и кашлянуть не успеешь. Капитан Олсен, поклонник плясуньи Ильзе; капитан Тирелл, отличавший пышнотелую Розу; первый помощник Савиньяка капитан Эвре, хваставший, что ни одной девицы в заведении не упустил… ничего нового.

Он поднялся в комнатушку своей темноглазой – она и Бригитта держали весёлый дом, потому гостей Гризельда обслуживала редко. На сумрачной лестнице было тихо, все собрались в большой комнате внизу, куда подавали вино и, разумеется, касеру с закуской из солений. В комнате, где помещалась лишь кровать, никого не оказалось, и Ричард бездумно прошёл к ступеням, что вели к крошечным кладовым – здесь девушки иной раз прятали загулявших ухажёров от армейских разъездов.

– Сударь… ваша светлость! Молю не причинять нам вреда! – в ещё не огрубевшем голоске Гризельды дрожал неподдельный страх, куда хуже, чем в давешнее половодье. – Мы ваши верные служанки… сделаем всё, чего попросите!

– Сударыня, неужели я похож на человека, способного причинить зло женщине? – Этот голос Ричард узнал бы даже в бреду. Слышал его только сегодня утром: «Капитан Окделл, маршал ожидает вас на совет». – Позвольте мне объясниться с девушкой, и я уйду.

Разговаривали в закутке, что и лестницей не назвать, так – пара стёртых ступенек. Но он не видел сказочного коня Рамиро перед входом и свиту не приметил – да разве здоровяки-слуги, явно приставленные Франциском для охраны пасынка, отпустили бы хозяина в одиночку? А уж кэналлийцев в Бреге и слепой заметит! Значит, Рамиро вошёл через чёрную дверь, прижал Гризельду тайком.

– Ильзе дурочка, простите её, ваша светлость! – Гризельда глотала слова. – Хотите, я её выпорю? Хотите, прямо при вас?

– Мне не доставит удовольствия порка красотки, другое дело – видеть её нагой при более приятных обстоятельствах, – Рамиро говорил спокойно и небрежно, но в тоне чувствовалось нечто, присущее всем юнцам. Смущение. – Я всего лишь хочу убедить её принять деньги и отстать от парня.

– Но Ильзе не беременна, она соврала! – кажется, Гризельду галантные заверения довели до исступления. – Не нужно денег… мы её накажем! Умоляю вас…

Ну, хватит! Он не станет торчать тут и слушать поток унижений, да ещё посулы истязать девчонку. В заведении Бригитты и Гризельды никого не секли, вообще не допускали излишеств, иначе он бы сюда не ходил. Ричард отдёрнул потрёпанную занавесь, отделяющую закуток, и увидел обоих.

– Хосе один из моих молочных братьев, хоть и обормот, и я должен загладить его вину, сударыня… – Рамиро осёкся. Чуть отступив от женщины, положил руку на эфес. И Ричард сообразил, что выражение его лица сейчас может обещать только поединок.

Гризельда заполошно поправила русые косы, закрученные надо лбом, тёмные глаза расширились. Она поняла. Сомнительная привилегия быть наследником самой страшной истории конца предыдущего Круга догнала его и в такой дыре, как Бреге. И его, и Рамиро.

– Сударь, прошу простить мне вмешательство, – ярость подчинялась плохо, – мне показалось или вы докучаете даме?

Ещё оставалась дохлая возможность свести всё к шутке – если Алва не упрётся. Он обязан извиниться и убраться отсюда, иначе что же?.. Никуда не убежать, нигде не защититься от пытки… Ричард повторил жест Рамиро – рукоять клинка захолодила ладонь.

– Господа, ради Создателя! – женщина прыгнула между ними, как кошка. – Ради святой Октавии!

Уж конечно, Гризельда мигом вообразила звон сабель, кровь на своих дешёвых ковриках, явление стражи и разбирательство у магистрата. Рамиро скривился, убрал руку от оружия, медленно провёл по враз взмокшему лбу. Имя матери его отрезвило, а горящую щёку Ричарда будто отметили затрещиной. Перед ним не только сын убийцы короля, но и сын святой, женщины, у которой удар отцовского кинжала отнял молодость и любовь.

Поклон дался нелегко, но, закатные твари, он капитан Северной армии, он старше, и вообще! Дядя Шарль сказал: ты вырос, а он нет. Рамиро поклонился молча, точно был не в силах разлепить губы, сомкнутые ещё плотнее, чем обычно.

– Я приведу Ильзе, пусть… – Гризельда взмахнула юбками и исчезла за занавесью.

А они стояли друг против друга, и Ричард переваривал нерассуждающую злобу. Неужели все попытки укротить себя, сотни, тысячи попыток – с самого детства! – ни к чему не привели? Он ненавидит. За герцогский венец в гербе Гвидо Ларака, за неуслышанные слова отцовской гордости, за победную ухмылку Оллара, за эту мерзкую зиму. Нелепица! Просто он давно не был в Надоре, не болтал с Люсьеном, да и Гвидо друг ему, боевой товарищ, с которым они вместе уходили от погони в бродах в первую кампанию Ричарда, лет десять тому назад… просто при нём унижалась его женщина, и ни один мужчина не стерпит…

– Капитан Окделл, – Рамиро вроде бы сделал какой-то вывод. Тонкое юное лицо замкнулось в серьезность, как в броню. – Я намерен уладить здесь частный вопрос, и он никоим образом не повредит вашей даме.

Его явно выпроваживали, церемонно, но жёстко. От необходимости отвечать избавила Гризельда, под локоть приволокшая растрёпанную Ильзе. Девчушка хныкала о больной матери и пыталась повалиться перед Рамиро на пол. Из короткой беседы выяснилось, что незадачливый бывший паж, а ныне охранник Хосе, водил с Ильзе тесную дружбу, пока предприимчивая девица не объявила о своей беременности. Жениться Ильзе не требовала, она хотела денег, грозясь пожаловаться в ставку. За отказ разбираться с неудобством Хосе бы не похвалили, да и Алве скандал не улыбался. Весьма щекотливое положение – быть суверенным правителем и в придачу вассалом Олларов, присягнувшим на верность маршалу Талига. Ричард припомнил существенное уточнение в вассальной клятве герцогов Алва – королю и армейским чинам подчинялся лишь сам герцог, прочие же кэналлийцы могут послать законы к Чужому. И всё же Рамиро озаботился уладить неприятность бедолаги Хосе. Похвальная и донельзя странная щепетильность.

Пока Гризельда трепала молодую товарку, Ричард не вмешивался. Он нашёл ещё одну причину злиться на Алву – заведение в Бреге больше не навестишь. Его русоволосая кареглазая чудесница была готова высечь девчонку на потеху влиятельному юнцу, Гризельда ничем не отличается от своих подружек. Чего он, собственно, ожидал? Глупо её винить, вини дурака, увидевшего нежный цветочек там, где растёт лишь репейник.

Но Алва тоже хорош! Герцог в весёлом доме… видно, втемяшилось стремление к безупречности, как пишут философы. Не только на королевского пасынка муха не сядет, но и на его людей. Не хочет давать Шарлю и Оллару малейшего повода для упрёков? Повода придраться и чего-то потребовать взамен? Шарль не способен на подобное, а вот Франциск…

Оставив в доме Ильзе, счастливо прижимавшую к груди кошелёк с полновесной монетой, и обескураженную Гризельду, они выбрались на крыльцо. Вместе, как скованные каторжники. Горожане радостно волокли по единственной улочке огромную бочку, запихивая в неё праздничные бутыли. Наверху кто-то с пьяным хохотом выводил гимн Водемону, воздух потрескивал от мороза, и едва уловимо пахло весной.

– Ну и где вы спрятали вашу прекрасную лошадь, оруженосец? – Ричард намеренно подпустил яду, пусть знает, что манёвр не остался незамеченным. – Закопали её в сугроб?

Святой пьяница, Создатель и Леворукий подтвердят: всё, чему он завидовал – жеребец почти неизвестной в Талиге морисской породы. Подарок родичей-шадов, не иначе. Если шестнадцатилетний мальчишка бегает тайком к красоткам, да не для услад, а ради улаживания пустячных распрей, неладное с этим мальчишкой творится.

– В лошадях вы разбираетесь, спору нет, – сухо откликнулся Алва, – а вот в женщинах едва ли. На вашем месте я бы задержался и попросил прощения.

– У вас? – дико было слышать такое из уст сопляка, к тому же зябко поводящего плечами. И его ссора здорово тряхнула. – Не вижу необходимости, право.

– У Гризельды, – усмешка хуже плевка! – Она явно от вас без ума. Вы, северяне, не узнаете вожделение, даже если оно станет гоняться за вами по площади.

Рамиро спрыгнул с крыльца, подцепил ближайшую бутыль, зашвырнул её вслед упившейся процессии. Снег облепил высокие сапоги и чёрный полушубок, обметал губы коркой – Алва чужак здесь и изо всех сил старается об этом забыть. Господин безупречность, вот-вот.

Весеннее наступление и Первый маршал преподнесли Ричарду бесценный дар – приказ оберегать фланги двигающейся на дриксов армии. Шарль Эпинэ направил главный удар в гущу свирепого варитского отродья, ведомого, по слухам, самим кесарем. Лазутчики доносили, будто видали бородатую рожу венценосца, кампания предстояла суровая. Оруженосец Эпинэ последовал за своим маршалом, и после первых же боёв Алве дали отдельный отряд. Прибывший к Ричарду «для подмоги» Дени Колиньяр твердил, что Франциск спешно лепит из пасынка не просто военного, но эдакий символ талигойских побед вроде Лорио Борраски. Сопоставив сказанное с откровениями дяди, Ричард признал сплетни за правду. Франциск, очевидно, не рассчитывал протянуть долго, на него жал Агарис, ежегодно подкладывая под династию Олларов парочку вонючих запалов. На престоле ему нужна замена, вызывающая преклонение и страх.

Впрочем, Ричарду некогда было печалиться о своём будущем в стране, которой станет править кэналлийский король, настоящее отбирало все силы. Против него выступил родич кесаря – герцог Гаунау, получивший от горцев весьма скверную кличку Шатун. Герцогом гаунаусского владыку признавали только по титулу, то был настоящий разбойник, хозяин снегов и непроходимых перевалов, и направляемая им стая менее всего напоминала регулярное войско. Воевали гаунау со звериной хитростью и отвагой, Ричарду оставалось стать зверем самому. Они играли с Шатуном в догонялки, смертельно опасную забаву в острых, как бритва, скалах, полных ледового коварства; сталкивались в продуваемых холодными ветрами долинах, расходились, хороня своих людей под бесприютным небом, и вновь сшибались лбами. К концу лета Ричард с удивлением узнал, что в армии и его отметили выдумкой – отныне Шатун воевал с Серым Медведем, что ж, достойное северянина прозвище. Данное то ли за въевшуюся привычку не раскрываться врагу до последнего, то ли за обычно серые камзол и плащ. Не щеголять ему в родовых цветах, и армейские эту подробность, конечно, знали. Дени Колиньяр посмеивался: «Личина у вас больно хмурая, капитан Окделл!» А чего ему веселиться? В Олларии, после удачной войны веселье в самый раз, на перевалах шуточкам не место.

К осени Эпинэ оттеснил дриксов далеко за Хребет, незадачливый кесарь рванул вглубь страны – добывать резервы, чтобы заткнуть ими продранную талигойцами дыру. Дяде победа обошлась недёшево, с гор тянулись бесконечные обозы раненых. Ричарду же загнанный к прежней границе Шатун и вовсе стоил седых волос – да что там волосы, в сражении в долине Боутрейт, под проливным дождём, по колено в грязи он потерял до трети своих людей. Гаунау – объедок древности, страшной толщи веков с их оскаленной пастью. Подданные Шатуна верили в Четверых, шли в бой с их именами, переиначенными в духе горской тарабарщины, и прижать их было ох как тяжело. Осенью Ричард ещё не мог восхищаться упорством врага, он бы кровью своей проклял Шатуна и всю его закатную свору в меховых шапках, если бы разделял старую веру. Отец пресекал болтовню слуг о прошлых богах и всяческих заклинаниях, что ж, Алану Окделлу не помогли ни Абвении, ни Создатель, ни нечисть подпольная из бабкиных сказок. И всё же в наступившем временном затишье, греясь в шатре, Ричард невольно теребил медальон Повелителя Скал, снятый с шеи отца перед казнью. Медальон передал ему дядя Шарль, и Ричард не расставался с реликвией – не из почтения, а так… ну, не эсперу же ему таскать, и локон любимой женщины в медальон не положишь. Нет её, любимой, высвистело торскими ветрами.

Успокаиваться рано. Шатун отступил накапливать жирок к зиме, зализывать раны, да молодчиков своих оставил, самых ярых и шустрых – вон засели в скалах, не выковырнешь. Ричард Окделл по прозвищу Серый Медведь хотел мести за убитых, так, как только звери могут желать расплаты, хотел добить гаунау, ведь только Первому маршалу простительно «почти победить». Сын казнённого убийцы обязан сообщить в ставку об окончательном торжестве над противником, иначе долгожданное лето пропало зря.

Промозглым утром в покрытой туманом долине он размышлял о том, что ему ответит на донесение дядя Шарль, не велит ли сдать командование Дени Колиньяру? Недобитки Шатуна всерьёз повредят талигойцам, дикари способны в своих берлогах до весны просидеть! А гоняться за ними по кручам значит людей зря терять. Возможно, сын соратника Колиньяр в таком положении всяко покажется Франциску надёжней Окделла, а что возразит дядя? За пологом завозились, выкрикнули приветствие, и Ричард поспешно спрятал в вырез рубахи отцовский медальон. Кое-кто верил в легенды или, скорее, верил в любую ересь, приносящую удачу. Чёрные глаза, насмешка, горячая убеждённость – человек из прошлого трепал чужого мальчишку по плечу и уговаривал не реветь во имя добряка Леворукого… до чего же Рамиро не похож на отца, просто чудно.

– Капитан! – лихой, загоревший под нездешним солнцем конник соскочил наземь прямо у шатра. – Вам пакет от моего командира. На нас напали в Лысом ущелье, мы просим подкрепления!

Ричард открыл было рот переспросить, кто же командует нахальным южанином, и заткнулся. На вручённом пергаменте расправила крылья злая птица, вестница несчастья. Ну да, помяни Закат, он и наступит.

Всё верно, наделённые властью юнцы быстро шалеют, однако ж в ставке Ричард не замечал за Рамиро безумия, напротив. Толковали, что присматривать за Алвой поручено Колиньяру-старшему, которому король Франциск верил, как себе. И куда же делся ментор, почему отпустил подопечного шастать по горам и докучать занятым людям? Буквы в донесении скакали, как припадочные, видно, писано на седле или на спине у дурака Хосе, зато смысл предельно ясен. «Мои люди отбили нападение, загнали небольшой отряд гаунау в ущелье. Готов поклясться жизнью, остальные явятся выручать товарищей, тут мы их и накроем. Решайтесь, капитан Окделл, сейчас можно разом покончить с вашим неуловимым выводком Шатуна. Неужели Серый Медведь предпочтёт отсидеться?» И размашистая подпись, разом на все седые горы – я, Рамиро Алва, покажу вам, северянам, как следует воевать!

– И сколько же людей просит у меня достопочтенный герцог? – с расстановкой, глядя в мокрое от пота лицо гонца.

– Два отряда, капитан, – вестник увял, растерялся, – пятьсот человек нам хватит…

Ричард отдал письмо, отвернулся к теплу шатра.

– Передайте герцогу, что моих подчинённых он не получит.

Ехал, видите ли, королевский пасынок с обозом раненых, направляясь в Бергмарк на встречу с его величеством! А тут прямо на буйную голову недобитый выводок возьми и свались! Войдя в шатёр, Ричард с досады пнул узел со снаряжением. Неужто этот бесноватый вообразил, что они не пытались сцапать гаунау такими наскоками? Ещё в начале кампании Ричард и Дени положили немало солдат, запирая разбойников в узких проходах, но те, гады увёртливые, знали свои кручи, точно грудь жены. И Лысое ущелье имеет множество выходов, Рамиро выяснить не удосужился… перекроешь южный, обращённый к долине, вползут с других. Охотник станет дичью!

Счастье, что Алве он никоим образом не подчиняется, Дени тоже, да и нет его, с вечера в разведку уехал. Выслеживать, между прочим, тот вредный выводок, закрепившийся на перевалах. Их нужно выманить, разнести, как самого Шатуна, на открытом поле, эта тактика себя оправдала. На то он и Медведь, потому-то его Шарль в горы и отправил, терпение в драке с гаунау – главное.

Рамиро явился к полудню – на взмыленной лошади. Копыта коня сбиты, бока ободраны в кровь, не пожалел морисское сокровище, гнал по каменному бездорожью. Быстрее от Лысой западни в лагерь и ветер не долетал. Солдаты и сержанты кланялись Алве, кое-кто в пояс норовил, хоть ещё при Раканах отменили обычай склоняться пред эориями до земли. Люди пойдут за королевским пасынком, только свистнет, пойдут – на верную гибель. Любопытно, был бы здесь Дени, кого б предпочёл послушаться? Сына того, кто сдал Оллару Кабитэлу, или давнего приятеля, с которым воевали ещё в Старой Придде, выбивая дриксов с родной земли? Порассуждаешь так, проще повеситься, или, по совету дяди, махнуть в Холту, подальше и навсегда.

Алва сидел в седле как влитой, точно не замечая, что конь под ним едва держится и трое сопровождающих глотают туман, отдышаться не могут. В лице – ни тени гнева, гладкая безмятежность, от неё Ричард бы струхнул, если б не отвык бояться. С той встречи в галерее дворца Франциска знал: Золотые земли огромны, но им с Рамиро не разминуться.

– Капитан Окделл, окажите небольшую любезность, – Алве только стукнуло семнадцать. День его рождения столько же лет отмечал весь Талиг, день, когда Марагонец вошёл в Кабитэлу, но война старит юнцов. Ричард бы побожился, что юность и нынешний Ворон несовместимы. – Я бы желал побеседовать с вами наедине.

У него нет власти сместить назначенного Первым маршалом и королём капитана, значит, надеется договориться? Ричард пропустил Алву вперёд, довёл до походного сундука, служившего столом, и сунул в заляпанную грязью руку ковш вина. Перчатки герцог где-то посеял, там же, где и разум, вероятно. Рамиро выпил, не колеблясь, вытер запёкшиеся губы.

– Бергерская кислятина… и как вы это пьёте? – вроде бы не из боя выскочил, с пира на пир явился. Равнодушие помогает держать себя так или иная причина – неважно, но злит до слёз. – Неудивительно, что кровь у вас остыла. Мы поймали отряд… как его?.. Кривой Клаус, правая рука Шатуна. Когда я уезжал, лазутчики донесли: помощь к Клаусу идёт. Прижмём в ущелье и передушим всех недобитков разом. Окделл, дайте солдат!

Яркая синева блеснула, словно солнце сжалилось над затянутым в вечные тучи небом, словно привет из далёкой дали – и отец был жив, и жизнь цела, и высокий человек в чёрном вот так же вернулся из боя и нашёл силы утешать. Рамиро – синеглазый, в мать. Да какое это имеет значение?

– Вы знаете, сколько воинов у недобитков? Кто вообще дурное словечко выдумал? Недобитки сломают вас, как перышко, Алва! Я побольше вашего видел в здешних местах, уж поверьте, гаунау не попрут в Лысое, как на смотр, придержат пару сотен и ударят, стоит вам увязнуть. Я своими солдатами не рискну и вам рисковать не позволю.

Он хотел добавить про необсохшее молоко, про Первого маршала, который за эдакие шалости мигом вышвырнет в Олларию паркет протирать, но понял: его не слышат. Алве втемяшилось доказать – королю или чему-то неизвестному, но втемяшилось насмерть. Ну и на здоровье! Не за счёт талигойских трупов.

– Окделл, выбирайте. Или сдохнут недобитки, или вы, – Алва небрежно вертел в вымазанных пальцах нечто серебряное, рассмотреть времени не было, – не стану грозить королевской немилостью, я вас без затей убью. И никто мне не помешает.

Смех помешал ответить, смех искренний, настоящий. Убьёт? Тупой мальчишка, а ведь в Бреге на мгновение показалось, что и у Алвы ноет та же неизбывная беда.

– Знаете, ваш дражайший отчим меня уже однажды убивал. Было забавно, в восемь-то лет. Меня заперли в тюрьме, а стража рассуждала, казнят ли наследника убийцы на той же плахе, что и отца, или без… – как вы выразились? – без затей вздёрнут во дворе, – на душе хорошо и спокойно, так бывает, если полной грудью вздохнёшь. – Убирайтесь из моего шатра, герцог, или я вам ноги переломаю и в таком виде сдам в ставку. Здесь не игра и солдатики не деревянные.

– Преклоняюсь перед мудростью опытного воина, – выверенный, почти придворный поклон сбил с толку, что за новые выходки? – Не предложите ли вашего отвратительного вина на дорогу? Путь не близкий.

Ричард пожал плечами, нагнулся к сундуку, взялся за ковш, и тут блескучая штука в пальцах Алвы метнулась к лицу. Он отдёрнулся, и удар пришёлся в висок. Метил Рамиро в челюсть.

[1] Прозвище Михаэля фок Варзов «Топору ещё не время» – намёк на милость, оказанную фок Варзов королём Франциском. Будучи пожизненным супремом Талига, фок Варзов имел право останавливать казни.

[2] Капитан – здесь и далее присутствует несколько изменённая средневековая традиция воинских званий и должностей. Капитан командовал большим отрядом, чаще всего сформированным на основе феодальной присяги командиру как крупному титулованному землевладельцу. Подобные отряды сохраняли значительную самостоятельность и обеспечивались за счёт средств феодала. Таким образом, эта должность, скорее, соответствовала генеральской. Предполагается, что, как и в европейской истории, Франциск постепенно заменил независимых командиров дружин на людей, давших присягу королю и получающих жалованье из государственной казны, то есть создал первых профессиональных военных.