ТАЛИГОЙСКИЕ ХРОНИКИ - IV

Оллария

Он пришёл проститься, а не выслушивать, сколько зерна сторговал Талиг и по какой цене! При Раканах дворянина, заикнувшегося о деньгах, заклеймили бы невежей и перестали принимать. Похоже, сыну герцога Люсьену Лараку эдакие соображения в надушенную, завитую, длинноволосую голову не приходят, и здорово. Очень здорово, только смертельно скучно. Франциск Оллар решил, что правит богатым королевством, и Талиг разбогател, ведь в тессории сидели не чистоплюи, трясущиеся над родовой честью, а такие, как Люсьен, потомки хватких и бойких купцов. Братец весь в своём зерне, пошлинах, сделках с фельпцами и кэналлийцами, разбирается в торговых векселях и поставках шерсти, а ещё он ваяет жуткие сонеты, подражая некой «Шёлковой школе», носит камзолы, на которых под тесьмой ткани не видать, и ухаживает за тремя дамами сразу.

– Мы добились, чтобы морские шады не принимали товары из Уэрты… империя в отместку подняла пошлины на лес… ах, Луиза Гранье в бирюзовом платье само очарование!.. Алат теперь поставляет нам пеньку, древесину и овёс, тайно, конечно, тайно! «Шёлковая школа» – вершина изящества, возникла в Гайи, ты послушай, оно прекрасно! «Я звёздными ночами млел у твоего окна…» Дикон, не морщись! Имперцы ушли по пути совершенства слова куда дальше нас… Розамунда недотрога, но любая крепость расколется, как орех, если применить правильную тактику… я забыл сказать!.. Меня принял портной, что шьёт на Алву, и… дорого, даже не спрашивай! Батюшка твердит: негоже так тратиться.  Война, ну чего война? Война всегда, я жить хочу! И одеваться подобающе. Дикон, а после войны агары и гайи уберутся из Померанцевого моря? Мы тогда подомнём и Приморские герцогства, пошлины… кэналлийское по три тала галлон!.. Изабель умопомрачительна, я тут накропал, погоди… «Весенней порою в саду золотом…» Арно Валмон восхитился моим вкусом!

Валмон его вкусом восхитился, надо же. К счастью, Люсьен в поддакиваниях не нуждался, он мог тарахтеть так с детства. Ричард терпеливо вздохнул, покосился на раскрытые настежь двери пиршественного зала, где король благожелательно взирал на забавы молодого двора. Завтра они уезжают к Южной армии, и его величество Франциск не выйдет на балюстраду, дабы проводить пасынка в поход. Никакого похода нет, Рамиро Алва-младший отбывает в Эпинэ проверить гарнизоны, армия и вовсе расположилась на отдых. И в тиши королевского кабинета не было сказано ничего, не положенного ушам лазутчиков. Франциск задрал крючковатый нос, разгладились морщины на выпуклом лбу.  «Я не надеюсь, господа. Я уверен». Пусть теперь надеется Священный союз, у Талига же есть всё, чтобы следующий год показался агарам и гайи невыносимо долгим.

Тараторка Люсьен не соврал, война идёт всегда, и она не мешает людям совершать обыденные поступки. Можно передать брату посмертную волю, например, хлопнуть по острым лопаткам и заявить, чтоб не смел становиться добродетельным занудой, кропал гайифские стишки и не внимал дурным советам. Отчим шлёт Люсьену назидательные письма с грозными увещеваниями, мол, будущему герцогу не годится проматывать семейное состояние на пирушки, вирши и камзолы по триста талов. Герцоги, братец, бывают всякими, и задорный красавчик в локонах, понимающий в пошлинах, ещё не худший образец. Отец разорил Надор на гибельные битвы Эрнани Ракана, Алва-старший оставил титул младенцу, Эктор Придд отравился властью и отравил всю семью. Так что, Лю, пей, пой и веселись, герцогство не любовница, никуда не убежит.

А ещё можно войти в зал, оставленный Франциском в неприкосновенности – резные арки над хорами, скамьи для дам, прикрытые бронзовым кружевом решёток, дубовые столы и гобелены тёмных тонов. Будто Ракан и его вассалы ушли отсюда лишь вчера. Но при короле Олларе дамы не томятся в целомудренном отдалении, под лавкой чешется упитанная кошка, на гобеленах Святой Адриан вручает рыцарю в латах престол, и свет, везде свет. Юная принцесса Отиллия и её свита заняты игрой – ловят в кольцо тряпичный мяч. Франциск развалился в кресле, шутит с сыном и невесткой, Октавий отвечает невпопад – рядом жена, ему не до отца. А принцесса хохочет, подбрасывает мяч, и громко вторит ей Мадлен Креденьи, перед свадьбой принца собиравшаяся запереться в провинции. Сплетни особого разряда, в надлежащем кругу их непременно выложат. Никто не женится на девушке, делившей с тобой ночной горшок и погремушки, и принцы тем паче. Мадлен остаётся фальшиво смеяться и порхать около счастливой супружеской четы, Октавий для неё потерян.

И это понимает Фредерика, покрутившаяся при молодом дворе, вот дёрнула Мадлен за юбку, произнесла что-то сердитое… губы пухлые, как и прежде, и проворно мелькают спицы, Фреда всегда любила шитьё, в отличие от прочих девиц, что лишь прикидываются рукодельницами. Выходило неважно, но она посылала ему эти свои платочки, а он выбрасывал. За каким демоном торчать в галерее, подсматривать за ней, будто вор? Фреда уже не девчонка, давно, верно, сообразила, что лишённый наследства Ричард Окделл не мог принимать даров глупышки, и отвечать на её письма тоже не мог, и предложить побег было бы верхом подлости. Она б согласилась, и жизнь полетела к хренам собачьим. И нечего тут дожидаться, прощайся с Люсьеном и топай. Завтра рано вставать.

И он бы ушёл, но эта война не будет такой, как прежние. Лучше б Рамиро ему «чудовищ Лаик» не показывал.

– Дикон, ты чего? – братец теребил его за рукав, точно в их спальне в Надоре, требуя новых военных баек. – Я тебя заболтал, да? Пойдём в «Четыре луны», выпьем. Ну, в самом деле, мы ж и не встречаемся совсем… ты всё занят и в разъездах. А отец на меня ворчит. Знаешь, он правду говорит, не получится у меня герцогством править. И тебе налоги, и тебе издольщики, и фермеры, и магистрат, и сёстры, опять же, приданое…

– Получится то, что должно получиться, – Ричард, как собирался, саданул младшего меж лопаток. Фредерика, приподняв юбки, торопливо шла через зал. Наверное, принцесса велела, без приказа Фреда службу не бросит. – Оставь эти бредни, Лю! Ты старший сын и обязан… ладно, я с почтой!.. «Шёлковой школой» не увлекайся, у Гайи и стихи поганые.

Нужно написать распроклятые посмертные распоряжения, никогда не писал, ему и завещать-то было нечего. Изложить чин по чину, Люсьену доставят… унаследует не только герцогство, но и баронство. Брат звал его, но Ричард отмахнулся и, придерживая ножны, рванул за Фредой. Вдовья вуаль на локте, лиловые складки стекают с бёдер, она слегка пополнела, в Придде он не разглядел. Пришёптывает на ходу, будто сама с собой спорит, хмурит светлые брови.

– Фредерика!

Она вздрогнула, остановилась, взлетели льняные ресницы. Неброская, неяркая, уже отведавшая мужских ласк, и всё едино – как чистый снег. Не станет он юлить и прятаться, и без того изолгался.

– Вы, сударь, на редкость непонятливы, – рассердилась, подхватила юбки, – я буду вынуждена обратиться к брату. Граф фок Варзов внушит вам, что недопустимо преследовать женщину, когда она избегает вас и к тому же в трауре.

– Я уйду сейчас и вас более не потревожу. – Она грубит и злится, значит, не зажило, не умерло. – Фреда, я перед вами виноват и, честно говоря, не знаю, как исправить.

Не заорёшь и по роже себя не отхлещешь, а она молчит и складки платья выпустила… маленький кулак упрямо сжат, ерунда, разгладим… Ричард взял её руку в свои, не жалел, не осторожничал, почти насильно поднёс к губам.

– Сударыня, если надумаете, что способен изменить для Фредерики фок Варзов болван и трус, позовёте. Если не надумаете, но с вами что-то случится – тоже позовите. Не позовёте вообще, мне будет плохо. Зато вам хорошо, и с меня довольно.

Он не распробовал её кожу на вкус, не позволил себе удержать и мгновения, коснулся губами ямки у указательного пальца и отпустил. Фредерика рванулась прочь, зашелестели юбки, дробно застучали каблуки, а на ладони остался щемящий след прощания.

****

Кружить по городу, считая оставшиеся до отъезда часы, было смешно и утомительно. Ричард проехал по дворцовой набережной, оглядываясь на обиталище королей, внушительные зубцы стен, всплески света в верхних окнах, свернул в путаницу переулков, выходивших на Данар. Задержался у вывески с объёмистой кружкой алатского ведьмовского напитка; в таверне гуляли гвардейцы, и он повернул коня. Напиться, наораться хмельных песен, вспомнить приключения на перевалах – лет в двадцать он бы так и поступил, но сейчас хотелось удержать в себе то смутное и неловкое, что мешало отправиться домой и заснуть. Он прощался не с Фредой и не с Олларией даже, а будто бы с самими собой, мерявшим жизнь не годами, а походами и передышками в войне, не загадывающим далеко вперёд. Нужно искать новую дорогу, помня, что вскоре за спиной не останется никого, что прошлое уйдёт, как ушёл дядя Шарль, и заслониться станет нечем. И заведение «Пёстрая мурлыка», где мужчины в мундирах тискали разогретых вином девиц, Ричард тоже объехал стороной. Доступная любовь – за пару талов на угощение или вовсе за приятное здешним обитательницам словцо… южаночки и северяночки, хоровод имён, накрашенных лиц, смятых постелей, а потом отвращение к себе и жалость к ней, безвинной.

Ну, окончательно раскис. Девицы ни при чём, и он им благодарен, только пусть сегодняшняя ночь останется речным туманам. Ричард вскачь пустил коня по безлюдным переулкам, радуясь тому, что комендант шестнадцать шкур драл с ленивых стражников, забывающих проверять факелы на перекрёстках. В кварталах аристократов правила темень, конечно, жучить знать за неисполнение королевского приказа накладней, чем пугливых горожан. Пришлось сбавить ход, и он подъехал к особняку с Воронами на фронтоне шагом. В недавно отстроенном отеле свечи горели лишь в комнатах прислуги, но Ричард побожился бы: хозяин тоже празднует бессонницу. Торчащее в полухорне древнее безобразие сияло малиновыми на ветру огнями. Алва велел не трогать башню Рапьега, и в ней по-прежнему обитали рыцари гитары и продажного клинка, среди которых так удобно скрыть важных посетителей от назойливого внимания.

В круглом оружейном зале башни пахло шкварками и подгоревшим хлебом, и Ричард припомнил их невесёлую поездку в Эпинэ. Постояв в часовне Эр-При, где под гранитными плитами лежал второй по счёту Первый маршал Талига, они с Рамиро возвращались в столицу по королевскому тракту. У ратуши городишки Компьер отряд встречали дородные женщины в чепцах – каждая держала блюдо с незнакомым кушаньем. Эдакий слоёный пирог, но не из теста, а из яиц, поджаренных с хлебом и шкварками. Горожанки просили остановиться «ради Святой Октавии». Куда б Рамиро делся?.. Компьер выстроил у себя собор, лавочницы и жёны магистратов клялись, будто будущая герцогиня и королева родилась именно под сенью местных яблонь и соломенных крыш. Им показали даже дряхлую старуху-повитуху, якобы принимавшую Октавию, и неказистый домишко, где провела своё детство святая.

В собор толпами валили паломники со всего Талига, они облепили тракт, женщины протягивали Алве детей, мужчины и мальчишки кричали здравицы, и звонили колокола. Матушка Николь, хозяйка лучшей харчевни города, с нижайшим поклоном подсунула Рамиро ароматное, едва вытащенное из печи блюдо. Пока гости уплетали сытный обед, горожанка тараторила, точно братец Люсьен в ударе. Яичный пирог оказался изобретением краснощёкой Николь, с умилением следившей, как Рамиро ест, а готовили его для паломников. Каждый мог за мелкие деньги купить себе еду, подкрепиться после тяжкого пути в святой город, и компьерцы безмерно гордились и своей чудо-яичницей, и собором, и Октавией, и тем паче её сыном-воином. Алва, так и не слезший с лошади, вручил Николь кошелёк «на храм», а когда шпили Компьера остались позади, признался, что понятия не имеет, в каком городе или деревне его мать жила до замужества. «Я был слишком мал, чтобы спрашивать, но она и отчиму не рассказывала, никогда не молилась за родных и не ездила домой. Теперь десяток городов жаждет заполучить её себе… ну, Компьер не хуже других, однако я предпочёл бы Хексберг. Там собор больше и дриксам заметней».

Кэналлийцам понравилась кулинарная придумка матушки Николь, но жарили они пирог с таким количеством перца, что безопасней жидкий огонь глотать. Ричард отказался от предложенной Мигелито стряпни и поднялся по витой лестнице, радуясь, что почтение к старине не помешало строителям укрепить ветхие ступени.

Алва, заложив руки за кованый пояс, рассматривал разложенные на длинных козлах арбалеты и сабли. Не иначе, очередной проходимец приволок оружие для продажи, крепкая сталь нынче редкость. Совершенно не удивившись позднему гостю, Рамиро кивком указал на расшатанный табурет, верно, сохранившийся в Рапьеге со времён Марикьяре. Оба они в прощальную ночь в столице не пьяны и не с женщиной – любопытный порок. Ричард не стал усаживаться, подошёл к помосту, тронул полированное ложе ближайшего арбалета. Сложный замок, искусная работа… такие он видел у дриксенских стрелков, выходит, кто-то украл секрет и предложил талигойской армии.

– Жаль, здесь нет мишени, – он прицелился в кирпичную стену, на которой старые изображения закрыли холстами, – признаться, я бы поразмялся.

Рамиро отыскал отменное лекарство от хмурствования, и, видит кошачий повелитель, у королевского пасынка предостаточно поводов лишиться сна. На днях маршал Колиньяр, геренций Креденьи и семейство Манриков, окопавшееся в тессории, пытались добиться от Франциска объяснений. Новая знать не склонна слишком уж восторгаться намерением короля отдать трон Алве, точнее, они, как и Ноймары, боятся продешевить. Оллар дал соратникам и их наследникам земли и власть, у короля, в чьих венах не течёт кровь башмачников и кабатчиков, не будет оснований поддерживать выскочек скопом.

– Что скажешь про них? – Рамиро подтолкнул к нему саблю тёмной стали. – Если махать по ночам оружием, так с пользой… алаты отдают по сходной цене и за доставку ручаются.

И тут торговля! Ричард наскоро осмотрел простой, без дворянских выкрутасов эфес, проверил равновесие и остался недоволен. Камзол мешал, и он стащил с себя вышитые тряпки, швырнул на козлы. Сабли недурны, но у алатских оружейников он видал и лучше.

– Алаты знают, где и для чего нам понадобится их товар? – Два-три образца весьма неплохи, для конной атаки самое то, и коли невелика цена, купцы подсуетились в срок. – Я только из дворца. Там вовсю рассуждают о том, зачем тебе понадобилось проверять южные гарнизоны, едва принц женился. Трещат о ссоре между тобой и королём.

– Ссоры не было, – Алва взялся за рукоять, поморщился – чересчур легко после увесистых кэналлийских сабель – и расстегнул пояс. – Подталкивать короля к оглашению завещания – сущая глупость. Я убедил его величество в том, что накануне… поездки в гарнизоны это лишнее. А посещение дворца, гхм, читается на твоём угрюмом лике. Впору утопиться в Данаре, эр Окделл! Или вы предпочитаете броситься на благородное остриё… не такое уж и острое, правду сказать.

– Сударь, вы нанесли мне смертельное оскорбление, – сообщил Ричард, выбирая позицию, – и я бы ответил вам подобающе, но вы не эр, а шалопай… берегите-ка уши, не то отвалятся!

Его клинок столкнулся со сталью, Рамиро всегда успевал, нечего и рассчитывать застать врасплох. Он никогда не превзойдёт Алву в скорости, так же как тот не получит преимущества там, где надежда на мускулы. Ещё на Хребте отчаянно хотелось проверить догадки, но Ричард наблюдал за учебными поединками дядиного оруженосца с сослуживцами со стороны. Они долго опасались скрестить оружие, а когда помог случай, столь же ревностно выуживали друг у друга тайны воинского ремесла. Школы у них при всём различии совпадали в сути, обоих учили не красоваться и не кривляться, применять простые выпады и отводы, уповать на быстроту и не щадить ни противника, ни себя. Маршал Шарль много часов убил, вколачивая в племянника то, что помогло ему выжить во всех передрягах, потом за Ричарда взялись бывалые сержанты и Арсен Савиньяк, слывший одним из лучших бойцов Талигойи. В Талиге его слава не померкла, и готовил он ученика не к стычкам из-за девиц – к настоящей бойне, когда лавина всадников катится на вражеские клинки. С Рамиро занимались его кэналлийские убийцы, напичкавшие герцога прелестными навыками. И среди них умение располосовать горло и брюхо стремительней, чем падает капля воды, было ещё самым невинным.

В первых же учебных схватках они, к вящему разочарованию, выяснили – разница меж Алвой и Окделлом лишь в том, что предопределено природой. Потомок воинов красных пустынь превосходил северянина в быстроте и гибкости, ну а наследник лесных жителей, выходивших на медведя с голыми руками, побеждал в силе. И тут уж оба ничего не могли изменить. Постепенно из изощрённой слежки их разминки превратились в подлинное удовольствие. И новое почерпнёшь, и башка о несбывшемся болеть перестанет.

Рамиро увернулся от короткого замаха – змеюка проворная! – отскочил за помост. Крутанул рукоять сабли, белозубо оскалился.

– Любовные поражения вредны для желудка, сударь! И кровь застаивается, делая мужчину непригодным к исполнению галантного долга… поведайте прекрасной вдове, вдруг она расчувствуется.

Выпад, переход, полукруг – не достал, Алва успел отбить и опять ускользнул. Турнирные мечи дают свободу, а сейчас они так и будут кружить, боясь задеть всерьёз. Не урок – способ успокоиться.

– Ну, сударь, по мнению короля, это у вас кровь в чреслах застоялась! Вы должны наплодить престолу ещё парочку подпорок, а до сих пор не женаты.

Ого, какой удар! Лезвие чиркнуло в пальце от ключицы, Ричард изогнулся и влепил плашмя по рёбрам, прикрытым шёлковой рубахой. Оба отпрыгнули, стараясь справиться с дыханием.

– Завтра будем в сёдлах спать, – Рамиро, будто не заметив, что чуть не убил и сам едва к прародителям не отправился, бросил оружие на козлы, – наше дело в Эпинэ, а дворцов следует избегать.

Сердце частит, но мутная тяжесть убралась, и прощаться расхотелось. Они вернутся в этот город, в этот дворец, и тогда никто не посмеет спорить. Победителей не учат, как обманывать королей и как ублажать женщин.

– Франциск, бесспорно, придержит завещание до конца… проверки гарнизонов, – Ричард обернулся в поисках вина. – Вдруг ты не справишься?

– Именно, – Алва пошарил под помостом и подал ему кувшин, – король смотрит на сына и видит портрет своей королевы. Невозможно навесить на того, кого ты так любил и потерял, вериги правления. Сталкиваясь со мной, он старается забыть ту малость, что досталась мне от матери, а остальное кажется ему и враждебным, и пригодным к использованию. Но до… Эпинэ он подождёт.

27 год Круга Скал

Оллария

– Серые глаза, тёмно-русые волосы, черты Короля Зимы, – женщина изучала его, точно невесть какую редкость, – генерал-капитан, вы воплощение сказок, что рассказывают на севере. О справедливом и суровом владыке, он придёт и покарает злодеев, растопит чувства девы и увезёт её в замок на скале.

О, проклятье! Он опять запамятовал, что Мадлен Креденьи, дщерь достойного геренция, не дама, но девица. И она умна, как армия крючкотворов, от неё запросто не отделаешься, особенно в этом доме. В доме Лючии Мерсьер не принято отказываться от удовольствий, единственный способ – прикинуться воякой, огрубевшим в… м-да, про Эпинэ не скажешь:  в глуши! Ладно, огрубевшим в сражениях с уэртскими и гайифскими головорезами, уж последних-то в провинции имелось в достатке.

Они дали объединённому войску Гайи и Уэрты два сражения. После первой победы Франциск посетил ставку, дабы увенчать успех и даровать пасынку титул Проэмперадора Талига. Подобное событие кошка хитрая Мадлен наверняка не пропустила. Проэмперадор тут же сцепился с армейскими чинами и давил до тех пор, пока едва назначенный Первый маршал Колиньяр не сдался. Агарисский союз вышвырнут за реку Кайн сейчас – сейчас, а не в следующем году, и плевать, что люди измотаны и зарядили дожди. У них есть время, когда лето, уже выбросившее тусклое знамя поражения, вдруг встаёт на дыбы и задерживает осень – на краткие суматошные дни. Им хватит, а люди потерпят, и не такое выносили. Ричард и Шарль-младший стояли за спиной Проэмперадора, всем своим видом показывая, что раскол в ставке весьма чреват. Они прибрали к рукам все нити на юге, затем Рамиро их там и держал. Маршалу Колиньяру оставалось вспомнить молодость и лихие походы Марагонского бастарда за короной. Себастьян смирился, хоть и предрекал несчастья, и армия накрыла крысятников, не ждавших от талигойцев эдакой прыти. Рамиро жестоко рисковал, но не успел королевский выезд добраться до Олларии, как его догнала весть о второй победе и о том, что мрази с эмблемой Святого престола и Священного союза впредь по Талигу не шастают.

Сколько было споров, сколько пришлось задавить в себе, не думать, что битва станет повторением Лысого ущелья, только на этот раз никто не явится на помощь. Алва и впрямь на совесть учит уроки. А после, взобравшись на парапет какой-то древней башни, они следили, как конница гонит по степи отступающих, и Себастьян Колиньяр бормотал восхищённые ругательства.

– Южная красота в мужчинах немного чрезмерна, – девица Мадлен не понизила голос, – глядя на Рамиро, я представляю его в объятиях сотен женщин, а северянина можно завоевать навсегда. Скалы не изменяют.

Потроха создателевы… и отчего Мадлен, состоящая в свите принцессы Талигойской, не стережёт ночной покой госпожи? Поведение фрейлины бросает тень и на супругу наследника, но, видимо, такие мысли в хорошенькую светловолосую головку не закрадываются, или дочери геренция чихать.

– Сотням женщин придётся отказаться от добычи, – Лючия, конечно, услышала, их кушетки рядом, разделены лишь винным столиком алатской работы, – и южанина можно завоевать навсегда, дорогая.

Если кто и способен взять в плен Рамиро Алву, так это Лючия Мерсьер. Колдовское сияние, точёное лицо в золотых бликах свечей, белоснежная почти обнажённая грудь в низком вырезе чёрного бархата… пусть она отвернётся, не то дыхание перехватывает. Ричард торопливо схватился за кубок, глотнул «Змеиную кровь», как воду. Мадлен Креденьи не красавица, но очень недурна, как и прочие гостьи, только рядом с Лючией они меркнут. Когда вдова графа Мерсьера впервые ступила своей крохотной ножкой на берег Талига, досужие сплетники хором признали – Алве было от чего разум потерять.

– Сударыни, вы распоряжаетесь нами, будто кулями с мукой, – Рамиро, подражая королю, нахмурился, но в глазах было то, что не спутает и эсператистский монах. Обожание. И даже вечная трещинка меж бровей пропала. – Мы с генерал-капитаном вполне способны оказать внимание сотне дам… по сотне на брата, так, Ричард?

– А для вас это откровение? – Мадлен тоже подняла кубок. – Женщины испокон веков распоряжаются мужчинами, предоставляя им иллюзию власти.

Тирада пропала зря, Алва и Лючия уже не слушали. Смуглая рука накрыла маленькую ладонь с аккуратными ноготками, точно признавая помянутое Мадлен вековое владычество.

– Мэтр Бонти! – Лючия позвала, не обернувшись. Низенький, завитой музыкант, привезённый из Фельпа, поспешил к их возвышению. А графиня не отрывалась от почётного гостя, трепетали густые ресницы. – Балладу о морской царице, пожалуйста!

Напев прозрачной чистоты, печаль несбывшейся любви, растворившейся в пене прибоя. Звуки крепнут, музыка врывается в залитый светом зал, и голос из-за ажурной решётки под высоким потолком выводит речитатив. Лючия привезла в талигойскую берлогу изящные новшества, они слишком долго воевали, не до искусства было, а теперь знать радостно осваивала искусы Приморских герцогств. Гости перестали жевать, задирали головы к потолку; ухажёр всех столичных дам маркиз Салина приобнял рыжую Павию, ещё одну подругу Лючии; Дени Колиньяр склонился к замужней, между прочим, Амалии Заль. А его, Ричарда, хозяйка усадила на возвышении рядом с собой и своим любовником – и с Мадлен Креденьи, ну-ну. Либо он, в самом деле, одичал в Эпинэ, либо графиня Мерсьер поступила так по совету Алвы.

Ричард не присутствовал на переговорах в Фельпе, где Рамиро купил герцогский флот до последнего весла, а заодно даром отдал собственное сердце. Лючия была вдовой человека, воевавшего на стороне Агариса, потому-то его и свергли более ловкие соотечественники, поддержанные Талигом. Граф Мерсьер погиб в бою, Лючия пала в объятия Алвы. Вдова обладает той внешностью, что известна на многие хорны кругом, докладывал посол Франциска в Фельпе. Оллар тут же издал указ, запрещающий владетельным вельможам жениться без согласия короля. Алва пригласил Лючию в Олларию, минувшей весной она родила Рамиро дочь, но браслетом с Вороном так и не обзавелась. Ричард поклялся бы, что королевский указ тут ни при чём. Рамиро и Лючия могли пожениться в Фельпе, в Кэналлоа, да у Леворукого под хвостом. Графиня Мерсьер приняла олларианство после того, как Агарис завопил на все лады, объявив «греховный разврат» очередной пощечиной свергнутым Раканам, хотя связь здесь улавливал, верно, лишь Святой престол. Разумеется, если не считать того, что все деяния Алвы и Олларов греховны и оскорбительны по определению.

И в своём отеле, построенном близ Рапьеги, пристанища кэналлийских бродяг, Рамиро любовницу не поселил. Любопытные сослуживцы допрашивали Ричарда ещё в Эпинэ, допытываясь, станет ли фельпская графиня герцогиней, а он отшучивался. На кой Лючии герб и брачный браслет, если Алва сделал из неё некоронованную королеву Талига? И дочь назвал Октавией – для Ричарда имя девочки объясняло всё.

Певец кудесник, и баллада превосходна, хотя бы тем, что отвлекает Мадлен. Лючия за полтора проведённых в Олларии года сменила столичные нравы, повергнув в столбняк старую знать. Даже матушка, погружённая в воспитание внуков и хилые северные урожаи, накатала письмецо, выражавшее надежду – сын Алана Окделла не посещает приёмов графини Мерсьер. Он и не посещал, война мешала, и сейчас ему откровенно не по себе. Всякое бывало, но женщины из знатных домов не пьют с мужчинами вино, когда вот-вот забрезжит рассвет, не позволяют обнимать себя на людях, не слушают любовных баллад, не хвалят мужскую красоту и не выпрашивают ответных похвал… мать растак фельпские привычки! В чём же тогда отличие Лючии, Мадлен и этих разнаряженных пташек от весёлой Гризельды или разбитной дочери надорского шорника Эмми Сомс, провожавшей Ричарда в Эпинэ?

Мерзость и глупость, и не генерал-капитану бастарда Марагонского герцога, внимающего проповедям его брата, и тоже бастарда, кардинала Эгидия, сетовать на падение нравов. Он никогда не обижал доверившихся ему женщин, будь то шлюха или крестьянка, подарил Гризельде гранатовое ожерелье на прощанье, а Эмми ферму в своём баронстве, но между ними и Фредерикой фок Варзов лежала пропасть. А Рамиро перевернул мир вверх дном, выставил знатную любовницу напоказ, назвал дочь от соблазнительницы именем матери… и эти сборища! Ну, положим, рыжей Павии муж и не нужен, у баронессы Заль он имеется, но кто предложит венчальный браслет Мадлен Креденьи? И сама Лючия Мерсьер, родившая дитя, когда супруг в могиле, что ждёт её? Весьма в духе Рамиро – поступить, как хочется, и гори Закат.

Мадлен подпёрла скулу кулачком, грустит над балладой или о чём-то своём. Молочная сестра принца Октавия уже далеко не юна и опытна в придворных склоках, наверняка накопила кучу поводов для печали… Говорят, в доме Лючии устраивают поэтические и философские состязания, и Мадлен в них неизменно побеждает. Стихи, трактаты, мадригалы, вроде бы пристойно, но не только ему здесь неловко. Пожалуй, всем мужчинам, кроме помешавшегося Алвы и марикьяре Салины, у морисских шадов ещё и не то видавшего. Интересно, развлекались бы они эдак непринуждённо, если бы на парчовых кушетках восседали их родственницы?

– Фельпские тембры уступают кэналлийским, – выпустив пальцы Лючии, обронил Рамиро, – но награду певец заслужил… Ричард, вы не успели доложить, что там с гробом маршала Спадоса? Прислали за ним уже или нам вечно хранить чужого покойника в монастыре? Помещение требуется освободить.

Гайифский военачальник погиб при бегстве святого воинства через Кайн, семья молила о выдаче тела, и Рамиро почему-то уступил. Правда, монастырь давно превращён в склад оружия, и скоро туда навезут прочее армейское добро – для будущего перехода через речную границу. Рамиро прекрасно об этом известно, но подробности он опустил. Не ушек ли Лючии опасается или сказывается привычка к скрытности?

– Гроб отдали перед моим отъездом, – кивнул Ричард. Обсуждать войну куда спокойней. – Но не кажется ли вам, что Спадос был бы полезней живым? Новый маршал Бенедикт Туборос – та ещё тварь закатная. Любимец императора Гайи и успешно воевал с морисками, чем мало кто в Золотых землях может похвалиться.

Он прикусил язык, надеясь, что смущение не заметно. Так-так, в один миг сболтнул немыслимое в присутствии знатных дам. Выругался и намекнул на особые отношения, связывающие императора и его маршала. Рамиро прав сорок раз! Герцог не пожелал видеться с любовницей тайком и прятать дочь, он гордится красотой и умом Лючии, и пора избавляться от пошлых предрассудков. Уже личинки вывелись, и вообще… нечего делить женщин на сорта, будто сукно, и воображать, что если дама пригубила с тобой кубок за полночь, то ты в весёлом доме. Фреда – это Фреда, а прочие равны, будь то служанка, крестьянка или маркиза.

– Пожалуй, про Бенедикта верно, – усмехнулся Алва, – морисские родичи давно писали мне о нём. Маршал – мастер обходных манёвров. Ничего, так даже интересней.

– Ричард, расскажите нам с Лючией об этом Бенедикте, – Мадлен поправила растрепавшиеся локоны, – скоро вы опять уедете, Оллария опустеет… чем же маршал столь грозен?

– Прежний командующий святого воинства не ладил с агарами и топтался там, где проволочки смерти подобны. Вот и свернул себе шею, – он никогда не говорил о войне с женщиной, было странно, но и приятно. Если бы не приходилось подбирать выражения. Мадлен дочь соратника Франциска, иной вопрос – чужеземка Лючия. – Бенедикт Туборос из другого теста. Быстр, находчив и имеет поддержку императора и Эсперадора Клеменция.

– Эсперадор привечает мужеложца? – Мадлен вздёрнула тонкие брови. – Впрочем, Агарис всегда отличался… прелестным представлением о нравственности. Или я неверно поняла ваш намёк? С другой стороны, вдруг император окажется ветреным и прекратит поддерживать любимца в разгар военных действий.

Неплохая мысль, но, кажется, у него шкура сейчас с рожи облезет. А Мадлен и впрямь не глупа и рассуждает, как мужчина.

– Сударыня, это всего лишь слухи, – довольно улыбаясь, вставил Рамиро, – Туборос, как заметил генерал-капитан, та ещё заноза и без своих милых привычек…

– Господа! Быть может, хватит о войне? Рито, ты мне слово дал! – Лючия расстроенно опустила ресницы, пряча глаза, чёрные, яркие, будто карас под полуденными лучами. Нежный овал лица, полные губы, а голос низок, как ропот прибоя, и душистой волной падают пряди тёмных распущенных волос. – Гадко заставлять нас слушать о ваших маршалах, когда можно петь и танцевать!

Она шлёпнула Алву по плечу, и тот засмеялся – по-мальчишески звонко, как не смеялся и в шестнадцать лет, в бытность оруженосцем Шарля Эпинэ. Того гляди, фельпская колдунья превратит Ворона в Ласточку… до чего вольно Лючия обращается с ним! Знатная дама не позволит себе и половины с законным супругом, если вокруг посторонние, а тут пялится целый зал. Образованные, воспитанные женщины – и бросают свои сокровища в грязь… тьфу ты, скотство! Обещал же. Но ни за какие блистательные победы Ричард не привёл бы сюда ни герцогиню Женевьев, ни сестёр Ларак. Впрочем, они бы сами не явились.

– Петь и танцевать, сударыня? Извольте. – Надо вырвать постыдную пакость, да чтоб вновь не разрослась. В доме Лючии придётся бывать часто, а он не собирался сидеть в гостях, как на ежовых иголках. – Даже в провинцию дошли рассказы о вечерах искусств у графини Мерсьер. Хочу внести скромный вклад от Южной армии в… прославление богинь танца.

Ну, он в Лаик не учился, но при случае способен ввернуть придворную завитушку. Ричард отвязал с пояса походный кошель, прилично изношенный, да не беда, вытряхнул на винный столик содержимое. Лючия ахнула, Мадлен подалась вперёд, Алва присвистнул.

– Мне его вручили моряки Эпинэ в благодарность за освобождённые порты, – Ричард тронул пальцем огромный серебристо-зелёный камень, брызнули искры, затеняя пламя свечей, – посоветовали преподнести супруге, однако я холостяк. Потому позвольте подарить его той, что исполнит лучший кьярро.

Он, видно, холостяк закоренелый, и камень ему ни к чему. Не вставлять же сказочный дар моря в баронскую корону… чтобы понять великую ценность камня, знаний Ричарда хватило, но и моряки не могли объяснить, что за диковинка угодила однажды в их сети. Зелёное чудо несколько веков хранилось в церквушках как моряцкий талисман и вот-вот перекочует в лапки роскошного фельпского трофея. Такова плата за бесстыдство сравнений, а можно не сомневаться: Лючия и деревенский танец спляшет божественно.

– Ричард, прежде чем вы сделаете камень турнирной наградой, открою вам секрет, – Алва попытался было рассмотреть драгоценность поближе, но женщины прильнули к столешнице, не отнимешь, – это Соль разлуки, я почти уверен. Камень не имеет цены. Я видел подобный лишь раз – в древнем венце моего дяди, нар-шада Карраха. Лючия, разреши мне, пожалуйста.

Дамы с трудом оторвались от подношения, но Рамиро, оказывается, умеет просить. Рядом с любимой все становятся покорными и слепыми. Алва поднёс блестящий кругляш к лицу, прищурился – нет, кэналлийцу он не подходит, и южанке Лючии тоже, здесь требуются светлые волосы и светлые глаза, такие же, как переливчатая глубина моряцкой находки. Приддам в самую пору.

– Вон они, изгибы, боготворимые Ундом, – Алва пробормотал что-то на непонятном наречии, – никаких сомнений. К вам попала частица трона Повелителя Волн, оставленная им смертной возлюбленной. Некоторые утверждают, то был не трон, а сердце Унда, но кто их, Ушедших, разберёт.

Ричард слыхал легенду о покинутой любовнице Унда ещё в детстве, мрачную, как и все байки о старых богах.

– А она плакала на берегу, – тихо произнесла Лючия, и карминовые губы побелели. – Соль разлуки…

– Сударыня, я не думал вас расстроить, – поспешно сказал Ричард, – примите камень в знак того, что моя мольба о прощении услышана.

– Чушь, – отрезала Мадлен, – вы объявили состязание. Неужто нашей хозяйке награда достанется без борьбы? Дорогая, мы станцуем, и печаль уйдёт.

– В самом деле, графиня, – поддразнил Алва, – мне не терпится взглянуть, как вы пляшете в развевающейся юбке, точно крестьянка из Эпинэ.

Лючия вновь сердито стукнула Рамиро по руке. Повела обнажёнными плечами, прогоняя досаду, но та ещё дрожала на кончиках ресниц.

– Где ты научился отличать камни? Ты герцог, а не купец! – лукавая улыбка обещала награду существенней любых плясок. – Научи меня тоже.

– Ювелирная наука издавна входит в обучение наследников нар-шадов Кэналлоа, – тон Рамиро должен быть игривым, но в нём неясная тоска, – я всё гадал, для чего мне столь бесполезные знания, вот и пригодились… Нар-шад обязан понимать в оружии, вине, лошадях, женщинах и драгоценных камнях, больше, кажется, ни в чём. Счастливцы эти нар-шады.

Ну да, и никаких налогов, Людей Чести, агарисских крысятников и королевских завещаний.

– Мы можем отправиться в Багряные земли прямо сейчас, – Лючия дотронулась до выреза платья, потом протянула руку к любовнику, – вели заложить корабль, и через месяц мы увидим Клинок Заллаха, войдём в Астраповы врата… я всегда мечтала там побывать! Рито, я хочу уехать.

Ни один мужчина, шад или талигоец, не выдержит, когда его так просят. Но Рамиро справился. Отвёл маленькую ладонь, судорога скользнула по лицу, возвращая знакомую замкнутость.

– Обязательно, Лючия, – Алва рассеянно вертел камень в пальцах, – когда-нибудь. Может, в будущем году.

Он врал, и графиня Мерсьер отлично знала почему. В будущем году всем в этом зале будет не до путешествий, и через год и через пять. Агарис, Уэрта и Гайи не утрутся после поражения и не забудут путь в Талиг. А Лючия, словно маршал Бенедикт, ринулась в обход.

– И Тавию с собой возьмём, – она не вешалась на Алву, как поступили бы многие женщины, просто сидела около и тянула из него жилы, – девочка бледненькая… у вас мало солнца.

– Твою дочь ещё не отняли от груди, дорогая, – проворковала Мадлен, – конечно, она пока бледненькая… вставай, идём переодеваться! Ты хочешь посмотреть морисков, а я сделать из Соли разлуки подвеску. Похоже, камень предназначен для меня.

Рамиро признал малышку Октавию, дал ей поместья и титул маркизы. Часть Высокого Совета подняла вой, будто бы их лишили кровных наделов в пользу бастарда. Меж тем, землями и титулами в Кэналлоа Алва мог распоряжаться, как заблагорассудится, а на талигойскую собственность никто не покушался. Жутко представить, как завопили бы Люди Чести, родись у Рамиро сын.

Мадлен тряхнула алмазными серьгами и решительно поднялась, потащив Лючию за собой. Женщины спустились с возвышения, хвастаясь Солью разлуки; товарки завертелись вокруг них, раздались дружные хлопки. Маркиз Салина сорвал с себя золотую цепь, объявив награду второй победительнице в турнире плясуний. Слуги меняли свечи, а за резными окнами занимался розовый мутный рассвет.

– Присмотрись к Мадлен, – негромко бросил Алва, заслоняясь кубком, – она лучшая при дворе… и достойна быть среди первых вельмож.

Ричард прирос к кушетке. Следовало ожидать, после того как их усадили рядышком, словно жениха и невесту. Ему предложили сестру герцога Алва и сестру принца Октавия, пусть упомянутых дам в наличие не имелось, зато была Мадлен Креденьи. В руки её матушки Франциск вложил новорожденного сына, и та оправдала доверие, вырастив болезненного ребёнка.

– А тебе не кажется, что, выйдя за меня, она не станет первой? – хмыкнул Ричард. – Баронесса Окделл…

– Доживём – узнаем, – туманно заметил Рамиро. Его хорошее настроение испарилось, будто слёзы, пролитые брошенной любовью Унда. – И кто я, по-твоему, сводня? Мадлен сама выберет себе мужа, и ей нужно отвлечься. Мне надоело видеть, как ты маешься, она тоже сохнет, ну и вот…

– Великолепный довод, а ты, похоже, пьян, – Ричард плеснул себе вина. Сохнет девица Креденьи по принцу, других догадок нет. Женатому на герцогине, и на двоих Октавий силёнок уже не наберёт. – Готов поспорить, ты наденешь брачный браслет раньше. Кстати, каких цветов? Графиня Мерсьер по батюшке…

– Никаких, – со злостью хохотнул Алва, – она мне отказала.

– Удивительная женщина, – сдержанно отозвался Ричард, хотя внутри ошалело дёрнуло. – Отказала – тебе?

– Она убеждена, что меня зарежут в бою, отравят за столом или казнят на площади, – Рамиро потёр виски, – и заявила, будто не жаждет становиться вдовой вторично.

– Тогда ей нужно увезти тебя за Полночное море. – Всё же в старых обычаях был толк. Мужчины воюют, женщины ждут и помнят свой долг. – Там вроде оружием не бряцают и заговоры не устраивают.

– За Полночное море или в Кэналлоа. – Трудно поверить, что полчаса назад на пиру веселился беспечный, хмельной от счастья юнец. – Там тоже оружием не бряцают. Ещё мой дед заключил договор с морисками и угомонил Дьегарронов.

– Лючия хочет, чтобы ты оставил Талиг? – наверное, он ослышался. – Это невозможно.

Рамиро не ответил. Держал кубок у губ и жадно следил, как из галереи появилась Лючия Мерсьер в наряде крестьянки южных провинций. Иссиня-чёрный бархат сменили алый передник и широкая юбка, ничем не сколотая густая грива спускалась до талии, до того узкой, что тронь – переломится. Высокая грудь, не сдавленная придворным нарядом, стала ещё пышнее, покачивались крутые бёдра, из-под подола выглядывал носок туфельки, и плыл аромат терпких притираний. Сообразительный мэтр Бонти, не дожидаясь приказа, отбил дробь, и невидимые музыканты грянули нечто безумное. Лючия, привстав на цыпочки, поклонилась зрителям и закружилась отчаянно, так, как пляшут щедрые поселянки на лугах и разудалые бродяжки у ночных костров. Рядом с фельпской бесовкой танцевали другие женщины. Мадлен в голубом платье с кружевами, лёгкая и бойкая; рыжая рослая Павия; сверкал нескромный вырез Амалии Заль, заливисто подпевала музыкантам белокурая красотка в белой накидке, но Ричард смотрел лишь на Лючию. Она вызывает желание на грани боли, а её танец – молитва. Молитва о бескрайней вольнице, сродни тому святотатству, что учинил Алва перед Франциском и всем двором.

– Остановись, – едва переведя дух, сквозь зубы процедил Ричард, – она опасна.

Алва полоснул по нему бешеным взглядом. Встал и хлопнул в ладоши, остальные подхватили, и Лючия замерла, точно непослушная кобылица под уздой опытного наездника. Приложив руку ко рту, ждала – зова или обещанной награды.

– Не смей, Дикон, – тяжело выдохнул Рамиро, – даже ты в это не лезь… давай, одаривай победительницу! И не ошибись.

Он понял, что должен отдать Соль разлуки не графине Мерсьер, кому угодно, но не ей. Прикоснувшегося сейчас к Лючии Алва может и убить. Ричард взял со стола зелёный камень и понёс к плясуньям. Близко-близко увидел серые ни на какие чудеса не рассчитывающие глаза Мадлен Креденьи и склонился перед ней.

– Сударыня, вы превзошли все ожидания.

Он приготовился нести бестолковую придворную чепуху, но она не позволила. Осторожно приняла драгоценность и вложила прохладные пальцы в его ладонь. Она не Фреда, никто под хреновыми звёздами не Фреда, и он бы дорого дал за мгновенный провал в пьяное небытие с другой, но, кошки драные, ничего не поделаешь. Не вернёшься в летний день в иссечённой дождями Придде и не заорёшь:  мне плевать, что ты графская дочь, а я сын казнённого! Он может целовать Мадлен руки, может утешать её и себя, и это будет ложью.

– Ричард Окделл, вы даруете мне проклятье, – прошептала девушка, – ледяной король и его камни, и разлука длится вечность…

У дверей вдруг всполошились, кто-то дёргал снаружи щеколды, слуги мешкали, и раздался треск. Давешний знакомец Мигелито вломился в створки, едва не снеся бронзовую подставку для свечей. В дублёной коже, со здоровенной саблей у бедра, герцогский охранник выглядел в роскошной зале посланцем бездны, хоть и явился, когда солнце медленно всплыло над пеленой облаков. Алва сбежал с возвышения, поравнялся со своим наёмным убийцей. Мигелито склонился к хозяину, что-то быстро сказал, и гости графини Мерсьер затихли.

– Наш государь Франциск скончался нынче ночью, – лицо Ворона было пустым. – Господа, прошу разойтись по домам.

****

– Его величество Октавий и Проэмперадор Талига Рамиро, герцог Алва, сим объявляют повеление своё Совету Лучших Людей!

Геренций передал свиток ликтору, тот выпучил глаза, набрал воздуху – и не издал ни звука.

Лучшие Люди вцепились в подлокотники седалищ, творожисто бледные лица медленно обретали присущую живым существам окраску. Прямо-таки не благородное дворянство – сборище призраков. Колиньяр-старший отпустил прикушенную губу, и на коже остался заметный отпечаток, Дени разглядывал сапоги, Гвидо Ларак напряжённо уставился на чёрно-белое знамя с траурной оторочкой, венчавшее портрет усопшего короля. А ведь это те, кому нечего бояться!

Шарль, слава Леворукому, спокоен и даже доволен. Беспечно перемигиваются Люсьен и закадычный приятель братца и нового короля Арно Валмон. Карл Шроттер-ур-Приддхен натужно сглатывает, точно подавился костью; Пьер Ариго оглаживает маршальскую перевязь, пошитую на днях, уже не синего цвета Октавии, но багрянца Ноймаринен. Брендон Карлион одеревенел в служебном рвении. Вчера помощник коменданта столицы едва не лишился должности – Рамиро с трудом удалось переубедить. Кансилльер Килеан-ур-Ломбах съёжился в кресле, тессорий Манрик чрезмерно суетливо расправляет на коленях какие-то записи, геренций Жураво-Креденьи дёргает головой, капитан королевской охраны Поль Валмон теребит рукоять меча. Они не знали, что огласят на первом после смерти Франциска Совете, а Ричард знал и, наверное, должен был торжествовать, однако торжество сожрала похоронная суета.

А вот того, как Рамиро говорил с Октавием, не видел никто. Братья сидят рядом во главе длинного стола, король и Проэмперадор – присягнувший Талигу обязуется хранить верность и кэналлийскому герцогу, сыну Предателя. У Октавия серые тени под веками, ему не позволили долго горевать об отце, белый шёлк и чёрный бархат королевского наряда лишь подчёркивают скорбь. Но норовистая лошадь скачет напролом, она не станет ждать, пока будут выплаканы слёзы и завянут траурные венки. Тело Франциска ещё не предано земле, столица шепчется о непочтении, и один за другим следуют эдикты.

О, прознатчики много чего принесли в клювах за эти бесконечные дни! Эдикт, запрещающий эсператистсткие моления – узурпатор не рискнул рубить старую веру под корень, а морисский полукровка, чужак, распроклятый Ворон закрыл даже домовые часовни! Поклоняется демонам, впустил в благословенную прежде страну безбожников и заставит молодого короля праздновать Изломы. Указ о преследовании всяческих сношений с Агарисом, Уэртой и Гайи – Ворон разлучает семьи, всё ему неймётся! Самому Ричарду передали брань бывшего вассала отца, надорского ординара – мол, Повелитель Скал, наследник святого, жизнь положившего за Талигойю, опустился ниже навозников. Осквернитель кровных уз и Чести, выродок презренней Алвы. Эориям придётся несладко, да и новой знати достанется. Плевки смешны и закономерны, лишь бы Октавий выдержал.

Соправители – в одинаково высоких креслах, светлая печаль милосердия, что воздаст и правым и виноватым, и беспощадный клинок калёной стали.

– Геренций, – Алва отбросил тёмную прядь со лба, – Совет замер в ожидании. Или вы намерены держать нас здесь до возвращения Создателя?

Опомнившись, Креденьи махнул ликтору. Нет, не скушали Лучшие Люди соправительство, а ведь это безошибочный ход, иной невозможен и опасен. Должно быть, Франциск понял в последние месяцы, потому завещание так и осталось в сундуке. Лошадь вырвалась вперёд при Олларах, Октавий сын своего отца, пусть сидит на троне, олицетворяя согласие разношёрстных седоков. Ну а вожжи возьмёт Рамиро.

– По обычаю и порядку чины военные предпочтение перед статскими имеют!

Ликтор развернул перевязанный тесьмой свиток – сейчас начнётся. Лучшие Люди прилипли к спинкам кресел, на кого-то напала икота. Надо было уговорить кардинала Эгидия посетить Совет, при нём страху б поубавилось. Но брат Франциска не принял двух правителей, и Рамиро упрашивать не стал.

– Пусть названный вельможа встанет и поклонится Высокому Совету. Себастьян, герцог Колиньяр – Первый маршал Талига!

Герцог встал неспешно, с достоинством склонил седую голову. Колиньяр спорил открыто, он не одобрил многое, но подножку не подставит. Ликтор сбился на хрип:

– Ричард Окделл – маршал Юга!

Его назвали вторым – из всех чинов военных. Южному направлению отдано преимущество, и всё едино – не ожидал. Ариго рванул перевязь, Шроттер-ур-Приддхен глянул так, точно глыбищей метнул. Вчера королевским указом Ричарду передали казённые земли в Придде, он предпочёл бы другое поощрение, но у Рамиро свои резоны. А для Дома Волн Окделл враг и впрямь похлеще Алвы.

– Гвидо, герцог Ларак – маршал Севера!

Отчим рад за него и должность почти тридцать лет носит, а всё равно сутулится. Время соратников Франциска уходит быстрее, чем они рассчитывали. Не будь у молодого растерянного короля железного братца, новая знать взлетела б выше неба, да едва ли надолго удержалась в облаках. Колиньяр и Ларак матёрые зверюги, им и добивать Священный союз, но за Агарисом и резвым Бенедиктом Туборосом они уже не поспевают. Ну и не отдаст Рамиро никому право перегрызть святошам глотку. Вчера Колиньяр-старший и не помянул про упущенный набег гайифского маршала, а имперцы всласть погуляли по Южной Эпинэ и целёхонькими убрались за Кайн.

– Дени Колиньяр, виконт Сабве – военный губернатор Варасты!

Маршальской перевязи Дени всё же не получил, хотя должность высока и даёт вспомогательные восточные войска. Колиньяры слишком сильны, Рамиро не сложит все каштаны в один котелок. Перед Советом, подмигнув Ричарду, Дени съязвил: «Ты не стал графом по той же причине, по какой я не стал маршалом».

Ликтор аж на носки привстал, глаза бегали по строчкам. Ну, давай, пилюли от запора следует глотать залпом.

– Шарль, герцог Эпинэ – маршал Запада! Реми, граф Дорак – маршал Талига, губернатор Придды!

И чего добились честью своей занюханной, в сорока помойных ямах выстиранной? Ариго сделался чуть не сизым, родственничек Спрутов клацнул зубами, но сдержался. Высокий Совет дружно уставился в суровые очи нарисованного Франциска – никому не охота любоваться на выброшенные объедки. Дорак уже мчится в Придду – перехватывать у «лиловых» власть, пока не натворили разного. Важный, лощёный Ариго снимет заботливо перешитую перевязь и вручит Шарлю, которому и тридцати не исполнилось, сущий позор. Рамиро врезал без шуток, как и обещал, и достопочтенные ошмётки чувствовали загодя. На днях оба кланялись Ричарду через посредников, моля помочь избежать опалы. Что он мог им ответить? Благородные эории гадили тайком, а хуже всего вредили бездействием. Франциск прикармливал старую знать, раздавал способным должности и не трогал титулы, только кое-кому впрок не пошло. В Придде разбойничают дриксенские бароны, в Хексберг рушатся укрепления, ещё при деде Эрнани Ракана возведённые, гаунау жгут горные поселения.

– Антонио Боррачьеда – капитан Личной королевской охраны! Энрике, маркиз Салина – Первый адмирал Талига! Чины статские… Аннибал из рода Рафиано – кансилльер Талига! Эммануил, граф Манрик – тессорий Талига! Люсьен, наследник герцога Ларак – вице-тессорий Талига!

Совет Лучших Людей трещал по швам, Рамиро разорвал его, точно негодное тряпьё, и скроил заново. Где-то охнули, где-то в голос застонали. Поль Валмон, повеса и дамский угодник, дёргал меч, пырнуть себя, что ли, от стыда решил? Вышвырнутый в отставку кансилльер Килеан-ур-Ломбах схватился за сердце, сминая парадный камзол, дурашка Люсьен пялился на неприметного, дочерна смуглого кэналлийца, сместившего заводилу столичной молодёжи Валмона. Короля беречь – это тебе не вирши стряпать и не соревноваться с приятелями, у кого штаны уже и буфы на рукавах шире. Насколько Ричард разбирал кэналлийские словечки, у новоиспечённого капитана и фамилии не имелось, прозвище означало, кажется, Лихач. Оторви да выкинь, словом, и Алва даже титул рэя, маркиза по-талигойски, ставленнику вручить не побеспокоился.

В королевском Совете – плебей-южанин, явный наёмник; потомок пиратов Марикьяры Салина; ну и чужак Рафиано, прости, Создатель, Олларам не подданный и замаранный в грязной семейной истории. Что стряслось в Рафиано, никто толком не ведал, но половина семейства тамошнего герцога обитала в Талиге, присягу, впрочем, не принимая. Рамиро же нравились шустрые, учёные и не озабоченные интригами родимой знати гости. Кансилльер Аннибал справится с делом проворней сонного и спесивого родича Приддов, а наёмник куда надёжней сохранит Октавия, чем расфуфыренный Поль Валмон.

Ричард потёр пересохшие губы, глянул на развалившегося в кресле Алву, на короля, который, чуть не плача, внушал что-то разбушевавшемуся Полю. Тяжело наказывать друзей, но как быть, если они страшней врагов?

– Ваша светлость, я вызываю… вызываю вас на бой! – Валмон не совладал с оружием, меч остался в ножнах. – Вы нанесли нашему роду оскорбление!

– Заткнись, болван! – с места заорал брату Арно Валмон, и Люсьен повис на локте приятеля. – Я тебя предупреждал, что этим кончится! Меньше у зеркала вертись!

Такая перебранка ещё не буря, от Валмона вреда с воробьиное перо. Ричард наблюдал за Приддами и Ариго, не забывая про Карлиона, пенять на короля и Проэмперадора оснований не имевшего, но близкого к «лиловым» и Берхаймам, а те носят хвост за Агарисом. Брендон Карлион служил отменно, в столице кошка без его приказа котят не заведёт, только Алву усердие не убеждало. На вчерашней встрече – в особняке Ворона, где их стерегли, точно мощи Святого Адриана – Ричард защищал Карлиона и своего добился. Он и кансилльера Килеана отстаивал, но тут уж Алва упёрся. Совет следовало б менять постепенно, а вышло наотмашь, с подзабытой жестокостью. Рамиро иначе не умеет и не научится никогда.

– Молодой человек, – лениво процедил Алва, – два покушения, отчего-то предотвращённые не вами, увы, прискорбное свидетельство. Вы не созданы для перевязи капитана Личной охраны… впрочем, не вижу, для чего вы вообще созданы. Подождите до конца Совета, и вы получите своё удовлетворение.

Поль Валмон побагровел, Арно тряхнул белокурыми кудрями, вырвался из рук Люсьена и кинулся к родичу. Гвардейцы в траурных мундирах, повинуясь знаку Рамиро, не вмешивались. Октавий сделал было движение – закрыть лицо ладонями – спохватился и обнял себя за плечи.

– Ваша светлость, выслушайте, – ого, а вот это истинный сын того Валмона, что хранил покой Франциска с захвата Кабитэлы и вместе с Савиньяком разбил на девятом году Круга мятежников. Арно стоял перед Вороном навытяжку, но не угодничал и не боялся – Рамиро проймёт. – Наш отец был верен Талигу, только доблести не всегда передаются по наследству. Я приношу извинения за брата. Ваше величество, простите и вы. Мы вели себя неподобающе.

Октавий заставил себя взглянуть на друга, улыбнулся через силу, кивнул. Отныне и навсегда воплощение добра и кротости станет ответчиком за решения соправителя. Пусть привыкает.

– Позвольте-ка! Я не желаю быть жертвой мерзкого сговора!

Ариго всё же не выдержал. Гвардейцы вновь встрепенулись, но Алва поднял руку, обернулся к бывшему маршалу с таким выражением, будто рядом с ним заговорила квакающая на болотной кочке жаба, каких они вечно дразнили в Эпинэ.

– Наше происхождение… король Франциск ценил подданных одинаково, не делал различий, вы же… вы привечаете чужаков и бесталанных выскочек!

– Довольно! – Себастьян Колиньяр с грохотом отодвинул кресло. – Ариго, ляпните очередную глупость, пойдёте под арест!

– Ради Леворукого, маршал, – ласково пропел Алва, иногда прикидывающийся морисским шадом, с мёдом на устах и стилетом под рубахой, – это же восхитительно. Милейший граф, если вы окинете взором Высокий Совет, то удостоверитесь, что места в нём никоим образом не зависят от происхождения. И даже от личного дворянства.

– Верно! Этот Боррачьеда не дворянин! – закатные твари, вроде бы Люсьен. Точно, Гвидо через стол зыркнул на сына, к счастью, не заорал. – Он не может касаться священной особы короля!

Они до хрипоты наорались вчера, когда Рамиро зачитал им будущие назначения. Ричард, собственно, горло не утруждал, спокойно вступился за Карлиона и кансилльера и добился большего, чем оба Колиньяра, Ларак и Шарль Эпинэ. Крики и угрозы – кратчайший способ превратить Алву в охотящегося хищника, в чём Ричард убедился ещё в Лысом ущелье.

– Люсьен Ларак! Немедленно замолчите! – Октавий хлопнул по столу и люди вздрогнули. Взметнулся белый рукав, король раздельно и чётко произнёс: – Мне, как и моему отцу, дороги все, рождённые и живущие на земле талигойской. Достойной службой вы вернёте милости, отнятые сегодня.

– Ваше величество попросту юны и неопытны, – Ариго был бы страшен, если б не ломающийся голос, – герцог Алва мстит. Он дождался случая расправиться с моей семьёй за то, что мой отец не поддержал его отца в гнусных... Кое-кому не мешало бы задуматься! Пришла пора откровенности…

Не вставая, Ричард сорвал перчатку, потрёпанную и поношенную, ну, как обычно, и швырнул под ноги Ариго. Видимо, давно он не выпроваживал на тот свет любителей поворошить прошлое. Граф Пьер уставился на символ вызова, поперхнулся и смолк. Потом наклонился и рывком поднял перчатку.

– Пора и в самом деле пришла, – в тишине мурлыкнул Рамиро, – погодите, Ричард. Пусть сей господин уточнит, что за гнусности он упомянул. Быть может, его «лиловые» соратники поддержат откровенный разговор?

Отличный повод, но Спруты увильнут от поединка. Проэмперадор Талига не спеша снял чёрную перчатку, весело сощурился. Смерть Франциска пришпорила их общую лошадь, стёрла притворство, хранимое без малого три десятилетия. Что ж, разом расправиться с частью родичей затворника Придда и горлопаном Ариго, упускавшим их победы на севере – да сегодня прямо праздник.

– Господа! Молю вас, опомнитесь! – вот от кого не ожидал, так от Карлиона. Бледный и решительный Брендон встал за спиной Ариго, вцепился графу в плечи. – В присутствии его величества подобные ссоры – прямая измена. Герцог Алва, маршал Окделл, и вас касается… ваше поведение неприлично, побери Чужой!

– Наверное, вы правы, Карлион, – протянул Алва, – просто мне до смерти хочется услышать, что намеревался сказать о моём отце господин отставник.

– Ничего, герцог, – выдавил зардевшийся в тон родовым цветам Ариго, – вызов принят. Ричард Окделл, буду иметь честь встретиться с вами в назначенный срок.

– Непременно приведите с собой секундантов, граф, – Рамиро всё так же источал патоку. – Надеюсь, Ричард, вы пригласите меня посмотреть на бой. Геренций, Совет распущен!

Лучшие Люди, ошеломлённые, подавленные, потянулись к выходу, задевая рукавами траурные знамёна. Гвардейцы подталкивали отстающих, и наконец их осталось столько же, сколько было на вчерашнем сборище у Алвы. Не считая, разумеется, короля, тоскливо выводившего пальцем узоры на полированной столешнице.

– Поздравляю, Рамиро, – сердито бросил Первый маршал, – вы учинили балаган. Гнать эту сволочь необходимо, но не с порога в галоп! Франциск никогда бы такого не одобрил, и при нём никто не смел оскорблять верховную власть.

– Балаган иногда полезен, Себастьян, – откликнулся Алва, натянув не пригодившуюся перчатку на руку, – а вас подводит память. В начале царствования Франциска случалось всякое, Ричард подтвердит. Меня же ваша драгоценная сволочь ещё плохо знает, только и всего.

****

Откуда у человека, воспитанного в доме богатого лавочника, эдакие представления о красоте и сдержанности церемониалов? Франциск Оллар собственноручно расписал порядок похоронных торжеств царствующего дома, и теперь подданные готовились исполнить последний приказ умершего короля. Процессия с телом государя пройдёт от дворца к часовне, где уже покоится королева Октавия, Франциска опустят в гробницу, родня и придворные почтят память и вернутся на поминальный пир. Захлопнутся массивные ворота, оставляя короля наедине с любимой, и никто не увидит, как могильщики запечатают ложе правителя, предназначенное для вечности.

Ричард потрепал коня по холке, вороной коротко всхрапнул, соглашаясь с хозяином. Церемониал требует прогулки пешком, а мориск и новоназначенный маршал не хотели расставаться. Ричард лишь недавно сподобился купить южную лошадь, что стоила немалых денег, и ещё пойди найди её! Морисков привозили в портовые рынки Эпинэ небольшими табунами, но талигойцы пока от них шарахались. И зря, потому как демонская это лошадь или нет, а быстрее и выносливей морисков не сыскать. Алва пытался всучить ему коня даром, благо в Кэналлоа те паслись в изобилии, Ричард едва отвертелся. Отчим Ларак, узрев пасынка на иссиня-чёрном густогривом красавце, сплюнул и осенил себя знаком Создателевым, матушка прислала письмецо с охранными молитвами. Ну и пусть их, верно, Вихрь? На кличку изощрённей выдумки Ричарда не хватило, а Рамиро почему-то прозвал его лошадь Годо, и вороной подлец откликался! «Годо – ветер пустыни, налетает, как разбойничья стая и валит с ног, – объяснял Алва, похлопывая жеребца по боку. – Хороший конь обгонит годо, унесёт всадника от беды».

Ричарда стращали норовом морисков, но до сих пор на послушание Вихря жаловаться не приходилось. Во дворе дома графини Мерсьер полно лошадей, жеребец же и на течную кобылку Поля Валмона начхал, а на цокающих копытами по булыжникам ухажёров и подавно. Рамиро, кажется, разозлился на двуногих дамских угодников куда сильнее. Валмон притащил к Лючии компанию столичных повес, якобы пригласить фельпскую графиню на поминальный пир – наглость для опального непростительная. Когда Алва и Ричард въехали в ворота, юнцы топтались в нижней галерее, Лючия их не приняла. Впрочем, завидев Ворона, незадачливые кавалеры тут же вымелись во двор. Поль с вызовом уставился на Рамиро, тот любезно кивнул. Любезность шада, подсыпающего в кубок яд! Недовольным и дерзким повезло – едва ли Алва опустится до отравлений, хотя на месте Эсперадора и магнуса Истины Ричард бы проверял своё питьё. Валмона Рамиро травить не станет, зарежет и не моргнёт. Он ревнует свою бесовку до бешенства, только не покажет этого и самой Лючии, не то что молодняку. Иначе Алва запретил бы графине Мерсьер держать открытый дом.

– Маршал, до какого часа продлится шествие? – Поль мотнул безупречно расчёсанными кудельками. Сыновья Готье Валмона похожи, даже щёгольством дурацким, но вице-экстерриор Арно далеко пойдёт, а Полю как бы шею не свернуть. – Мы с друзьями приглашены сегодня к госпоже Патриции, у неё подадут лебедей в сладком соусе…

– Я не распорядитель церемоний, – буркнул Ричард, – обратитесь к Залю. Он вам ответит, когда на похоронах государя уместно сожрать лебедя.

Ему что, жаль Франциска, чьи ближайшие соратники бегут на приёмы к куртизанкам, не справив поминок? Какой-нибудь Придд заявил бы, что от навозников иного и ждать нечего и Оллару поделом. Марагонец выловил их в сточных водах, наделил богатством и славой, а они грызутся над его неостывшим телом за должности в Высоком Совете. Останься Октавий между агарисскими прихвостнями и властолюбивой новой знатью в одиночестве, столица захлебнулась бы в дерьме.

– Вижу, маршал, вы не в духе, – просиял фальшивой улыбкой Поль, – позвольте откланяться и передайте герцогу наше почтение.

Почтение, как же! Не один Валмон лишился поста, проще сказать, кто из навозников удержался в Совете. Бывший Первый адмирал, в юности оруженосец Оллара, накатал новому королю гневное послание, обвиняя Алву чуть не в предательстве короны. Колиньяры, безусловно, надёжны, но если бы тронули их посты и титулы?.. А отчим Гвидо? Лараки устояли, их преданность несомненна, и они служат Талигу… нечего копаться в чужой преданности. Сам-то служил вначале дяде Шарлю, потом нашёл друга в заведомом враге, а юный король, у которого всех достоинств – смазливая мордашка и милые стишки, для него сороковой по счёту!

Вихрь почуял его злость, прижал уши – мориски создания хитрые. Того гляди лягнёт не спешащего убраться Валмона. Франциск понимал, что для спасения сына и его трона следует навесить крючков. И зацепил: кого – за Алву, как Эпинэ, Колиньяра-младшего и Окделла, кого – за память молодости и благодарность, кого – за новых союзников вроде Ноймаров и Рафиано. Суп олларианской династии выйдет наваристым, хотя повар был Леворукому под стать.

– Годо!

Мориск круто развернулся на зов. Алва сбежал с крыльца и рассмеялся. Обнял за шею собственного жеребца, золотистого добряка Маскара, на котором ездил в столице.

– Не злись. Твой конь знает этот язык, вот и отзывается, – Рамиро отвернулся, поправляя сбрую, – надо было жеребёнка брать… Валмон уже испарился? Досадно, до шествия  времени вдосталь.

Вдосталь, чтобы прирезать не в меру наглого мальчишку. Маскара, поясняли конюхи кэналлийцы, значит «притворство». Оллария должна угомониться, потому Рамиро Алва изобразит благодушие, но у дома графини Мерсьер южан с оружием больше, чем в Рапьеге, и короля теперь охраняет продувная усатая бестия.

По ступеням застучали каблучки, страж в цветах Воронов отскочил в сторону, и мимо него пронеслось нечто в белом развевающемся платье. Неприбранная, кажется, заплаканная Лючия молча прижалась к Алве, вцепилась обеими руками в камзол.

– Не уходи, – та беспечная прелестница, что танцевала кьярро напоказ мужчинам, неспособна на исступлённую мольбу, но Лючия молила и требовала, – мне снился сон… не уходи! Зачем они тебе, они все?! Давай уедем!

Она почти рычала и трясла Рамиро, как крестьянки трясут ягодники. Ричард тронул поводья, Вихрь заупрямился, будто его напугала растрёпанная женщина. Он успел увидеть, как Лючия прильнула к губам любовника, точно на войну провожая. Им поминки предстоят, а не битва, что нашло на бесовку?

– Если тебе страшно, запрись и никуда не выходи. Хочешь, я пришлю Мигелито?

– Что со мной сделается, кому я нужна? Без тебя я никто! Не уезжай…

– Лючия, отпусти. Мне пора. Отпусти, родная… ну чего бояться? Вечером пир, дождись гонца, оденься…

– Пусть подавятся своим пиром! Пусть он им в глотках встанет! Рито!

Ричард дал бы тысячу талов за глухоту, но у ворот слышал каждое слово. Безумная женщина, и Алва с ней сам не свой. Едва ли столь страстное прощание пристало будущей Повелительнице Ветров, хотя какой должна быть супруга эория, кошки разберут. Истуканом в алмазах вроде Инги Ноймаринен? Истукан по ночам шлялся по постелям юнцов, приставив прислужницу караулить – муж и отец не узнают, и грешки скроет мрак. Или кем-то наподобие матушки, что проклинала и рыдала от горя, а спустя всего год после смерти первого супруга и младшего сына, принялась рожать, будто простолюдинка? Лараки ­– его семья, особенно Люсьен, а стылая муть обиды нет-нет колыхнётся. Лючия Мерсьер честна, по крайности. Выскочила полуголой и наматывает кишки на остриё, на манер озверевшего гаунау.

Золотой Маскара вылетел из ворот так, точно за ним изначальные твари гнались. Рамиро пригнулся к холке жеребца, посылая того вскачь, пришлось догонять без замечаний. Дар предсказательниц у женщин бывает лишь в балладах, иначе матушка валялась бы у отца в ногах перед тем Советом… на углу Вихрь замешкался, обходя подвыпившего провинциала, горланящего «Создатель, храни Дом Олларов». Гуляку урезонивали стражники в мундирах с траурными нашивками – подчинённые Карлиона даром хлеб не едят, хорошо, что помощника коменданта удалось отстоять. Комендант Олларии – старый пень, оставленный в должности из почтения к заслугам, Брендон тащит двойной воз.

Алва придержал коня на перекрёстке, видно, сообразил, что маска вот-вот свалится. Сухо извинился, и дальше они ехали рядом. Мимо развалин, строек, нарядных особняков и примолкших перед торжественными службами церквей. Столица не зачахла от слёз, ну и в пляс тоже не пустилась, Франциск бы порадовался.

Департамент ничегонеделания Смолки©