Часть четвертая

Западный Берлин

Невидимый сюрреалист взмахнул кистью, оставив на стекле широкий желтый мазок. Рассердившись на неудачный штрих, выплеснул следом ведро чернил. Вопреки законам цветоделения яркие пятна проступили сквозь черноту. Чарльз потряс головой. Им всем срочно требуется отдых, а его буйной фантазии – тем паче. На бульваре зажглись фонари, зажглись и погасли – отчего? Остался дальний, у неказистого белого особнячка. Директор Даллес, собаку съевший на конфликтах интересов, часто приговаривал: «Мы считаем всех немцев врагами, ведем себя с ними, как с друзьями, и делаем из них нейтралов». В противовес русским, что вначале делят немцев на своих и чужих, а после поступают с первыми хуже, чем со вторыми, и получают врагов там, где не ждали. Западный Берлин – терра инкогнита, безобидный разносчик газет может оказаться агентом Штази, скромный особняк напротив их штаб-квартиры – доверху напичканным аппаратурой гнездом. Посоветовать Майку, пусть отправит охрану проверить? От очередного вмешательства в его дела капитан Стрейт, пожалуй, лопнет, как котел с ведьминым варевом. И так уже вовсю булькает.

– Завтра мы улетаем, – Майк, отпихнув подальше толстую упакованную в целлофан папку, плюхнулся на кожаный диван, демонстративно щелкнул зажигалкой. – Официально заявляю тебе: если этот хренов террорист отколет еще номер, отвечать станешь ты. Вплоть до внутреннего расследования. В центре хорошо рассуждать о свободе маневра для их незаменимого профессора Ксавье, а я отбил телеграмму, и благослови тебя бог на кретинизм…

– Ты ненавидишь Эрика, потому что разделяешь его опасения?

Сигара выпала изо рта, пачкая темно-голубую рубашку, Майк выругался. Бессильная злоба не способствует успешному расследованию. Почему так трудно убедить?.. Майка, Эрика…

– Да… чтоб тебя разорвало, Чарли, с твоими гребанными… с тех пор, как к нам попала та шифровка, все чокнулись! Я не лезу в твою епархию, в эти хреновы пробирки, даже согласен верить в суперсолдат, в пришествие Иисуса, в президента-негра или президента-женщину, но пусть меня… – капитан поднял окурок, всадил в пепельницу, – никому не будет пользы, если мы раскопаем материалы нацистов. Фашистские штучки не доводят до добра. Закон вселенной.

Шифровка из Москвы и впрямь взбудоражила верхушку разведки. Агент, чья фамилия, разумеется, не значилась в общей зарплатной ведомости, сообщал, что в республике с непроизносимым названием Казахстан на отдаленном полуострове с еще более кошмарным имечком, красные приступили к разработке новой программы. Основа исследований – материалы Освенцима, плоды четырехлетних опытов штандартенфюрера Франца Хеллингена. Чарльз тогда только закончил редактуру данных Хиросимы, сравнительный анализ экспериментов в Неваде и плавно въезжал в роман с теннисистом. Ну да, он полагал, будто до конца дней будет помнить выражение лица теннисиста, когда поутру в квартиру близ колледжа Байлиль постучали хмурые типы в штатском. Наверное, в этом разница между удачным сексом и… неизвестно чем. Ты не думаешь и не помнишь, барахтаешься в ощущениях, и случайное касание воспринимаешь, точно дар свыше. Коронованная особа, пусть скипетр – всего лишь шутка, не ждет наград и поощрений. Король дарит сам.

Вот сегодня он и развяжет ленточку… и Эрик не скажет «нет». Костяшки пальцев противно дергало, и Чарльз поспешил сунуть руки в карманы. Похожие чувства. Тем утром он еще не успел натянуть штаны и рубашку, чтобы вторгшиеся в его жилище типы чуть расслабились и внятней изложили просьбу Даллеса, как позвонил профессор фон Ланг. От него Чарльз впервые услышал о суперсолдатах, выведенных Хеллингеном ценой уничтожения тысяч заключенных.

Теннисист притаился в ванной, разведчики прикидывались, будто изучают книжные стеллажи, а Чарльз обмирал у телефона. Настоящее дело, задача на всю жизнь. Удастся завершить – и можешь тут же заказывать гроб, ничего значительней уже не подвернется. Изменение генома человека, мутация под воздействием смеси радиоактивных препаратов… то, чего добился нацистский полковник, должно стать щитом Америки. Неуязвимые к химическим ядам и радиации солдаты скрывались за дверью оксфордской квартиры, но Чарльз представлял себе тихое кладбище в Неваде, двадцать пять одинаковых могил, вырытых для убитых тем аппаратом. С тех пор прошел год, убежденность окрепла: главное, не сдаться, не ошибиться, осталось всего ничего.

– Майк, – усаживаться рядом со Стрейтом некогда – ждут Эрик и его странная семья, – прежде и существование бога считалось законом вселенной. Еще несколько лет назад мы вообще не знали о структуре строения ДНК и пока ухватили лишь тонкую ниточку, а там целый клубок, миллиарды клубков, и мы – дети у начала пути… пожалуй, хуже. Обезьяны, взявшие в лапы палки.  

– Нечто подобное мне уже внушали, – капитан передернул широченными плечами, – перед каждой атакой во Франции. И не говори: «Мы же победили!». Тебя там не было, и я не побожусь, что мы одержали победу. 

– Мне пора. – Последняя ночь в Европе манила, как запретный лес из старой сказки. – Если Эрик сбежит или похитит официантку, я без сопротивления отправлюсь под арест.

– Лицемер. Запросто бросаешься обещаниями, когда знаешь, что никто тебя не запрет. Только сдается мне, этот Леншер лучше нашего соображает, чего ему надо.

– Именно поэтому для меня он не преступник и не террорист. Эрик продвинул расследование дальше, чем все, кто здесь работает, включая меня. К приезду в Вашингтон наверняка появятся данные слежки за Шиманским, ЦРУ возьмет Хеллингена.

В начищенных до блеска ботинках плясали оранжевые отсветы. Эрик предложил пойти в «Кобру» – дансинг, оккупированный американцами еще с сорок пятого. Чарльз предпочел бы нечто поэкзотичней, но Ральф, смеясь, уверял, что немецкая еда в него не влезет. Они болтали с мальчиком всю обратную дорогу из Бремена, жаль, не удалось втянуть в разговор и застывшую на заднем сидении Софью. Эрик отвечал односложно и скупо – он согласился на вечеринку из-за семьи, яснее ясного.

– Блажен, кто верует, – Майк перекатывал потухшую сигару во рту, – тебе нравится воображать Леншера эдаким пушистым зайчиком, случайно подхватившим бациллу мести. Я насмотрелся на таких. Мстители стреляли нам в спину, им, видите ли, казалось, что мы кормим гансов слишком сытно и чрезмерно с ними миндальничаем… Слыхал, один мститель собирался отравить водопровод Гамбурга? Порешить шесть миллионов немцев ради возмездия за концлагеря. Вместе с немцами окочурились бы и наши солдаты, евреев это не колыхало. Леншер подставит тебе подножку, помяни мое слово… а уж тащить в Штаты его семью – детская глупость.

– Довольно, – паранойя прилипчива, точно грипп, – Эрик не имеет к Гамбургу ни малейшего отношения. И позволь тебе заметить, что ни нам, ни красным пока не свалился полный архив Хеллингена. Семья Эрика – мое дело, я пригласил их в качестве частных лиц в свой дом. 

– Объяснишь это Даллесу, – Майк поднялся, заканчивая разговор, и Чарльз едва удержался от угрозы. Ставить условия нужно не капитану Стрейту, разумеется, и преимущество абсолютной честности у того не отнять. Волкам из руководства разведки следует ненавязчиво подчеркнуть, что без помощи ученых их суперсолдаты развеются миражами. Блеф, конечно, но весьма действенный. Невинный шантаж уже выручил однажды. ЦРУ и Пентагон запрещали гражданским доступ к пострадавшим при бомбардировке Хиросимы, выдавали данные, будто милостыню. Хватило четко аргументированной беседы, и правительство пошло на уступки.

– Объясню, – Чарльз улыбнулся вполне искренне, – спасибо за предупреждение. И вообще – спасибо. За то, что не мешаешь и не прячешь камни за пазухой.

– Эх, Чарли, – Майк отрывисто хмыкнул, – умеешь ты влезть без мыла…

****

Побрякушка над ступеньками болталась так заманчиво. Чарльз поддел колокольчик – от резкого движения кольнуло под лопаткой. Спина все еще побаливала, особенно ночью. Врач из консульства советовал показаться невропатологу и хирургу, подозревая, что проблема не в пинке в живот, а в давней виргинской аварии. Удар только разбередил застарелую травму. Медикам придется подождать, вначале он разберется с Бекки… и сестра не первая в очереди. Сразу из аэропорта они поедут в штаб-квартиру, предстанут пред очами Алена Даллеса. Если Хеллингена уже отследили, навалится ворох работы… хватит! Сегодня никаких головоломок и переживаний. Он не ляжет в постель в одиночестве, и спина, черт бы ее подрал, заныть постесняется.

Эрик на стук не отозвался, и Чарльз нажал на ручку. Еще довод в плюс. Эрик знал, кто зайдет за ним, и мог бы запереться, но не стал. Плюсы накопились постепенно, исподволь, и лишь в тесном коридорчике фройлян Брандт Чарльз их суммировал. Это было не трудно. Я хочу его, и он меня хочет. До мгновенной потери контроля при прикосновениях, нетерпеливого ожидания встречи за завтраком, желания забыться. Хочу – сидеть рядом в машине и за столом, гулять по берлинским улицам, показать ему Виргинию, вместе прокатиться на мотоцикле, посмотреть, умеет ли Эрик держаться в седле. Дотронуться до твердых скул, ощущая, как прокатываются под кожей желваки. Обнять, сводя руки на узких бедрах, впитать сшибающую барьеры силу. Подчиниться и подчинить.

Эрик стоял возле массивного радиоприемника, крутил колесико настройки. Майк считал, что радио из спальни Леншера надо убрать. Воистину, шпиономания уродует самых здравомыслящих. Все, что совершил Эрик до их встречи – результат беспомощности человека перед системой. Подростка освободили из сущего ада, не позаботившись найти опору взамен уничтоженной семьи. До приговора в Нюрнберге оставался год, в Польше резвились бывшие палачи, кто угодно решил бы, что правосудие для победителей неактуально. Военных преступников много, следствие отнимет десятки лет, жертвы геноцида не могли ждать… Боже мой, если б маму и Бекки истязали на глазах Чарльза, отца расстреляли у стен Грин Хилл, а его в пятнадцать лет швырнули к живодерам?.. Война закончилась, и в регулярную армию не запишешься, но боль не выжжешь призывами к логике.

Дать цель, показать – смотри, те, кто загубил твоих близких, пойманы и приговорены к казни. Или заперты в тюрьме навсегда, как комендант Освенцима Рудольф Гесс. Все поправимо, Эрик, просто… Чарльз едва не произнес это вслух: просто пойдем со мной.

– Сейчас передали: ваш Эйзенхауэр теряет популярность в западных штатах, – Эрик досадливо хлопнул по крышке приемника. – Тоска… слушать нечего.

– Наш Эйзенхауэр. – Темно-серый костюм сидит на Леншере как влитой. – Или ты демократ? Айк[1] обязательно выиграет выборы.

– Я никто, – чувства Эрика так ярки, что без прикрытия не обойтись, вот и прячет за презрением, – и затея твоя – чистый идиотизм. Софья боится сборищ, а Ральфа не за что поощрять.

– Ну, сочти сегодняшний вечер капризом избалованного туриста, – Чарльз скрестил руки за спиной – потребность в физическом контакте становилась маниакальной, – и не удивляйся, когда увидишь, что Софье и Ральфу нравится веселиться.

В машине Эрик отвернулся к окну, следил за прохожими, словно выискивая знакомых. Ему неловко? Неприятна навязчивость? До сих пор Чарльз ни разу не ошибся, но и предыдущие… партнеры, скажем так, разнились с Эриком Леншером точно день и ночь. Солнечные дни на спортивных площадках, брызги пота, колы и пива, ни к чему не обязывающие поддразнивания – и затаившиеся сумерки подворотен этого города, застрявшего во времени. Сумерки, расколотые вспышками ярости, а после вновь замершие в обманчивом покое. Теннисист, как там его звали?.. Келли, любитель травки из студенческого общежития; Мэтью, боксер-тяжеловес; актер бродвейского театра с псевдонимом Тринити и темпераментом под стать прозвищу; звезда регби Кристиан – все они охотно подхватывали игру… не то, не так!.. Чарльз быстро понял: заманчивая возня с перетягиванием каната, соревнования в мачизме не для него. Но остановить таймер можно лишь с равным, а таковых не находилось. Черт, неужели он торопится? По пути из Бремена Эрик вел себя иначе. Не дал Чарльзу заплатить за снятую для Софьи и Ральфа квартиру, деловито выспросил про самолет, на котором те полетят в Штаты. Пришлось соврать – перелет бесплатен, привилегия ЦРУ. Девушка с братом окажутся в Грин Хилл раньше, чем делегация во главе с Майком доберется до Вашингтона. «Управитель встретит их в аэропорту Ричмонда, все в порядке». И скупая шутка в ответ: «А спутники запускать ты не пробовал? Миллионы чудеса творят».

– Напомни-ка, что мы отмечаем? – Эрик тронул его за рукав. Испытывающий взгляд под светлыми бровями вразлет и улыбка, приклеенная, злая.

– Поводов в достатке, – облегчение щекотно прокатилось по хребту. Обычные опасения мужчины, никогда прежде не позволявшего желаниям взять верх над вбитой моралью. Отсюда защитная реакция, иголки наружу: не приближайся. – Основной разреши сохранить в секрете.

– Ладно, – напряжения в Леншере хватит, чтобы взорвать весь квартал, – притормози здесь. Куплю Софье цветы.

****

«Кобра», воткнутая между двухэтажными домиками уцелевшего при бомбежках старого района, переливалась неоном. Ральфа, подпрыгивавшего на сидении, сплошной американизм привел в восторг, Софья сдержанно похвалила выбор. Отлично прожаренные стейки, фруктовый салат, переплывший океан «Джек Дэниэлс» по соседству с «Джонни Уокером», фигуристая мулатка на сцене. Эрик это нарочно. Едва ль ему по душе антураж Среднего Запада – «ваш» президент, «ваше» ЦРУ, оговорки не случайны. Но привезти в менее стандартное заведение значит пустить чересчур близко.

– О, дома поведаю, какие оригинальные в Германии чипсы. – За квадратным столом они поместились так, что наклоняться не пришлось. – Халапеньо тут не водится? Или сосиски с кетчупом?

Эрик растянул губы, щелкнул пальцами, подзывая безукоризненно «звездно-полосатого» официанта. Сменил тактику. Навязывает матч по своим правилам, чтобы сквитаться за растерянность. Поддаться, принять вызов – и вечер закончится ссорой. Мистер Леншер к тому и стремится.

– Нам по двойному бурбону. Зося, пиво? 

Явно, Ральф без поддержки рисковал обойтись молочным коктейлем. Чарльз впервые набрался пива в колледже и не видел в строгости особой необходимости. Люди спиваются отнюдь не из-за доступности алкоголя. Отец всю жизнь мог глотать виски бочками, но до развода к спиртному прикасался редко.

– Чарльз, традиционный немецкий ресторан вогнал бы тебя в летаргию. Там в моде скучнейшие завывания под рояль и вдобавок жирные колбаски…

– Чарльзу, наверное, понравилось бы в «Страннике» – клуб почти на границе с Восточным, – Софья робко передвинула вилку, – у них по выходным выступает скрипач, и кухня постная. Правда, Эрик?

– Не помню, – в голосе лязгнуло предостережение. – Так что, бурбон?

– Ну как же не помнишь? – Ральф на секунду отвлекся от мулатки в серебристом платье. – Рояль, скрипка, ты еще объяснял, что они исполняют Моцарта.

– В «Кобре» виски не разбавляют, Чарльз, в Германии – редкость, – белая манжета сорочки впилась в чуть тронутое загаром запястье. Представить эти руки на своем теле – и бегом под душ. 

Смесь горечи и предвкушения нелегко проглотить. Софья, в жакете балахоном и монашеской юбке, Чарльз запоздало сообразил, что у нее нарядов не в избытке. Мальчишка, прощающий старшему безразличие, публичный отказ от родства. Рвешься напиться, Эрик, напоить меня, поставить плотный заслон, чтобы никто не пробился. Развлечение в прощальный вечер… Не стоит меня ломать, бесполезно, а вот брата и сестру ты гнешь и не замечаешь, ты, искалеченный и все равно великолепный механизм… но я хочу тебя целиком, и потому…

– Мне пиво. – Нечего бровями дергать, Эрик! Я не покупаюсь на эдакий примитив. – Пониже градусом, пожалуйста. Ральф, тебе, вероятно, классическая музыка скучна? Я не знаток композиций Элвиса, в Британии его еще редко крутят, зато Дин Мартин, Карл Перкинс… Отдыхаю я обычно в Оксфорде, дома музыку слушать некогда. Что популярно в Штатах нынче летом?

Мальчик смешно шмыгнул носом. Не верит, что кому-то его мысли могут показаться интересными. Брат и сестра похожи – этим вот приглушенным светом, теплом, не задавленным дракой за существование. Эрик рядом с ними точно стальной клинок на благородном бархате. В дербиширском поместье деда Чарльз часами обхаживал притягательные трофеи прошлого и обрезался об острие.

– Ну… я же давно в Штатах не был, – Ральф, спохватившись, вернул подростковый апломб и независимо задрал подбородок. – У Элвиса  – «Отель», прямо мозги выносит; а еще Литл Ричард, он клевый… то есть поет классно. Девчонки пищат, приглашай танцевать сразу, не откажут.

– Кстати, о танцах…

Эрик все же заказал себе бурбон. Отпустил официанта, откинулся на спинку стула, окутав сигаретным дымом лицо. Знакомая картина: катитесь, меня с вами нет.

– Пока не принесли стейки… мисс Софья, разрешите?.. Один танец, иначе не отстану.

Она смущалась и отнекивалась, выручили серебряная мулатка с ее оркестром. Саксофонист грянул «Мамбо Италиано», барабанщик подхватил, и Софья дрогнула. Заиграли ямочки на впалых щеках, молодое веселье смягчило замкнутость. Перед сценой крутились крепдешиновые «колокола» – компания офицеров определенно предпочла виски, и в изрядных количествах. Дам своих армейские не щадили, и Чарльз предсказуемо пожалел, что не может подбросить партнершу на добрые пару футов и поймать, не прикончив ее и себя, – девушки именно «пищали», кокетливо одергивали юбки и вновь пускались в пляс. У Эрика без труда б получилось, но негодяйская рысь забилась в берлогу.

Стыд и позор, Софья никогда и не танцевала нормально – боялась опереться на его локоть, спина окаменела, и он вел осторожно, будто Бекки на балу в младшей школе.

– Попрошу у них «на бис». Софья, вы прекрасный человек… и похожи на аргентинку. Пламенные очи, густая грива… не прячьте себя, не надо. – Тугой узел на ее затылке преступно оттягивал хрупкую шею. – Вам бы пошли кудри. 

– Нет, Чарльз… неудобно, – она рассматривала пуговицы на его пиджаке, – я привыкла… давно. Еще с Польши.      

– Тот лейтенант, ну, с девушкой в красном, похоже, врезал бы мне по зубам… а свою партнершу закинул на Луну. Пока мы танцевали, он так ревниво косился… Девушка хороша, но весь зал завидует мне.  

Чарльз ждал довольного смешка, но Софья сняла ладони с его плеч, отступила:

– Вас подговорил Эрик. 

Обидел, рассердил, почему?

– Вы, конечно, льстите умелей, чем он, только я не совсем дура. Лучше скажите, что Эрик натворил. Зачем вам в Вашингтон?

– Мы работаем вместе над научным проектом, – ничего, в Грин Хилл хватит возможностей узнать друг друга ближе. Софья неординарная личность, отчего она позволяет Эрику командовать? – Это совершенно безопасно.

– Врете, – девушка устало поправила косынку в горошек, делающую неприметный костюм еще затрапезней. – Вернемся к столу, как бы они не поссорились…

Предосторожность явно запоздала. Ральф угрюмо ковырял стейк вилкой, едва проклюнувшееся оживление сгинуло. Попробуем вновь, у него богатый опыт в поддержании монологов. Эрик допил свой бурбон и не взял новой порции – понял абсурдность спектакля? Чарльз поднял бокал с пивом:

– Что ж, из всех заготовленных тостов мне представляется уместным лишь заключительный. За надежду!

****

В паре кварталов от меблированных комнат, куда они водворили Софью и Ральфа, самый безалаберный полисмен вкатил бы им штраф. Если б его не убило током при попытке сунуться в салон. Чарльзу случалось летать в грозу на двухместных «этажерках» – волосы дыбом, в животе комок, перед глазами белые юркие змейки. «Опель» еле полз по тусклым улицам, но припарковаться значит замереть в наэлектризованных облаках, став мишенью молнии.

В университете часто шутили: Ксавье и пить не надо, безрассудства своего хватает. Не лезь, не суйся, оставь, позже разберетесь… генератор в метре от него работает на полных оборотах, неверное движение – слепящий зигзаг испепелит вместе с рулем. Кнопка «стоп», ерунда какая – она не предусмотрена конструкцией. Им нужна ясность, иначе дело отправится в тартары, сам он загнется в кутерьме эмоций, а Эрик задвинет засовы навсегда. Замедленные кадры вечера в «Кобре» прикончили б и мощнейший вычислительный центр. Всплеск горячей обиды, когда, оттанцевав, они с Софьей вернулись к столу. Столкновение коленей под скатертью, и Эрик не торопится отодвинуться. Грохот нестерпимого напряжения – в голосе, жестах, едких словах. И оглушительная тишина сейчас. Аккуратно подбритый висок, губы неразличимой полоской, ладони прижаты к бедрам. Эрик, да помоги же ты мне!

С шипением перегретого двигателя машина вильнула от бетонной будки на развилке. Чарльз, рефлекторно вывернув руль, загнал «опель» в переулок и вырубил зажигание.

– Ты… – с тихой угрозой в подсвеченной далекими фонарями темени. Сердце вдруг унялось. Они оба боятся. – Чарльз…

Заори, как тогда, в участке. Ляпни: «Что за штучки?» Скорчи фирменную гримасу. Останови. Эрик повернулся к нему. Вихрь в пустынях Невады, клубок оголенных проводов. Чарльз всей горстью ухватил жесткий воротник пиджака, коснулся коротких волос, удержав стон освобождения. Он кожей помнил, каково это – с драки на складе Лоша. Низкую вибрацию тела, влажное зыбкое покалывание на ладони. Эрик откинул голову назад, и Чарльз привстал на сидении. Провел подушечками пальцев от гладкой брови до одеревеневшего подбородка. На покрытой испариной шее дернулся кадык, Чарльз качнулся вперед, выпуская мучительную потребность. Губы оцарапала щетина, дыхание, смешавшись, остановилось. И тогда жахнула молния.

Дверная ручка врезала под ребра, стекло отозвалось унылым звоном. Пассажирское сидение было пустым. Кнопка «стоп», да?

Чарльз распластался на руле, пережидая судорогу. Разочарование не должно так… не настолько. Страх за Эрика, за себя – бесполезного, все испортившего идиота – вдавливал в груду металла и пластмассы. Бежать за Леншером по берлинским лабиринтам глупо. Заблудишься или нарвешься на бесподобный хук справа, каким охотник за наци угостил Шиманского. Чарльз достал платок, тщательно вытер трясущиеся руки и завел мотор. Занесло в трущобы, без проводника отсюда не выберешься. А вот то здание, похожее на утюг, он уже видел. Хоть что-то хорошее. За «утюгом» приметные развалины, дальше – шпиль собора и огромный прямоугольник консульства. От прибежища дипломатов дорога известна. Жми на педаль и не рассыпься на аминокислоты раньше времени.

Он бросил «опель» перед входом в особняк ЦРУ. Гаражи – в глубине двора, а ему надо заглянуть в окна нижнего этажа. Чахлые кусты царапались, хватали за одежду, но Чарльз довольно быстро перелез через ограду и, держась за стену, добрался до угла. Повернул, ежась на холодном ветру; пульс опять зачастил, мешая соображать. В спальне Эрика темно. Майк, зараза опытная, как в воду…  Молодец, профессор Ксавье, иди надень на себя наручники – и под арест.

Охранник долго гремел ключами, с омерзительной обстоятельностью отпирая замки. «Весело погуляли, мистер? Все уже спят. Мистер Леншер не с вами?» Замечательно! Чарльз влетел в кабинет, скинул пижонский пиджак в елочку на край кушетки. Он умоется, разбудит Майка и остальных… и что, дьявол забери, они предпримут? Из гардеробного зеркала на него уставились глаза Изабеллы Ксавье, пробирающейся по спящему дому после уик-энда в Нью-Йорке. Синие, обалделые… пустые. Нет, отец, я тебе удовольствия не доставлю. Без семьи Эрик не удерет, а в квартире Софьи есть телефон.

Проклятый колокольчик на лестнице. Охранник топает докладывать Майку, что ценный свидетель в особняк не вернулся. Чарльз отшвырнул галстук и в три шага оказался в коридоре. Эрик – пиджак волоком по полу, волосы мокрые, словно угодил под дождь. Небо не разверзлось, и гроза прошла стороной… серый смертоносный зигзаг разнесет в клочки, и пусть. Чарльз выпрямился, подставляясь прямому взгляду.

– Позвонил в полицию? – Эрик, крадучись, направился к нему. – Церберы на сворке?

– Я не… не думал, что ты сбежишь… из-за таких пустяков, – ложь свела губы, отозвалась болью в жестких чертах человека, который сейчас поймет: Чарльзу Ксавье до припадков страшно его потерять. – Давай поговорим…

– Пустяков? – легкий толчок, окрашенный в белое косяк за сведенными лопатками. Еще – и ковер в кабинете задирается под ногами. Пяться, отступай, тебя загнали в угол.

– Эрик! – шепотом, под стук захлопнувшейся двери. Они одни – и ночь за занавесями, последняя ночь в Европе. Срочный план… что угодно, любым способом… но зачем?

Громоотводам положено держать удар, когда в них лупят разряды. Плечи в жадных тисках, пряжки ремней вновь сцепляются – простой звук непреложен и искренен. Эрик исследует его – животом, бедрами, пахом, – позволяя чувствовать все до мельчайшей подробности. Полурасстегнутая рубашка трещит, Чарльз торопливо помогает, обрывая верхние пуговицы. Эрик прижимает его к себе, сдвигая захват на горло:

– Так пустяки?..

Он не умеет ласкать и дарить. Поле вдрызг проигранной битвы в расширенных зрачках, хрип в сорванном тембре. Урвать добычу, насладиться опустошающей разрядкой, выбросить прочь. Не зря та женщина в Бремене стреляла на поражение – ее использовали и вышвырнули. Удавка стала крепче. Чарльз перехватил душащую руку у запястья, потянул вниз – туда, где под саднящим соском гремело сердце. Эрика шатнуло назад, Чарльз удержал, нажал на взъерошенный затылок, пригибая взмокший лоб к своему плечу.

– Черт… нет, конечно нет… я наглупил… Эрик, остановись.

Руки вдоль тела. Вялая покорность взамен жажды насилия, борьбы – с заведомо предрешенным исходом.

– Не объясняй, – Эрик поднял голову, тенью светлых, точно припорошенных пеплом, ресниц прикрывая глаза, – пусти. Ну?

– Запри дверь, пожалуйста. С нашей стороны.

– Что?

Чарльз предупредил рывок, схватившись за подвернувшийся ремень. Повторил как можно внятней:

– Запри дверь, – и повел плечами, избавляясь от сорочки.

Он выпутывался из рукавов, когда замок щелкнул дважды. Раскинул руки, позволяя рассмотреть себя, поймал взгляд, где тревоги было больше, чем прочих уместных в подобной ситуации эмоций. Ситуации, параметры, маркеры – от лукавого, с ним, с ними, ни с кем еще такого не творилось; и тугое возбуждение било в виски, гнуло к полу, поднимало и кружило. Они сошлись подле стола, вызывающий блеск поверхности подсказывал решение, но Чарльз только шире развел ладони, принуждая Эрика повторить жест. Вот – печать к печати, линия к линии – скрещиваются пальцы; оглушающий ритм пульса встречает ответный –  каждой бьющейся жилкой.

– Ты такой…

До безумия хочется наглядеться, компенсировать себе недели любования на расстоянии. Подавленного восхищения, прикосновений, что не дошли до адресата –  подходящих сейчас и лишних в залитых светом офисах, на совещаниях, когда рискуешь нажить косоглазие и все равно запоминаешь всякую мелочь. Как Эрик отбрасывает волосы с лица, резким, томительно мужским движением встряхивая кистью, сводит ноги в лодыжках, вытягиваясь на стуле, эти длинные ноги, дающие хозяину стремительность лесного зверя и танцующую легкость. Как расправляет плечи, откидывая гордую голову, упрямо выставляет подбородок, прищуривает злые глаза, и морщинки бегут лучиками к колючим волосам на висках.

Доверяй мне. Доверяй себе. Чарльз не старался – безмолвная просьба током прокатилась по переплетенным нервам, отозвалась в бугорках прижатых друг к другу ладоней. Глядя на приоткрытые губы, что-то шепчущие с заполошной яростью, разорвал замок. И дернул за пуговицы чем-то испачканной сорочки. Эрик не сопротивлялся, ткань вмиг опала на ковер, звякнул расстегнутый ремень. Замри, я всего лишь… Вмять пальцы в крутой изгиб спины, где мускулы сходятся крыльями, вобрать ртом соленую кожу на ключицах, дотронуться до пружинистой твердости бедра… под рукой – толстый, кривой рубец, и не понять… кто мог такое сотворить, за что?!. хреновы черти, Эрик!.. Чарльз испуганно накрыл вмятину разом вспотевшей ладонью, встретил серую искорку смешка и сполз вслед за одеждой. Языком, там, где кромсали плоть –  залечить, убедить, умолить – пусть забудет…  – он поймал горячую дрожь, сдавленный выдох, и Эрик вздернул его вверх. Поцелуи в голую шею стерли картинку, Чарльз обмяк под ними и только выворачивался, пытаясь избавиться от брюк. Подожди, ты научишься, я научу, мы оба…

Ткань застревала, и Эрик попросту просунул руку в расстегнутую ширинку. Помочь не выйдет – Чарльз не мог разжать пальцы, обнявшие упругое, опаляющее, колом вспарывавшее кольцо, упирался лбом в покрасневшее под его губами плечо. И едва устоял, когда Эрик огладил ему поясницу, тут же передвинулся ниже. Удовлетворенный, почти животный стон сотряс обоих. Чарльз, преодолевая вязкое нетерпение, приспустил брюки, оглянулся. Широкая ладонь гладила его ягодицы поверх трусов – никогда намек на обладание не был так обжигающе однозначен. И оргазм – точно оплеуха от мимолетной, едва задевшей головку ласки. Он навалился на Эрика, быстрее, резче двигая пальцами. Остервенелое ругательство, рывок, теплая влага – и будто повторно кончил, требовательно вскидывая бедра. Оба застыли, страшась расцепиться – падение опасно близко, в гулкий туннель, в неизвестность.

– Еще?.. Еще… – голос Эрика плывет, искажается, спертый воздух рабочего кабинета не может настолько жечь… ткань трещит, поддается наконец, и Эрик мнет его там, внизу, больно, отчаянно. Чарльз втискивается в плоский живот, размазывая то, что соединило их, дышит сквозь зубы. Ново, немного оскорбительно. Чертовски хорошо. 

Он не знал, где нашел силы оторваться, оставить Эрика посреди комнаты. Одежду поднимать нет смысла – Чарльз потащился в санитарный закуток голым, с трудом переставляя ноги. Ванну на служебном этаже не предусмотрели, бездельники, раковина не заменит… Вода хлынула холодной струей, он отдернул руку, прижался к кафельной стене. Да что ж это… в промежности тянет, не хватило, мало… и лицо горит, словно исхлестанное. Кажется, он добился, господи, еще как добился…

Выручили тренировочные штаны, исправно укладываемые горничными на полку. Майки не нашлось, черт, у него же на теле все написано – крупными буквами. Уймись, ну!  

Чарльз кое-как пригладил волосы, плотно прикрыл за собой дверь. Улыбаться после сумасшедшей встряски – почти кощунство, и они смотрели друг на друга, как выбравшиеся на берег жертвы кораблекрушения. Слишком опустошающе, слишком ярко и невозможно. Эрик с привычной, всякий раз непостижимой способностью подчинять обстоятельства себе, уже застегнулся и даже отыскал салфетки. Листает журнал, катая желваки на скулах. Разве молния насытится одиночной грозой?

– Там есть раковина.

– У меня есть своя, – Эрик обернулся со странной неловкостью. Сейчас проведет ладонями по растрепанной прическе… угадал. – Прости, что набросился.

Чарльз обогнул стол, рассеянно передвинул бумаги. Что сказать?.. Если он все же ошибся, то, как они выпутаются теперь?

– Жалеешь? – внутри екает, вымораживает. – Я постараюсь…

– Чарльз, ты же великий… великий умник, так зачем бормочешь такую чушь? – Эрик толкнул журнал, тот шлепнулся на ковер, шелестнув страницами.

Руки на плечах не успокаивают, бередят пережитое частым гребнем. Короткий и крепкий поцелуй в затылок – не точка, первая запятая.

– Пойду, – Эрик выпустил его, ухмыльнулся, кивая на разбросанные тряпки, – на всякий случай, для биохимиков с профессорской степенью: имел в виду не это надругательство над цээрушным гардеробом, а то, что в машине. Я слышал консульского врача,  тебе нельзя дергаться.

– Ерунда, – не посмеиваться в измятый воротник рубашки – чересчур, и Чарльз дал себе волю, – ты же не распылил меня на атомы и даже в стекло не впечатал. Эрик!..

– Чарльз!..

– Моя очередь…

– Но я в гостях! – Эрик сделал движение притянуть его за пояс, стереть расстояние и остановился. В серой радужке будто таял лед. – Разрешишь вопрос? Личный.

– Конечно.

От Леншера банальности вроде «давно ты путаешься с мужиками?» не дождешься. К сожалению, не дождешься и «тебе было хорошо?» – уж он бы ответил. В подробностях.

– Этот немец, Дитрих фон Ланг – твой любовник? – а ведь Эрик всерьез – рот в нитку, щурит рысьи глаза. – Я мозги свернул, пытаясь догадаться, что заставило тебя взлезть в подобное дело. Немцы еще до войны ошивались в университетах, переманивали талантливых, особенно среди англичан. Мосли[2] их подкармливал…

– Фон Лангу под восемьдесят! – Чарльз накрыл сжатую в кулак руку своей. – Меня никто не втягивал, не предлагал заложить душу сатане, тем паче, британским нацистам. Найди выступления фон Ланга, убедишься, что он не маньяк.

– Я слышал как-то, потому и спросил, – Эрик непринужденно высвободился, – кто-то же должен был продать тебя ЦРУ.

М-да, а еще подкалывал ясновидением, «рентгеном» и прочими чудесами. В прошлом правота Леншера отыскивалась без задержек  – не вмешайся фон Ланг, студент Оксфорда, скорее всего, бросил бы радиологические исследования, полимеры давали куда больше перспектив.

– Стало не смешно?

Здорово и страшно то, как они считывают друг друга.

– Я объясню позже… это сложно, – Чарльз зябко обхватил себя за локти. Скоро утро, особняк начнет просыпаться. – Мой вопрос, полагаю, отложим.

– Ты про волосы? – Эрик встряхнул обсохшими прядями. – Ваши методы соблазнения, герр профессор, смущают неопытных… требовалось охладиться, по пути попался фонтан. Теперь можешь забавляться.

– Нет, я про шрам.

Он физически ощутил, как стальной заслон вернулся на место. Эрик скривился, подхватил с пола пиджак, выпрямился резко:

– Спокойной ночи.

Колокольчик не звякнул, даже шагов на лестнице не слышно. Чарльз оперся на стол, подставляя взмокшую спину предрассветному сквозняку. Ему, черт побери, не до забав. Использовать человека, все понимающего и разделяющего твои интересы, к его же выгоде – легко и правильно. Так он представлял положение еще в участке, в ночь после неудачи на складах Лоша. Ловить каждую возможность докопаться до истины, разложить по полкам результаты, вытрясти тайны четырнадцатого блока Аушвица… с подачи Эрика немецкое имя лагеря смерти въелось, не вытравишь! Фашистское клеймо на польском городе, Эрик намеренно никогда не произносит подлинного топонима. Прошлое для него – в настоящем.

Голова кружилась. Трудно сосредоточиться, если все еще ощущаешь на своих бедрах бесстыдную ласку. Чрезмерно живое воображение, не дающее скучать и впадать в депрессии – но не только. Что еще предстоит узнать о самом себе рядом с тем, кто замыкает время в мертвую петлю и разрывает ее в тот момент, когда меньше всего готов?

Вашингтон. Округ Колумбия. США

Он встряхнулся лишь перед въездом на широкое шоссе. Пирамидальные деревья, Чарльз вечно забывал их название, мелькали по сторонам дороги, норовя вновь спихнуть в транс.

«Обморочный иллюзион» – так Чарльз называл подобные состояния – случался с ним с детства, и прежде всегда удавалось уединиться, пересидеть наваждение. По-военному слаженные сборы, споры с Майком о порядке упаковки документации, берлинский аэропорт спецназначения, гул двигателей, ругань Ренли на Шиманского, усаженного возле туалета и комментирующего каждого мимо проходящего – все слилось в почти не воспринимаемый разумом фон. О, он читал исследования, посвященные феномену: психика отключается при перегреве, эмоции тухнут, как ненужная спичка. Изученное не помешало проглотить несколько таблеток армейского допинга – вреднейшая штука, но тут уж ничего не попишешь. Под равнодушием и вялостью бродили чудовища, обуздать их можно только осмысленным делом. Сутки полета – смазанный сон, больше похожий на потерю сознания; судорожные попытки перепроверить свои пометки; не запоминающиеся разговоры; впереди – русый затылок, расслабленно опущенные плечи. Эрик ни разу не обернулся, ни разу не встал одновременно с ним.

Несусветная, непредставимая и совершенно элементарная загвоздка. Именно от внешней простоты ее так трудно разгадать. Загвоздка, подвох, провал в логических цепочках – в вопросе Эрика о фон Ланге, в спокойствии, с каким охотник за наци согласился лететь в Штаты, в нервозности Майка, откровениях Шиманского, предстоящем визите к Даллесу. Абсолютно во всем. Они все же столкнулись с Эриком у туалета, разошлись в узком проходе под замечания потрясающего скованными запястьями Шиманского и окрики Ренли. Чарльз заперся в кабинке и долго рассматривал никелированные краны и вентили. С мозгами непорядок, и с телом тоже – на воображаемое прикосновение Леншера оно реагировало, как на действительное.   

Их встречали на трех черных «крайслерах» – ЦРУ удачно обновило парк. Рев моторов, блеск металла, солнце в зените после вечной берлинской приглушенности красок, гладь дороги и невысокий шпиль, там, где смыкаются пирамиды зеленых крон. «Белый дом, Леншер, посмотри», – Майк грузно развернулся на переднем сидении, ткнул пальцем в шпиль. Капитан стремится пробудить в их добровольно-принудительном помощнике патриотизм, не иначе. Эрик не ответил, точно растерял язвительность. Машины гуськом въехали в Туманную низину[3], оставляя позади ромбы Госдепартамента, ленту Потомака, вливающуюся в море одинаково ухоженных зданий, островки буйного кустарника. Чарльз с силой потер виски, принуждая себя очнуться. Они дома, а проклятый «иллюзион» может катиться подальше. Уже ночью будут в Грин Хилл, если, разумеется, за минувшие сутки оперативники не выследили Хеллингена.

В бывшей штаб-квартире Управления стратегических служб сохранялось нечто казарменное, впечатление не скрашивал ни летящий портик, ни малахитовые «часовые» на претендующей на изящество лестнице. Немного приземистое, вытянутое здание – предмет столичных шуток, неявного трепета. Туристам показывали отживающий свое осколок военной эпохи – времени правления армейского друга Айка, несгибаемого директора Смита, коего в кулуарах ругали солдафоном и вслух благодарили за полезную бдительность. Строгая выправка Смита соперничала с сибаритством Даллеса, но для нового директора ветшающая штаб-квартира была лишь неизбежным злом, промежуточным этапом на пути к сияющему будущему в Лэнгли, и отпечаток временности ложился на паркетные плиты и выбеленные стены. При Смите сотрудники заполошно носились по длинным коридорам, едва здороваясь; при Даллесе вошли в моду неспешные разговоры на площадках меж этажами, долгие перекуры и южная леность.

«Санаторий, ей богу. Когда уже уберемся из этой мутной задницы?» – Майк, да и прочие разведчики вечно изгалялись над названием района, приютившего службу в самом ее начале, но сегодня полный перебор. Эрик вопросительно поднял бровь, и Чарльз поспешил объяснить нюансы перевода. Требовательно заглянул в суженные глаза – только не сорвись, сохраняй спокойствие, я все улажу, я разберусь… Эрик улыбнулся краем рта, и обморочный припадок сгинул. Для беседы с Даллесом нужна вся собранность, на какую он способен, ибо сражаться придется за двоих. Сражаться… странная оговорка. Он дома, здесь не с кем воевать.

У помощника директора была походка похмельного шалопая – при Смите такого б не пустили и на порог. Ну, при бравом генерале и научным консультантам закрыли б вход в святая святых, вероятно, потому президент и перевел старого друга к себе поближе – на должность почетную, но пустую. Лихие годы, когда генерал, не закончивший Вест-Пойнт, мог командовать внешней разведкой, безвозвратно растворились в, гхм, мутной заднице.

– Мистер Ксавье, директор ждет вас. – Наверняка участники Бернской комбинации[4] тоже долго обманывались пляжным добродушием Даллеса и его выбором доверенных лиц. – Мистер Стрейт, для ваших подопечных приготовлены камера и кабинет. Оперативная группа привезла фотографии.

Отлично. Чем быстрее Эрик посмотрит снимки слежки за рестораном Ферека Шиманского, тем успешней они определятся с поисками. И все же, глядя в прямую спину уходящего на допрос Леншера, Чарльз трусливо загадал: пусть Хеллинген пока на снимках не обнаружится. Крошечная передышка нужна всем, как воздух. Будь уж до конца честным: это тебе требуется отдых, сон в собственной постели, прогулки по аллеям Грин Хилл, встреча с Бекки… ясность и сосредоточенность, без них так и пробарахтаешься в шелухе.

****

Даллес словно б тоже сидел на чемоданах – элегантность приемной здорово портили ящики и кофры. Докладная записка конгрессу об окончательном переезде в Лэнгли еще рассматривается конгрессом, а директор уже пакует вещи?

«У мистера Даллеса восточный отдел, явились вне расписания», – доложила секретарша певучим голоском, и Чарльз со вздохом опустился в кресло. Развязный помощник, впрочем, великолепно исполнял свои обязанности. Отправил девушку за кофе и лимонадом, пересказал последние новости – сплетни, точнее. Словесное недержание некоторых кадровых разведчиков поразило Чарльза еще в первый приезд сюда – вместе с фон Лангом и итогами студенческой работы подмышкой. Кабинет тогда занимал генерал Смит, стены украшали не французские пейзажи, а портреты вояк-северян, но служащие и при прежнем руководстве вовсю трепали языками. Искусство вытянуть из собеседника все, не сказав при этом ничего, давалось немногим, в среднем на тебя просто обрушивали поток малозначащей информации.

«У нас трагедия, да-да, в третьем отделе, Брустер застрелил жену и выбросился из окна…а, уже слыхали?» Заместитель начальника отдела, где занимались гипнозом, всегда был странным, в Берлине известие о случившемся Чарльза не удивило. Теперь же «иллюзион» любые данные окрашивал в один цвет – параноидальный. Сходить в уборную, пощупать макушку – не прорезалась ли лысина?  Для чего преуспевающему сотруднику убивать жену и кончать с собой? При всей болтливости помощник Даллеса не рвался об этом сообщить, хотя внутреннее расследование закрыли. «Ящики? Притащили восточники, ну, они частенько добавляют хлопот… Мистер Ксавье, вы ведь только из Берлина, что там с туннельным скандалом? Наши уверены, красные отомстят». Чудаки, какая месть хуже того, что уже устроили им русские? Больше года помалкивать об обнаруженном под своим штабом туннеле, сливать фальшивки, а потом закатить политическое цунами – вплоть до ООН? Наверняка коммунисты огорчились, когда непредупрежденные солдаты случайно выкопали американский провод, и замять интригу стало проблематично.

Под перечисление вариантов отмщения а-ля Коминтерн в дверях образовался табунчик восточников. Здороваясь, Чарльз подметил характерное для побывавших на беседе у Даллеса выражение. Зубры шпионажа смутно чувствовали: босс опустил их ниже Туманного дна, но определить в чем именно выразилось порицание, не могли. Даллес и публичные выволочки несовместимы. Директор покачивал стильной трубкой, изрекал парочку афоризмов, непонятных без степени бакалавра как минимум – и человек исчезал из разведки. Перед каждой операцией Чарльз прикидывал уровень своего влияния на главу ЦРУ – семейный капитал и связи давали независимость, но суть заключалась не в них. Однажды, во время частной прогулки на яхте,  Даллес показал статистику советских технических университетов. «Русские штампуют тысячи физиков, математиков, химиков и биологов – в остатке оседает десяток Ландау и Капиц, вкалывающих за смешные деньги в жутких условиях. Чтобы вырастить подобных мастодонтов в США и обеспечить отдачу, требуются миллионы». Профессор Ксавье не тянул на динозавра научного мира, но ему было двадцать восемь лет, а Ландау и Капиц в распоряжении разведки не наблюдалось. Директор вынужден считаться с ним, только и всего.

– Чарльз! – Аллен Даллес поднялся ему навстречу, небрежно откинув полы светлого пиджака. Рядом с директором маячил высокий мужчина с холеным, тонким и совершенно незнакомым лицом. Их двое – совсем плохо. И судя по вальяжности второго, тот весьма близок к боссу. – Я ждал вас с нетерпением! Тест-группа уже набрана, придется, правда, съездить за ними в малоприятные места, но управление готово оплатить перевод поближе. И познакомьтесь: мой новый консультант по планированию Ричард Бауэр. Ричард – профессор Чарльз Ксавье. Человек, который принесет нам победу.

– Взаимно, Аллен, – Чарльз пожал крепкую руку Даллеса и – вялую, холодную – его нового фаворита. – Простите, но о какой тест-группе идет речь?

Манера директора почти безошибочна; напоминать себе, что хитрости и изворотливости нынешнего шефа разведки западный мир обязан весомым плацдармом в Европе, не приходится. Ошарашить, оглушить, выдать то, чего собеседник гарантировано не знает, сразу захватить ведущую высоту… с первой беседы с хозяином безупречно обставленного кабинета – оазис вкуса посреди казармы – Чарльз научился сбивать интригу прямыми вопросами. Он не играет в статусный пинг-понг ЦРУ, ему безразличны кадровые перемещения и подковерная борьба. Интересно, куда Даллес дел прежнего консультанта? Занятость ближайших помощников директора делала должность почти заместительской. Весомая фигура в службе. И крайне непривлекательная.

– О, Ричард ознакомит вас в деталях… – точно опытный маэстро, Даллес повел неизменной трубкой, выпуская на сцену Бауэра. Чрезмерно узкие губы, глаза «в кучку», чтобы скрыть движения души – от этого типа несет лицемерием. – Но вначале окажите такую любезность мне. Чем осчастливит подданных его величество?

Ему начала надоедать неуместная шутка, вот что. За время европейского турне в ЦРУ закрутили очередную фантасмагорию вроде идиотского туннеля. Специалисты по прослушке чуть не на коленях умоляли босса не прокладывать кабель, доказывая, что коммунисты засекут его мгновенно, но центр их проигнорировал. Даллес, в сущности, ловкий фокусник. Удастся финт – он получит лавры, провалится – директор выведет себя из-под огня.

– Нам, увы, пока нечего испытывать на тест-группах, – Чарльз опустился в глубокое футуристически изогнутое кресло, – есть кое-какие успехи, но без полного архива Хеллингена эксперименты слишком опасны.

– Рискну предположить: не опасней казни на электрическом стуле в Синг-Синг или пожизненного в Алькатрасе, после того, как вы лично произведете отбор кандидатов,  – голос нового консультанта прошелся по нервам ржавой пилой. Ричард Бауэр вызывал рефлекс, сходный с тем, что демонстрирует кролик перед удавом – страх. – Насколько я уяснил из отчетов, нам необходимы молодые, предельно здоровые мужчины?.. После отсева заключенные подпишут отказ от претензий, добровольное согласие. Сведения начальников обеих тюрем весьма воодушевляют, мистер Ксавье. В Синг-Синг выразили желание участвовать в программе сто одиннадцать заключенных, в Алькатрасе – шестьдесят четыре. Досье в моем офисе, распоряжусь, чтобы вам доставили немедля.

«Вы станете колоть плутоний домохозяйкам, солдатам и школьникам, и когда они передохнут…» Эрик немного погрешил в прогнозах. Заключенные с радостью подпишут любой паршивый документ. Синг-Синг и Алькатрас – филиалы преисподней на земле, а за электрическим стулом вовсе ничего нет. Даллес попыхивает трубкой, экзотически пряный дымок вьется к потолку. Ерунда! Директор попросту отвратительно информирован. В ЦРУ обычная история, вопиющий беспорядок… тот же юнец в приемной напутал и доставил не те папки, Даллес поленился вникнуть в научную заумь, положился на Бауэра, а тому, видно, не терпится взлететь по карьерной лестнице.

– Аллен, боюсь, вы неверно меня поняли, – Чарльз наклонился вперед, всматриваясь в приветливые черты, – хотя я лично составлял половину отчетов и проверял данные капитана Стрейта, очевидно, здесь вкралась ошибка. Мы не вправе ставить опыты на людях сейчас. Испытуемые погибнут мучительной смертью. У меня на руках обрывки нацистских экспериментов, и только исчерпывающий архив, показания Хеллингена покажут нам, бита эта карта или есть надежда.

Они не переглянулись. Конечно же, внутренняя дисциплина тертых разведчиков не допустит откровенного конфуза. Но Чарльз поклялся бы: между Даллесом и его выскочкой прошел опознаваемый лишь интуицией сигнал.

– Мистер Ксавье, убежден, вы представляете, насколько важно отчитаться о положительном результате до президентских выборов, – Бауэр как будто проглотил свой речевой аппарат. Губы втянулись вовсе, и слова вылетали с шипением. – ЦРУ под вашу программу выделяет огромные средства. Если вы не можете обеспечить успех, то встает вопрос о смене руководителя научной части.

– Вы предлагаете мне подложить президенту Эйзенхауэру свинью? – В отличие от Даллеса, Бауэр – элементарный, как инфузория-туфелька, функционер. И брать его надо доступными извилинам карьериста доводами. – Я верно трактую вашу идею? Выдать фашистские пытки, совершенно, кстати, бессмысленные, за создание американского суперсолдата? Прежде чем угрожать, подумайте, как воспримут это конгрессмены. И про реакцию общественности не забывайте.

– Мистер Ксавье…

Чем собирался крыть Бауэр, осталось неизвестным. «Ричард, довольно», – не окрик, даже не приказ. Увещевание любящего дядюшки. Бауэр умолк, а Чарльз разжал хватку на подлокотнике. И впрямь ерунда. Даллес исключительно вменяемый политик.

– Чарльз, безусловно, если программа не созрела для испытаний, мы их отложим, – директор постучал трубкой о пепельницу, – те, кто ввел меня в заблуждение, будут наказаны. Но заключенных мы придержим. Ричард, сколько смертников отвечают нашим параметрам?

– Они не все смертники, Аллен. Некоторые осуждены на большие сроки, но встречаются и приговоренные к пяти-семи годам.

Кажется, он поторопился отказаться от административных козней. Никогда еще Чарльзу не хотелось выкинуть кого-то на улицу с волчьим билетом, но, похоже, час настал, и кандидат сомнений не вызывает. Бауэр – дурак и садист, не лучше той нацистки Саксон из безумных рассказов Эрика. Заключенный с маленьким сроком мог согласиться на эксперименты лишь в одном случае. Его не предупредили об уровне опасности.

– Приблизительно, тридцать процентов подходят полностью – физически и психически здоровые мужчины от шестнадцати до тридцати пяти лет…

– Несовершеннолетних исключить, – Даллес утрамбовал новую порцию своего гаитянского табака. – Где вы вообще откопали мальчишек в Синг-Синг?

– Не сомневайтесь, там водятся юные монстры. Вольф Ведан, к примеру, – Бауэр потрясающе шустро оправился от пинка. – Охрана молится, чтобы тот решился бежать или кинулся на кого-то с оружием, тогда Вольфа по совокупности отдадут «старой коптильне», которой он избежал из-за возраста.

– Ну, Ведана оставьте. – От приятного в других условиях дымка тошнило. Обошлось, Даллес не отдавал распоряжений. Отчего так дурно? – Это же он расчленил тех малышек в Сан-Франциско? В целом, пусть в программе участвуют только приговоренные к казни. По крайности – к пожизненному без апелляции. Вам ясно, Ричард?

Бауэр с апломбом кивнул, словно медаль на грудь повесил. Даллес отложил трубку, выбрался из-за стола.

– Превосходно. Ричард, вы свободны.

Длань, вершившая судьбы трех континентов, величественно простерлась и опустилась Чарльзу на плечо.

– Хеллинген знал цену своим сокровищам, придется повозиться, – дружелюбие директора зашкаливало. – Чарльз, как вам берлинская архитектура? В сорок пятом город выглядел кошмарно, но говорят, немцы восстановили своеобразие и помпезность… Удалось ли вкусить европейского шарма?

Чарльз натянул улыбку, догадываясь, что его мимика сравнима с бауэровской. Минут двадцать Даллес станет изображать искушенного ценителя прекрасного, он потерпит. И между похвалами пиву и ампиру постарается избавиться от куратора. Майк и Эрик немедля возжелают крови кабинетного убийцы, а роскошь дальнейших раздоров в группе непозволительна.

****

Даллес продержался около часа – рождественские сюрпризы на излете лета. На беседы с фон Лангом о древнегерманских манускриптах директор тратил куда меньше, как и на треп о специфике выращивания орхидей в климате Вашингтона с физиком Горингом. Между восторгами берлинской оперой, куда Чарльза не загнали б и под дулом служебного «кольта», и разглагольствованиями о слабости канцлера Аденауэра к мелодрамам, удалось ввернуть сомнения в профпригодности Бауэра. Даллес смотрит на ученых, точно сам Чарльз на три заказанные под Бременом «изабеллы» – дорого, очень хлопотно, но ведь хочется. Пусть заплатит еще. В конце концов, даже миф о суперсолдатах укрепит шансы Айка, это стоит отказа от услуг зарвавшегося честолюбца. «Ричард талантливый администратор, Чарльз, я люблю собирать вокруг себя неординарных людей. Вы тому отменное доказательство. Но, коль скоро алмаз бриллиант режет[5], я прикину, как избежать трений». Уже окрыляет. Еще б спину перестало ломить. Даже Эрику он не сможет рассказать об испытанном ужасе. Тем более – Эрику.

Леншер в компании капитана Стрейта нашелся там, где и должен был: в отделе наружного наблюдения. Раздраженные нотки в заковыристых ругательствах Майка отличный индикатор – агенты не засекли Хеллингена. В полуметре от двери Чарльз схватился за косяк, пересиливая дурноту. Вот теперь ему нужен двойной бурбон и вдобавок пара суток сна, иначе списывай в резерв.

– Чего с тобой? – Майк проницательно подвинул стул к столу, где в аккуратных стопках лежали фотографии. – Привидение Линкольна гонялось по коридорам с воплями о полугодовом отчете?

– Ну, не настолько ужасно.

Снимков много, разделены на группы: в ресторане, на стоянке, возле неприметного двухэтажного дома, в парке, рядом с парадным типичного мужского клуба для среднего класса – Шиманский наладил свое эмигрантское бытие. Перед Эриком фотографии разложили веером. Леншер взял одну и пихнул по столешнице. Порог для него давно перейден – такое спокойствие острее ненависти. 

– Любуйся: пан Ферек. – Моложавый подтянутый брюнет глядел прямо в объектив. Ничего особо примечательного, разве выправка военного в отставке и шрам над губой. – Ныне Джон Соровский, владелец ресторана на Кони-Айленд, вице-президент клуба «Варшавские соратники».

– А тут, ну вроде как… эм… ну, в общем, мужик, который таскается к Шиманскому, – Майк покосился на Леншера с очевидным сочувствием и выдернул из стопки очередное фото – парень лет тридцати, в недешевом костюме. – Наши считают: бывший капо его содержит, папочка, или как оно называется. Приходит к Шиманскому несколько раз в месяц, остается ночевать. Другие тоже ходят, но этот гораздо чаще.

Стрейт выразился с не свойственной ему вежливостью. Щадит вкусы того, с кем приходится тесно общаться?

– У Ферека и в лагере были «сыночки», – Эрик полез в карман, вытащил пустую пачку сигарет, с досадой швырнул ее в корзину для бумаг. – На этого, как его…

– Росс Кэмптон, двадцать девять лет, нигде не работает, живет с матерью.

Определенно, скоро повалит снег, Майк и Эрик начали сотрудничать! Еще в самолете капитан набрасывался на Леншера.

– Да, спасибо, – в серых глазах ни тени усталости. Увезти Эрика в Грин Хилл будет сложно. – На Кэмптона можно не обращать внимания, не отслеживать. Шиманский относился к своим партнерам, как к грязи. В серьезные вещи не посвящал. Ребята, вот что… в группе наблюдения мой КПД выше, чем у ваших спецов. Я узнаю Хеллингена, клянусь. Пусть он за десять лет превратился в африканку с шиньоном, я не пропущу… сэкономим время и деньги.

Следовало ожидать. Чарльз уперся локтями в стол, преодолевая соблазн разлечься, точно школьник на утомительном уроке. До сегодняшнего дня нацисты были для него тем, что невозможно терпеть на одном с тобой шарике. Лощеный американец Ричард Бауэр, никогда не носивший свастику, подозрение, что Даллес одобряет садистскую идейку, перевернули представления вверх дном. Шиманский и Хелленген заслуживают Синг-Синг, «старую коптильню» с проводами, но ведь прошло много лет, у зверья вырваны зубы… Он уговаривал Эрика оставить прошлое там, где ему и место, но Бауэр словно б выскочил из Освенцима; не фантом, не персонаж фильма о войне – реальность. Проклятая, тупая измотанность…

– Слушай, Леншер, – Майк настойчиво потянул к себе край снимка, на котором Шиманский обнимался с каким-то пожилым антифашистом у входа в клуб Сопротивления, – я, хрен с тобой, понимаю… иногда просыпаюсь, вижу морды гансов, деревню, где они половину народа пожгли, половину постреляли, так бы и!.. Мы их тогда отправили в штаб, наш майор орал, что его под трибунал, если пленных кончим… а я б к стенке гадов, да не судьба. Впереди еще деревня была, Лепелье или Летелье, не разберешь. Не возьми мы жопы в руки, немцы б и там мясорубку устроили.

– И к чему твоя исповедь? – «генератор» заряжается от чужой ярости,  вон как скулы побелели. – Я задал вопрос…

– К тому, что сам хочу Хеллингена прищучить! – Стрейт грохнул кулаком по ближайшей глянцевой стопке. – И наружка хочет, уж поверь. Энди, Бойл, Джимми – они все воевали, в лучшем виде фашиста отловят. Джимми Дахау освобождал, по сей день трясет… Но тебя начальство на пушечный выстрел не подпустит, им не тушка недорезанного фюрера бюджет организует – показания его. Ты езжай в Виргинию и удержись от идиотских выходок, усек? Потом выпьем, когда материалы в суд сдадим… выпьем, чтоб немецкая шельма угодила в ад, вместе с педерастом хреновым.

****

Удачно Майк обрушил на Эрика страстный монолог. Леншер без споров забрался на пассажирское сидение одолженного Чарльзу черного «крайслера». Проехать бы вдоль Потомака, показать толком Белый дом и Госдепартамент, но Чарльз почти висел на руле. Повезет – они вернутся в столицу через пару недель. И еще больше повезет, если перемелют отчужденность. Болезненная догадка – и почему он так туго соображает? – запрещала расспросы. Эрик подробно описывал окружение Хеллингена, упомянул и о гомосексуализме Шиманского, о «гареме» из несчастных мальчишек… Эрику было только пятнадцать, когда поезд из гетто Лодзи привез его в лагерь.

– Меняемся? – Река уже поблескивала вдали, бежали ряды белых, кремовых и песчаных одноэтажек. Правительственная трасса утыкана полицейскими, как еж иголками, прав у Эрика нет. Положимся на неприкосновенность госномеров. – Иначе сутки будем ползти. Ричмонд примерно в ста семидесяти, плюс пятнадцать – до городка Грейт Гроув, оттуда усадьбу не прозеваешь. При нормальной скорости к вечеру доберемся.

Эрик, кажется, ждал предложения, а Чарльз обрадовался сговорчивости. Съехать в кресле, пристроить раскалывающуюся голову и попытаться утрясти прихотливые узоры мозаики. Чем уничтожить опыт насилия? Тяжело сравнивать с воспоминаниями о романтике студенческих вечеринок, но в корне подходит. Сокурсник, не скрывавший интереса, лужайка под оксфордскими елями, комнаты общежития, забитые веселящимися оболтусами… Сильное возбуждение до – впрочем, направленное не на объект, на сам факт. Резкая боль в процессе и унизительный стыд после. Стоя в приемной врача деликатнейшей специализации, Чарльз легонько приложился затылком об стену. Накурился дури, залил алкоголем – ну, разумеется, контролировать партнера не вышло, а того понесло с ирландской удалью… С законченным наркоманом Келли и после творилось неладное, они быстро расстались. Тринити – гибкий, ловкий, выделывающий невероятные трюки на брусьях – отдал инициативу Чарльзу, и это обескуражило. В постели актер стелился под любовника – другая крайность, отталкивающая в равной степени. В области «настоящего секса», гхм, у него небогатые варианты для анализа. Мерзко, не имея прямых данных, подозревать, что с Эриком могли сотворить… невыносимо непоправимостью. Куда ни повернись – всюду грязные сомнения и страх не справиться. Вина Бауэра и собственного неумения думать.

– Чарльз, хватит! – на спидометре цифра восемьдесят, а Эрик не следит за дорогой. – Давай купим тебе аспирин и снимем мотель.

– Все в порядке. Не отвлекайся.

– Ну да. А зубами ты скрипишь в эйфории после сеанса с начальством, – Леншер крутанул руль, уходя от перегруженной фуры. Волшебно он все-таки водит! – Что там случилось? У Даллеса.

– Скажу. Потом.

Когда получится поверить в болтающиеся на ниточках домыслов заключения.

– Счет, герр Ксавье, накапливается. Уже второе «потом».

Ого, девяносто миль… он позвонит Бекки из дома, позовет ее. Но вначале выспится и убедится, что Софья с братом всем довольны.

– Я никогда не стану тебе лгать, а правда… словом, я запутался, глупо запутывать еще кого-то, – пора применить тактику охотника за нацистами и сменить тему: – А ты случайно не спас Майка от разъяренного призрака Линкольна, пока я развлекался у Даллеса?

– О, Стрейт подобрел внезапно. Меня терзала ваша наружка, Майк куда-то исчез, вернулся злой, точно сотня бесов. Дальше ты видел, – Леншер негромко засмеялся. – Еще капитан сказал: если у меня к Шиманскому претензии интимного свойства, то он подержит гада, когда я буду рвать его на куски. Пришлось развеять ореол мученичества.

– Зачем ты насмехаешься над этим? – Чарльз потер глаза, скоро начнет жалеть о берлинской тусклости. – Я тоже решил… прости. Эрик, мы обсудим…

– Нечего обсуждать. – Теперь они гнали на пределе, но, похоже, для Леншера скорость – сестра родная. – Шиманский отбирал парней из свежих партий, ну, чтоб не мешок с костями. И на меня нацелился, только чуть погодя. Полез – и я его заложил Хеллингену вместе со всей польской бандой. Ни ты, ни Майк ни при чем, но американцы могли врезать гансам в сорок третьем… Знаешь, последняя «куколка» пана Ферека, щуплый такой, лет шестнадцати. Жил до войны на Маршальской, объедался марципаном… он так боялся умирать. Хеллинген приказал: всех. Их построили. Мальчишка завизжал, до сих пор слышу. Забавно, этот Росс или как там, в курсе, кто его обнимает по ночам?

Жесткая рысья усмешка, руки на руле, как на гашетке. Осязаемая отверженность.

– Эрик, пожалуйста, – наплевав на опасность врезаться в голубой «шевроле», чей водитель поспешил убраться, Чарльз дотронулся до вздернутого плеча, – я предложил обсудить не Шиманского – нас с тобой. Мы едем в Грин Хилл, и я должен убедиться, что ты со мной не вынужденно.

– И тут нечего обсуждать, – открытый взгляд из-под ресниц – злость и разочарование, но честные, – за исключением года в Веймарской тюрьме, я всегда нахожусь там, где хочу. Спи, Чарльз. Указателей достаточно, по-английски читаю, не заблудимся.

– Хорошо, – его отпустило мгновенно, точно вкололи ударную дозу морфина. Солнце легло на веки, щекотно погладило и сразу исчезло, Эрик опустил щиток. – Разбуди у границы штата.

– Не заснешь, остановлю машину и выкину на траву.

Разморенная гулкая тишина шептала что-то еще, ворочала, убаюкивая, встряхивала, чтобы уложить поудобней. «Хеллинген приказал… их построили… до сих пор слышу». Эрик наблюдал за расстрелом заключенных, обслуживающих блок номер четырнадцать. В панике перед наступлением русских нацисты уничтожали свидетельства, штандартенфюрер послал расстрельную команду. Уцелели двое – некий Рудольф Липецкий, скончавшийся в госпитале красных от множественных ранений, и Эрик Леншер. В досье штаб-квартиры, посланном в Берлин, в графе «состояние при помещении в лагерь для интернированных» значилось: удовлетворительное. Ни ран, ничего. Эрик не рассказывал, как избежал казни. Чехол на сидении колючий, царапает щеку, ноги затекли… спать, боже мой, спать, задушить дурацкую паранойю.

****

Ветер шевелит волосы, ласкает – напоенный запахами надвигающейся осени виргинский ветер. Окутывает прохладой, исцеляет густыми сумерками. И спина не болит… под головой отдающий кожей и сигаретами сверток, впереди рассеянный желтоватый свет. У дороги сожженный молнией дуб – ребенком Чарльз воображал, будто в трухлявом стволе поселились гномы, выманивал их на доллары и мамины кольца.

– Эрик…

– Вроде приехали. Боюсь, не туда.

«Крайслер» стоит на обочине, темень скрадывает очертания – не поймешь, рассвет или закат. Янтарное зарево над горизонтом, еле различимый в шорохах треск цикад. Он, что, весь путь продрых? Совесть явно в том дубе потерял – вместе с обручальным изумрудом Изабеллы Ксавье.

– Сейчас… ты меня разбудил? Сделай так еще раз. Мы дома.

– Сомневаюсь. Прикатили к поместью лорда.

А прежде ты касался меня не пальцами, хотя все равно не убирай… Чарльз потянулся к треплющей волосы ладони и проснулся окончательно.

– Это Грин Хилл. – Башни нависали над рощей, над городком в неглубокой долине, заслоняли золотое сияние. – По тропинке направо и в ворота.

Устало заурчал мотор. Эрик осторожно забрал куртку, накинул себе на плечи. В тесноте салона смешок подстегнул язвительностью:

– Нас встретит дворецкий в ливрее? Вот незадача, я парик и фрак в Берлине забыл.