НЕВОЗМОЖНЫЕ СКАЗКИ МИРА ИНСААР

  ILANAL

«– И пробовать не стоит, – сказала Алиса. – Нельзя верить в невозможное.

– Хочу сказать, ты мало тренируешься, – сказала Королева. – Когда я была в твоем возрасте, я всегда занималась этим не менее получаса в день. Бывало, ещё до завтрака мне удавалось поверить в шесть невозможных вещей».

Льюис Кэролл

«Алиса в Стране Чудес»

 Предупреждение: три кумушки как-то в скайпе размышляли о невозможных пейрингах в мире Инсаар. И вот  что получилось.

Бета: ReNne

****

Вещь  невозможная первая: Север Астигат/Квинт Легий Иварийский.

СЛУЧАЙ НА ОХОТЕ

– Ты ЕГО потерял!  Я же просил следить за ним! А ТЫ его потерял. Прекрати  бормотать  себе под нос что-то невнятное!  И не гляди на меня с виной во взоре! Нет, сердитое бурчание тебе тоже не поможет. Ты обещал присмотреть за гордостью всего литературного мира и его ПОТЕРЯЛ!!!

Север Астигат покаянно отвел глаза от разозлённого лица любовника, перевёл взгляд на тихо стоящего рядом Брена. Поддержкой со стороны брата и не пахло. Удручённо вздохнул, поняв, что помощи не предвидится. Поёжился.  Холод пробирал даже сквозь тёплые меха. Моросил мелкий дождь со снегом. Темнело. Идея зимней охоты, ещё вчера такая привлекательная, теперь стремительно всю свою привлекательность теряла. Охота сегодня не задалась. А ведь за ужином ему казалось: возможность провести целый день в лесу так хороша! Это  позволит назойливому гостю отвлечься от цитирования глупых виршей вперемешку с улыбочками и лестными словами, обращёнными к младшему брату и к карвиру Севера, и великий поэт, наконец, сможет заняться чем-нибудь ещё. Каждый раз, когда именитый гость, изящно подбирая вилочкой кусочки мяса, сообщал Илларию  о красоте простой непритязательной жизни, Севера передёргивало. Про себя керл решил:  если «слава Риер-Де»  ещё раз обзовёт его столицу «таким милым городком», он убьет Квинта Иварийского собственноручно. По крайней мере, Север мог рассчитывать, что в заварушке Райн Рейгард придержит остальных.  Стоя за спиной Брена, командир когорты неизменно темнел лицом, замечая, как эта сладкоголосая птица ривов – ворона вороной с виду! – хватает Брена за коленку, обращая внимание наместника Лонги  на особо удачную… как это?.. рифму. Но сейчас даже Райн смотрел на своего керла осуждающе. Верно, раздвоенный язык Астигатов растерял всю сноровку, когда  в ответ на смущённое карканье кудрявого мошенника,  что к охоте в зимнем лесу он не привык и плохо ездит верхом, Север пообещал лично приглядеть за Солнцем ривской поэзии. Райн же всегда придерживался взглядов, что, давши слово, его нужно держать.

Прочие спутники тихо мокли в сторонке,  явно не собираясь вмешиваться в ссору обоих правителей и зная по опыту, что обойдется себе дороже. Глаза Иллария  напоминали кромку льда на замерзающей Лонге,  на лбу брата собрались морщинки. Выбора не было. Что ж, отец всегда говорил: если поделать ничего нельзя, нужно делать то, что должно.

– Лар, поезжай домой. И Брена забери. Не дай Лесной дух,  простудится ещё! Возьмёшь с собой треть дружины, остальных поделим между мной и Райном. Мы с ним прочешем лес, будем искать этого вашего… трезена.

– Почему трезена? – тихо поинтересовался мелкий.

– Потому что незваный гость хуже трезена, – отрезал керл. – Я ЕГО не приглашал.  Но поскольку пригласили его ВЫ, то я всё-таки не могу считать, что он хуже.

Убедившись, что брат хорошо закутался и отбыл во дворец в центе отряда – по всем правилам дислокации, Север обернулся к подтянувшимся воинам: «Кто из вас видел кудрявчика последним?» Затяжной спор прояснил, что часть отряда видела рифмоплёта  «воооон там –  у брода через ручей», а часть – «возле пустой берлоги, где мы спугнули вепря». Брод был дальше, поэтому туда он отправил Райна. 

Поэта они нашли уже в полной темноте. Прислонившись к кочке, тот нянчил вывихнутую ногу, шипя от боли. Лошадь Квинта смирно паслась в сторонке.

– Эта скотина меня сбросила.

Север ухмыльнулся  – в первый раз за последнюю декаду. Оказалось, Гордость и Слава мира вполне может говорить человеческим языком. А то иногда за обедом керл вообще терял нить разговора, особенно если во время оного начинали упоминать каких то мертвяков, кропавших бесконечные стихи.

– Лошадь, – вразумительно объяснил он, стараясь говорить раздельно и чётко, –нужно привязывать, раз уж ты с неё упал, – подумал и добавил: – или стреножить. Пешком отсюда не выбраться. Дай-ка сюда ногу!

С отвращением глянув на протянутую конечность, он резко дернул её, вставляя сустав на место. Раздался крик. Но керл с удивлением отметил, что эта… ворона иварийская кричала не громче любого воина, попавшего в подобные обстоятельства.

– На выпей! Легче станет, –  Север протянул Квинту флягу с недавно завезённым купцами виском, крепким пойлом откуда-то с далёкого запада. Поэт глотнул, захлебнулся, закашлялся, но тут же глотнул снова. Керл достал из седельной сумки тряпку и сноровисто перевязал ногу охромевшему писаке, слушая его сдавленные ругательства. Смотри-ка, выражается знаменитый поэт не хуже легионеров. Пожалуй, некоторые обороты были керлу в новинку, стоит запомнить. Вот так, дала Мать-Природа дураку по шее, сразу на человека стал похож! А держится!..  ничего так. Север вспомнил себя самого. Ндааа,  когда ему довелось с больной ногой таскаться, он тогда орал и бранился громче. – В темноте дорогу искать не будем, заночуем в лесу. Как ты там высказывался?  Единение с природой порождает новые образы?  Давай помогу встать. Пошли, вон там костёр уже разжигают.

Вечер они провели, греясь у огня, распивая виск и заедая его вяленым мясом.  Чудно! В лесу Квинт превратился во вполне приятного собеседника. Кроме скучных стихов, он умел распевать песенки, от коих даже бывалые воины дружины Севера краснели,  как девицы перед строгой свекровью. А юность поэта в доме его отца-корабельщика, оказалась до смешного похожа на юность самого керла. Отцы же у них оба были те еще гады ползучие, но дело свое знали. Керл долго хохотал, слушая рассказ,  как отец поэта пытался обучить того отличать в море дорогу по звездам. И как  порол сына веревкой за то, что Квинт чуть не потопил трирему у причала.

Фляги стремительно пустели, пить рифмоплёт умел тоже. Таковы они все, имперцы, когда носы свои аристократические не морщат. Север одобрительно протянул Квинту следующую флягу и сам не заметил, как начал рассказывать то, о чём редко говорил даже с Ларом на ложе. О квестуре. О стылой любви к гордому аристократу. О безнадежности того дня, когда юный варвар пригласил старшего квестора в лес на прогулку.  Об учебном  мече, приставленном к груди имперца.  О том, как думал, глядя на побеждённого в драке соперника:  всё, всё,  никогда…

– Он смотрел на меня, понимаешь. Губы сжаты. А в глазах тоска смертная. И вопрос такой: «за что?»  Старик мой, Брендон Астигат, прав был,  конечно.  Отец далеко вперёд смотрел. Уходить мне надо было, воевать пора пришла. А только я взгляд тот Лара, как вспомню, каждый раз думаю: лучше б я там лег. Да я бы ему и задницу подставил, лишь бы слово сказал! Вот прямо в пыль упал бы – и подставил. Я же на него больше года глядел, чуть не молился на него…  и казалось, что и он хочет...  Я и сейчас иногда не верю, что рядом он, мой Лар.  Что на ложе со мной. И в радость ему,  я знаю. Теперь-то знаю.  Но в юности… – Север удивленно замолчал.

Его собеседник сдавленно хихикал, чего керл меньше всего ожидал в ответ на свои откровения. Глаза Квинта сияли. Поэт, забыв о боли,  сам не заметил, как вскочил на ноги и  воздел руки к небу:

– Да любил он тебя,  дубина ты неотшлифованная.  Так любил, что думал: жизнь не мила. И считал,  раз противен тебе, то и всему миру не нужен, любви не достоин. О Инсаар Великие, так  плохо ему тогда было, что он меня раз поцеловал, лишь бы понять, почему ты от него нос воротишь! Нет, сподобило же Каста влюбиться в этого глупого тура! Я тогда чуть на ногах не устоял, всё думал, кто же это Иллария довел до такого. Кто от красавца и умницы Иллария отказался? Я напишу об этой любви поэму –  нет! –  пьесу. Ей цены не будет в столичных театрах! Ты думал, он думал, трагедия какая … 

В этот момент Квинту показалось, что земля вздыбилась под ногами. Руки, способные  удавить быка, схватили его за горло.  Челюсть поэта лязгнула, и от ужаса он мог только сипеть.

– Тебя Илларий –  что? – голос был подчёркнуто спокоен.– Он тебя раз – что? Отвечай!!!

Земля уходила из-под ног. Квинт чувствовал себя детской куклой в этих безжалостных руках. Воздух сгустился, и, как ни странно, поэт вдруг понял, что ему это нравится. Пока, во всяком случае. Он также понял, что любая ложь или глупое оправдание приведет к тому, что нравиться ему престанет.

– Поцеловал, – прошамкал он,  стараясь соблюсти достоинство, насколько это было возможно в подвешенном состоянии. – Это было давно. Мы напились тогда оба…   Отпусти меня,  зубр непристойный.

Руки разжались, и поэт с шумом упал на землю.  Встал,  почёсывая бока и припадая на вновь немилосердно занывшую ногу, бесстрашно взглянул в сумрачные серые глаза.

– Илларий остановился сам. Я был не прочь продолжать, хоть и любил тогда Ли. Любил так, что стихи  о моей любви до сих пор распевают по всему свету. Илларий тоже любил. Тогда. Тебя. И береги это! Помни!..  Илларий очень хорошо умеет целоваться, – зачем-то брякнул Квинт напоследок и гордо похромал к костру, усевшись на промозглую кочку  поближе к огню.  – И всё-таки, узнав тебя, я никак не могу понять,  – не утерпев,  добавил он, – что такого Илларий нашел в тебе?

И Квинт тут же оказался вновь вздёрнутым в воздух. Серые глаза Севера оказались слишком близко – манили, затягивали, от взгляда в них в животе как будто крутилась праща. Крупные губы вдруг накрыли и принялись мять его рот. Поцелуй длился так долго, что дыхание прерывалось. Что-то давно забытое, но важное, тянулось из него и уходило в леса и к белой равнодушной луне.  В том поцелуе бьётся смерть –невольно пришли на ум строки; а ещё глубже пронеслась стыдливая мысль о том, что давно у него, Квинта, так не стояло. Это продолжилось ещё мгновенье, а потом его наконец отпустили, и он остался один, задыхаясь и  не видя перед собой ничего, кроме  кожаных штанов,  на которых бугрилась ширинка.

– Вот… это…  Илларий нашел во мне. 

Квинт хмыкнул про себя и с удовлетворением заметил, что керл тоже задыхается.  Но это быстро прошло – Север ещё пару  раз глубоко вздохнул и успокоил дыхание.

На рассвете воины помогли поэту взгромоздиться на лошадь, керл собственноручно прикрутил поводья к своему седлу.  Ехали молча. Квинта потряхивало  от бессонницы и  утренней прохлады. Подъезжая к Трефоле, Север обернулся:

– От Лара не шарахайся, сам ему расскажу. И слушай…  друг, подари мне ту книжку, где про твою любовь написано. Целуешься ты хорошо. Я оттуда кой-что для Иллария выучил, давно это было. А может, и сейчас я там  ещё что полезное вычитаю. Недаром карвир говорит, красиво так говорит:  про ученье и день...  Я для своего Лара на всё готов, даже на вирши твои. А пьесу свою не пиши. Не надо.

 Сказка следующая--->