ПРОГУЛКА

Автор: ilanal.

Бета: ReNne.

Герои: ОМП, Доно Корин, Роман Росций (Ро-Ро), Кассий Марон и др.

Рейтинг: фактически джен, R можно только за упоминание слэша поставить.

Пояснение: Много, увы, слишком много лет назад, читая «Искры в пустоте», я задумалась, а куда это Доно бегал целую неделю за вином, ну и вообще про молодость моего любимого героя. Я настолько надоела Смолке вопросами и предположениями, что она начала писать «Первый обряд» про юного Везунчика, про вино же сказала: так пойди и напиши сама. Что я и сделала. Но ещё одно увы – увлекшись Домерге, вредная Смолка свой рассказ забросила посредине. И оказался у меня на руках фик на ещё не написанный рассказ. Он лежал и покрывался пылью, пока Ренне и я убеждали автора свой рассказ всё-таки дописать. Ждать пришлось долго, но ожидание того стоило. А свою «Прогулку» я  выкладываю только сейчас.

****

В день моего семнадцатилетия ярко светило солнце и по-весеннему зеленела трава. Лужи после вчерашнего дождя наконец просохли, а тот липкий кисель, что гордо именовали здесь воздухом, свежий ветерок с гор превратил в нечто более терпимое. К тому же отец прислал мне с имперской почтой десять амфор с розовым гестийским, новый кинжал и двойное содержание. После утренней поверки сам Кассий Марон призвал меня в свою палатку и вручил значок старшего квестора, пробурчав, что из пятерых столичных бездельников, коих навязали ему папаши, у меня одного завитков в мозгах, больше чем на руках. Я воспринял это как огромную похвалу, поскольку бездельниками он звал нас только в хорошем настроении, обычно то, как консул Иср-Басты именовал нашу пятерку, звучало просто непристойно. О должности же старшего квестора я мечтал последних года два.

Вечером мы впятером распили отцовский подарок, а когда гестийское иссякло,  перешли на менее изысканное пойло. Последнее, что мне запомнилось, это как на исходе попойки мы завели походную квесторскую и орали ее нестройными голосами, пока я тискал Квинта Рустика. На фразе «непобедимых семь в атаку шли вперед» я и отрубился.  И всю ночь мне снилось, будто я лечу в колеснице, запряженной огненными львами, а подо мною проносятся деревни и города, и где-то далеко внизу вещает что-то наш командир, только слов не разобрать, и гривы львов развеваются, согревая меня. Потом вдруг оказалось, что я уже не правлю гордыми скакунами Лоера,  стоя в колеснице,  а сижу на скамье – и весь извертелся, поскольку в сидение кто-то воткнул здоровенный гвоздь. Ругаясь сквозь зубы, я привстал, силясь избавиться от неудобства, и… повернувшись, обнаружил в собственной постели Квинта, что со всей дури пытался пристроиться ко мне сзади. Двинув ему локтем в живот, я отмахнулся от щедрого предложения поменяться местами и выставил приятеля на его лежанку, пообещав как следует начистить ему зубы и оторвать отросток, если он ещё раз ко мне сунется. Но спать уже расхотелось, а до построения оставался  ещё часок, и я просто лежал, мечтая о том, как  командую той самой семеркой непобедимых, и жалея, что квесторов всего лишь пятеро. Мать-Натура любит шутить, вот тут-то она меня и подловила. Верно же говорят: не проси её о милости, никогда не знаешь, выльет она на тебя горшок золота или горшок дерьма. Мой «горшок» прибыл к обеду, и привезла его вернувшаяся с объезда дневная стража. Вместе с нею в лагерь явились Донателл Корин и Роман Росций.

Разумеется, имена их я узнал позже – в командирской палатке, куда меня  призвали с приказом «к консулу бегом, со всех ног!» Кассий Марон в этот день не сдерживал свой норов. Он сообщил мне, что, судя по всему, братья Росции считают консула Марона ментором, обязанным беречь и учить уму-разуму малолетних засранцев. И что, будь у Кассия  сынок, он тоже непременно послал бы  отпрыска к другу и брату Гаю, чтоб тому жизнь показалась прокисшим уксусом. Что каждый осёл и козёл в столице... что если бы Гай Каст был умней… Тут Кассий замолчал, перестал топать ногами и комкать рекомендательные письма, лежавшие на столе. Оставив в покое свитки, он бросил осторожный взгляд на мраморный бюст императора, наблюдавший за нами в глубине палатки, и прекратил бушевать.  «Вот  что, благородный Публий Сергий, – произнес консул, издевательски протянув это «благородный». – Ты и все твои двадцать  завитков с этого момента снимаете с меня лишнюю обузу. Иди и нянькайся   с  сосунками.  На них ведь даже квесторские браслеты не наденешь –  с руки спадут.  И это после того, как я просил прислать мне кого-то поопытней!.. Ступай,  старший квестор! Выполняй свой долг».

Я вышел из палатки, пытаясь сообразить, с чего этот долг начинается – с терм или с обеда. Сам-то я ещё помнил свои первые дни в лагере, когда, уткнувшись в кулак, рыдал ночами по родительскому дому. Я тут же представил себе, как дружеской поддержкой смягчу новичкам самые тяжёлые часы. Как загорятся признательностью и обожанием их глаза. Я даже успел помечтать, как мчатся они за мной в атаку, прикрывая любимого командира. Но тут я добрался до квесторской площадки и застыл там с открытым ртом, наподобие воткнутого в землю пилума. Оба новичка и не думали  сидеть в пыли, боязливо прижавшись друг к другу, не оглядывались вокруг в надежде отыскать посреди огромного лагеря родственную душу и уж точно не рыдали  – ни потихоньку, ни в голос, а весело гоняли по площадке. Тот, что постарше – долговязый черныш с вихром на лбу, – оседлал светленького тоненького товарища со спутанными ногами. При этом всадник воинственно вопил, изображая победу Гая Каста над бастами, а младший худышка представлял соответственно лошадь стратега, гогоча во все горло и то и дело сбиваясь на совершенно ребячий заливистый  смех. Пока я размышлял, надо ли и если да, то как остановить подобное безобразие, всё уладилось и без моего участия.  Авл Лемиан, коего консул приставил к квесторам нянькой-охранником, степенно вышел из-за штандарта и, почёсывая живот, воззрился на новеньких. Тут младший  вскрикнул звонко, дал петуха, покачнулся – и оба чуть не свалились легионеру под ноги. Авл поймал на бегу спотыкнувшуюся «лошадку» и долго что-то втолковывал обоим.  Потом  подвёл их  ко мне и представил честь по чести. Вихрастый  радостно затараторил о счастье служить  Риер-Де, великому стратегу Марону –  и во всех легионах провинции вместе взятых! –  но я  его почти не слушал. Младший поднял на меня  ошалело счастливые светлые глаза, и в этот миг всё изменилось. Для меня, для этих мальчишек и для многих в нашем лагере, начиная со стратега и заканчивая неодобрительно качавшим головой Авлом. Но тогда мы не могли этого знать.

Весна в Иср-Басте – лучшее время года.  Растаявший снег и дожди унесли грязь с холма, на котором стоял наш лагерь. Долина внизу заалела анемонами. На дальних горах, сливаясь с облаками, сверкали шапки снегов. И даже вечно хмурый заболоченный лес, стеной стоявший от гор до самого горизонта,  помолодел и похорошел,  утратив свою обычную мрачность.  Тёмная хвоя ёлок и сосен посветлела, разбавленная свежей зеленью молодых побегов, новая листва и гроздья цветов на кустах и деревьях радовали взгляд.  Свежий цветочный запах заглушал куда менее приятные ароматы, доносившиеся из ближайшей деревушки, и ещё более омерзительный, хотя и привычный душок армейского отхожего рва.

По вечерам я бегал к частоколу любоваться закатами и, стараясь углядеть вдали полоску светлого моря, отделяющего нас от Бринии,  мечтал о таких же светлых глазах, что будут смотреть на меня с любовью. Я даже изгрыз несколько стилосов, надеясь написать стихи в подражание любимым виршам  Луциана Савронского, но результат вышел на редкость гадостным, и, порвав пергамент в мелкие клочья, я торжественно утопил останки в командирской латрине, сопровождая сие действо клятвой, в которой фраза «Да никогда в жизни!» повторялась раз шесть. И всё-таки, едва завидев, как  легкая фигурка с растрёпанными светлыми волосами орудует на площадке мечом, я ловил себя на попытках бездарнейшего стихоплётства.  Правда, дальше избитых метафор вроде «волос – колос» и неизменного «даруй мне сладостный поцелуй» я не продвинулся.

Может, я окончательно погрузился бы в состояние, кое мой отец всегда называл «Публий  опять на пути к звезде Аспет», но наши командиры во главе с консулом  тоже очнулись от зимнего безделья и приняли меры, чтобы спустить нас всех на землю, как  в своё время  поступил и  мой родитель. Отец ради этого услал меня к старому другу Кассию, сопроводив послание настоятельной просьбой  выбить  из  сына мечтательную дурь. До сих пор помнится, как гордо вручил я консулу отцовский  свиток, а тот не преминул прочесть его, громко и с выражением, добавляя собственные комментарии чуть ли не через строчку. Теперь же благородный друг, пользуясь хорошей погодой и затишьем у варваров, велел утроить часы упражнений. Наш день начинался и заканчивался бесконечными пробежками по виа принципалис, а в промежутке мы размахивали мечами, кидали дротики, поражали цель копьем, прыгали через построенные нами же преграды  –  словом, делали всё,  что только мог придумать изощрённый разум сотников и командиров когорт. Изучение карт и занятия по стратегии заполняли просветы между бегом и борьбой, так что нудное дежурство в палатке консула казалось нам уже не докучливой обязанностью, а сладостной наградой, и в свою долгожданную одиночную палатку старшего, я не влезал, а вползал.

Новичков же, так и не получивших вожделенный наручень квестора – годами пока  не вышли, – гоняли не меньше нашего, и, как ни странно, справлялись они лучше… нет, гораздо лучше, чем вся наша пятерка,  давно носившая квесторские браслеты. Донателл Корин, оправдавший свое прозвище Доно Везунчик, обратил в бегство в учебном бою непобедимых Гнея и Луция. Верзила Гней Корнелий клялся потом, что просто поскользнулся на влажном песке –  с кем не бывает? –  но на Везунчика стал поглядывать с уважением.  Легонький –  и в моих мечтах весь до последнего волоска мой –  Роман Росций без труда победил в забеге пыхтящего от натуги Квинта Рустика. А ведь Рустик с легкостью обгонял лучших бегунов нашего лагеря.  Не прошло и две декады, как Тиберий Фульвий, мой товарищ в учебном бою, попросил Доно показать ему две  новые  подсечки и теперь всё время старался держаться к нему поближе, когда нас делили на пары. Я дулся, но  Тиберий, хоть и поглядывал на меня виновато, место своё не менял. А как-то раз сам великий стратег, зашедший проверить успехи сопящих от усердия квесторов, поправил мою стойку с мечом и заметил: «Гляди, старший, сосунок-то хорош, на пятки тебе наступает».

В армии с непривычки трудно, каждый из нас на себе испробовал, но эти мальчишки будто родились для службы. Неугомонные, бесстрашные, независимые,  даром что младше всей квестуры, освоились они на удивление быстро. Ершистый задира Феликс и порывистый Роман ни к кому особо в друзья не набивались, но и не отталкивали – и к ним тянуло. И всё же казалось, будто их очерчивает какой-то общий круг, за который другим хода нет. Корин частенько звал приятеля  смешным детским прозвищем – Ро-Ро, никому другому Росций такого не позволял. Имя ему очень шло, и я всё повторял его – про себя, гадая, любовники они или нет,  но первый шаг сделать так и не решался. Только смотрел на Романа издали – смотрел, и ревновал его к другу, и мечтал…

  По вечерам мы всё чаще стали собираться не у меня, как привыкли – в отдельной большой палатке, а всемером набивались в ту, гораздо менее удобную, кою Роман и Доно делили с Луцием Аттианом. Везунчик обычно занимал свою лежанку, а Росций усаживался на полу рядом с Доно, и, когда друзья, наконец угомонившись, переставали размахивать руками, вертеться, перебивать друг друга и вскакивать с места посреди бурного разговора, я наблюдал, как Корин привычно перебирает волосы Ро-Ро. Остальные теснились вокруг, стараясь устроиться поближе. Я же получал в полное свое распоряжение ложе Росция и валялся, вдыхая тянувшийся от его подушки слабый аромат. В эти дни мне всё меньше хотелось говорить и всё больше – разглядывать украдкой светлую макушку и длиннющие ресницы или пересчитывать веснушки на носу Романа, представляя, как перецелую каждую. А весь наш «табунчик жеребчиков» обступал Доно и, глядя  ему в рот, восхищался удачными проделками или ржал над его рассказами, подтверждая меткость прозвания, данного квесторам языкатым Авлом.

Феликс с Ро-Ро оказались горазды на  выдумки и исполняли их мастерски, ну и остальные «жеребчики» помогали. Правда, как неустанно твердил нам тот же Авл, переиначив по-своему изречение Великого Гая, «легионер своё “хочу!” дома должен забывать», а Везунчик порою удержу не знал. Но вместе нам было весело, да и выбрыки его далеко не заходили, и каждый раз Доно умудрялся выплыть сухим из воды и нас не подвести. Вопль помощника консула, в чьей постели пригрелась живая змея, собрал к его жилищу весь лагерь, кроме разве глухого раба водоноса. И многие усмотрели в происшествии руку Матери-Природы, дающей каждой твари подобную ей  половину, ведь отвечающий за снаряжение благородный Тит был та еще змеюка, доносившая прижимистому Марону о пропаже каждой мелочи. Повар, никогда не наливавший квесторам добавки, наверное, очень удивился, когда, хлебнув ночью вина из любимого кувшина, обнаружил в нём мочу. А сотник, приставленный Кассием обучать нас благородному искусству гимнастики, начал задумывался, так ли уж полезно  для ученья будить юных квесторов ещё до рассвета и бегать с ними затемно, когда, сунув ноги в сапоги, прилип к густой смоле, наложенной в них ещё с вечера. Мы так и не узнали, Доно или Роман придумал последнюю каверзу, но смолы они не пожалели.

Конечно, я не мог не понимать, что в обязанности старшего квестора входит прекращение сих безобразий, и как можно скорей. Особенно после весьма неприятного разговора с Лемианом. Авл свято исполнял поручение консула «приглядывать», а Кассий Марон был для нас превыше Инсаар, но… но ссора с Доно означала бы отлучение от созерцания Ро-Ро! Измучившись в поисках  решения,  я  приналёг на логику, испробовав способ, коему ментор обучал меня в детстве, и, взяв  пергамент, расчертил его напополам. Свиток, где я записал все мыслимые доводы за прямой разговор с вконец обнаглевшим Везунчиком, получился длинным. Доводы еще не исчерпались, а свиток кончился. Но все их перевесила короткая запись на второй половине: «Он тебя и сейчас не замечает, а после такого и головы в твою сторону не повернет».

Как часто случалось в моей жизни, всё решило время. Авл, покачав головой, пошёл на приём к стратегу. И наутро Кассий Марон сам явился на построение и высказал нам свое мнение – громко и разнообразно, а в заключение напрямик объявил: консул не станет голову ломать над тем, кто в нашем табуне заводила, а кто только хвостом подмахивает. Отныне любое необъяснимое происшествие в лагере будет объяснено нашим в нём присутствием. И он лично, притом с огромной радостью,  отправит нас по домам, сопроводив письмом для наших родичей с советом – самим  заняться воспитанием отпрысков, да поусердней. У консула же Иср-Басты есть и другие обязанности, и  долг  удержать провинцию  – не последняя из них. Может быть те из квесторов, у кого уши ещё от недосыпа не заложило, слыхали, что исры с бастами – хвала Инсаар, не все! – объединяться задумали и вооружение копят. Скоро здесь может начаться такая заварушка, что мелкими пакостями юнцов,  у коих зад от первого Ка-Инсаар не зажил, заниматься будет некогда.

Обращался стратег ко всем нам, а вот глядел он больше на Везунчика, нехорошо так глядел. Я заметил, как Доно поёжился под его взглядом, и тут же  Ро-Ро качнулся к другу – шажок, еще один – почти неуловимо. Но я-то видел – всегда на него смотрел. Корин выслушал поучительный монолог, как и мы все, в почтительном молчании, а после притих, как отрезало. Никаких дурачеств. Мы упражнялись до изнеможения, никому не хотелось дать слабину в первом же бою.  Теперь вечерние разговоры вертелись только об оружии,  варварах и войне. Я радовался тому, что Роман стал чаще заговаривать со мной, расспрашивая о тактике ведения битвы. О настоящих сражениях я, правда, как и все «жеребчики», знал только понаслышке. Зато с удовольствием делился всеми истинами, вбитыми в мою голову за годы учения.  Никогда ещё мне не было так хорошо – на учебной площадке я мог вблизи любоваться  на его раскрасневшееся лицо. И сердце колотилось, как только удавалось  приобнять Ро-Ро за плечи, показывая новый прием. И в лагере, и в квестуре все были заняты делом, и это спокойствие длилось до месяца Воды. А на третьей декаде Феликсу надоело ждать.

****

Сидя на деревянной лавке в омерзительной деревенской харчевне, я всё пытался ответить самому себе на вполне закономерный вопрос: «Как я здесь оказался?»  Ответ уже вертелся  в отуманенной винными парами голове, но ухватить его я никак не мог. Как случилось,  что  спор о трактате великого Марка Целия «Тактика наступлений»  привёл к нашему рывку – тайком, короткими перебежками, пригибаясь среди палаток – к окружающему лагерь частоколу? Гней  попытался повторить подвиг древних атлетов и вырвать два кола разом, впрочем, нисколько в этом не преуспев. Потому мы просто перемахнули через частокол, применив наставления из того же великого труда.

То, что Везунчик, отбросив драгоценный свиток, данный нам консулом для обучения, завопил, как ему надоело сидеть тут, точно волку в клетке,  меня не удивило. Доно в последние дни, похоже, совсем извёлся и стал твердить, что  состарится, прежде чем осторожный Кассий ударит по местному сброду. Феликс и предложил:  если уж мы не можем опробовать уроки древнего стратега в настоящем бою, так хоть проверим его изречение «хмель после боя дарит бойцам радость и удовольствие». А раз вина у нас нет, то ничего страшного не случится, если скоротать вечерок в соседней деревушке. Ходят же туда легионеры! И поскольку Кассий Марон отбыл с инспекцией в дальние гарнизоны, то до утра мы консулу явно не понадобимся. Возражения Квинта – «в  тарбе-то нас сразу заметят!» – было отметено предложением Росция: «Выберем  таверну  подальше, куда заходят редко, легионеры –  по лени, а командиры из брезгливости». Я должен был – и уже хотел – возвысить голос, призвав «табунчик» к порядку, но тут Ро-Ро улыбнулся мне так счастливо, заметив, что вот теперь содержание старшего квестора и пригодится  для общего блага  – «не правда ли, Публий?»  Я представил себе, как он  сидит возле меня.   Его смоченные вином губы… и… и предпочёл оставить мысли о воинской дисциплине при себе.  В конце концов, не мы первая, не мы  последняя орава молодняка, удравшая  провести часок отдыха за чашей местного пойла. На такое испокон веков смотрели сквозь пальцы. Главное – вернуться к утренней поверке на своих двоих.

Только вот «часок» длился уже почти до рассвета. Половина квестуры дрыхла, уткнувшись лицом в стол. Благородный Корин лапал сразу двух рабынь подавальщиц, не забывая при этом  подливать Росцию ещё и ещё. Мои мечты о вечере  рядом с любимым остались мечтами. Ро-Ро привалился к довольному Везунчику, распевая срамные песенки, а  тот, похоже, просвещал его, как обходиться с женщинами. Роман всё смеялся и тянул руку к грудям  той из рабынь, что стояла поближе. Губы его, точно как в моих видениях,   покраснели от вина, но до меня ему дела не было. Как  всегда. Глядя на сие непотребство, я опрокинул в себя сразу несколько кубков. Помню, как вроде ещё пытался встать и оттащить моего Ро-Ро от бесстыжей  бабы, но ноги не слушались, а попытка растолкать «жеребят» окончилась невнятным мычанием. Я решил, что пора – сейчас я заставлю их вернуться в лагерь! – вот только передохну немного. И закрыл  глаза. А открыв, увидел сквозь мутный бычий пузырь окна, что  солнце уже достигло зенита.  Построение мы нещадно проспали.

Голова болела неимоверно. Глаза резал яркий свет. Заставив себя подняться, я старался хотя бы постигнуть весь ужас нашего положения. Но чем дольше размышлял, тем более скверным оно казалось. Осознав наконец, что промедление его не улучшит, я взялся за дело –  толчки, тычки и холодную воду –  и разбудил остальных. Никогда ещё не видел я у своих товарищей таких испуганных глаз. Даже самоуверенный Феликс выглядел сейчас не многоопытным воином, коего всегда старательно изображал, а маленьким мальчиком,  пойманным за кражей монет из отцовского сундука. Только вот наш проступок был куда хуже детского воровства. Вчерашнее приключение, поначалу тянувшее всего лишь на разнос, сегодня у нас на глазах превращалось в полноценное дезертирство. Наказаний же за это много – и одно неприятней другого.  Для себя  я бы сразу  предпочел смертную казнь. Во всяком случае, это  было  б  быстрей и милосердней.

– Старший квестор! – Луций с трудом поднялся с лавки.  Вспомнили наконец-то о моем звании. –  Что делать будем?

Я смотрел в глаза товарищей, где  страх уступал место панике, а в голове царила гулкая пустота, и только в углу пряталась мелкая мыслишка: вот сейчас я что-нибудь  изобрету, и все, а главное Росций, увидят,  какой я на самом деле умный. Надо только придумать и принять решение. Но вот придумать ничего не получалось. Ро-Ро, только что смотревший на меня с надеждой, отвернулся, уставившись на Везунчика. Через мгновение я последовал его примеру,  а за мной и все остальные. Потом я размышлял годами, чего ожидали мы от пятнадцатилетнего юнца. По крайней мере трое из нас были старше, и намного.

– Доно,  – позвал Ро-Ро.  Одно короткое слово. Только имя. Но я бы дорого заплатил, если бы так он произносил моё.  Корин встряхнулся, на миг прикрыл глаза,  выпрямился и  выдал решение, тогда показавшееся нам гениальным.

– Мы должны явиться в лагерь с триумфом, –  сказал он. И пояснил в ответ на нестройный галдеж, в коем, однако, преобладали вопросительные нотки: – Мы отыщем  тайник с оружием.

– И где ты намереваешься его найти? – я постарался спрятать свою ревность под  колкой язвительностью. Про оружейные схроны рассказывал Лемиан, как-то раз забредший к нам в палатку. Исры и басты зашевелились, объединяя силы против общего врага. Они нагло грабили обозы империи по всей провинции,  ловко удирая от наших разъездов,  покупали, где удавалось, да и сами неплохо ковали стрелы, копья и мечи.  По словам Авла, тайники запрятаны  в лесах и на болотах, в нужное время варвары смогут вооружить  много воинов. Он же и подтвердил нам слух, будто один из тайников, причём весьма обширный, скрыт в сердце нашего леса, в глубине болот – там, где в старом святилище басты исстари хоронили своих мертвецов. Кассий не раз посылал туда людей, надеясь отыскать варварский склад, но до сих пор те возвращались ни с чем. Болотные топи считались непроходимыми, А байки об оживших мертвецах отпугивали имперцев надёжней, чем непролазный лес и гиблые топи. Наши легионы всегда любили открытый бой на равнинах.

Из лагеря лес не выглядел слишком густым, хотя прознатчики доносили иное. А от деревни было до него совсем близко. Ну, почти. Вернись мы в лагерь сегодня или завтра, задержка на денек не могла так уж сильно изменить нашу участь. А вот возвращение с таким ценным трофеем! Знание точного расположения тайника вполне могло поменять взгляд стратега на вопрос: а как мы туда попали? По крайней мере, так нам  тогда казалось. У нас еще оставались деньги прикупить в таверне хлеба на день-два пути. И, в конце концов, там, где не может пройти легионер в тяжёлых доспехах, пробежит легконогий юнец в простой тунике. Решив не терять времени в долгих спорах и припомнив всё, что знали – сводки прознатчиков и военные карты, достойные своего имени «жеребчики» легкой рысью поскакали в сторону леса. Доно гордо мчался во главе «табунка», Роман отставал от него на полшага. Я же двигался замыкающимся, стараясь думать больше о цели, чем о последствиях.

Говорят, варварам так же легко найти дорогу в лесу, как жителям Риер-Де  дойти от дома до Форума. А я не раз слышал сетования провинциалов на то, как трудно пробираться по запутанным улочкам Отца городов. Не знаю. Мне всегда казалось, что если солнце светит в небе, а ночью видны звезды, сбиться с пути невозможно. Кассий Марон часто хвалил меня за умение выбрать подходящий путь – навыки движения по незнакомой местности мы отрабатывали в рощице неподалеку от лагеря, и в игре в охотников и лису меня побеждал только Везунчик. Но этот лес… Может, он был каким-то неправильным, только ещё до того как стемнело, я осознал, что понятия не имею, куда мы забрели и в какую сторону идём. Похоже, почти всё время мы просто плутали кругами. Ночью, добредя до небольшого источника, больше всего напоминавшего грязную лужицу, мы заснули прямо там, сбившись в тесный клубок. В лесу пахло сухостью хвои – и ничего не напоминало о близости болот.

На следующий день Квинт Рустик глубоко пропорол ногу сучком, и нам пришлось поддерживать его во время ходьбы.  Шли мы медленно, лес на глазах превращался в непроходимые дебри, в коих сами собой оживали страхи перед жестокостью ненасытных Инсаар. Луций, старавшийся развлечь товарищей рассказом о горделивом возвращении в лагерь, как раз дошёл до отеческих объятий консула и увенчания наших голов дубовым, нет, серебряным венком, но вдруг умолк на полуслове. Взглядом  он указал мне на след, отпечатавшийся на твердой земле. Я высказал предположение о зайце, хотя сам-то подумал, что такая большая лапа могла быть и медвежьей.  Мы всё чаще поглядывали на Доно, который, беззаботно посвистывая, шёл впереди, изредка останавливаясь, только чтобы  внимательно осмотреть стволы деревьев и сверить наш путь по солнцу. Но во время одной из таких задержек, я заметил, как Везунчик утащил Ро-Ро в сторонку и они  долго о чём-то спорили, размахивая руками. К вечеру закончился хлеб. Нового источника мы не нашли, пить хотелось безумно. Но никто не озаботился доверху наполнить фляги у вчерашнего ручья, пусть даже и грязноватой водой. Вторую ночь мы провели, дрожа от холода в какой-то пещерке. Росций прижимался к Везунчику. Луна давала достаточно света, и я заметил, что Доно не спит, и – показалось мне или нет? –  но взгляд у него был совсем затравленный.

Болота мы всё-таки отыскали – дня через два. Только это, по-моему, спасло Корина от грядущей расправы. Это и ясное понимание того, что на хорошую драку нам не хватило бы сил. Роман первым заметил кромку, отделяющую твёрдую землю от зеленой жижи с редкими кочками, поросшими бледной травой.

– Нашли! Доно! Нашли!!! Смотри, святилище там.

Я не успел удержать его за тунику – рука схватила пустоту. Ро-Ро лёгким ветерком промчался мимо меня и запрыгал по кочкам в сторону островка с полуобвалившимися шатрами.

– Стой! – Доно опоздал всего на мгновенье.

Кочка под Росцием покачнулась, чавкнула, и тот провалился по пояс в трясину. Я бросился в болото под испуганные крики «жеребчиков», и, пока остальные метались по берегу,  мы с Доно – не иначе как чудом! – вцепились в Романа и ползком потащили его в сторону суши. Будь Росций потяжелей, наверное, мы бы там вместе утопли. Но  – несколько рывков, и мы втроем повалились в пахучую вязкую жижу возле берега. Ро-Ро вскочил первым. Перемазанный этой зелёной дрянью, смердящий, как навозная куча, и сияющий, точно солнечный диск, он метнулся к Доно и замолотил кулаками по груди:

– Нашли! Донателл Корин – император разведчиков!!! Сейчас мы туда проберемся и…

Я задохнулся. В голове будто лопнул огромный красный пузырь. Вздёрнув Везунчика на ноги, я схватил его за плечи и зашипел, глядя прямо в глаза: «Ну, хватит! Всё! Идем назад!!!»  Доно оторопело уставился на меня, отпихнул и заорал: «Я вас довел!» – «Мы дошли», – ответил я уже спокойней, постаравшись как можно отчётливее выделить это «мы». Вспомнив, наконец, о  значке старшего квестора, я перевел дыхание, оглядел измученных, грязных товарищей, вздохнул и добавил тихо: «Всё, великие триумфаторы. Возвращаемся в лагерь. Пришла пора держать ответ».

Обратную дорогу  помню плохо. Мы ели ранние ягоды и пили воду из луж и ручьев, уже  не смущаясь нечистой воды. Доно всё-таки шел впереди, теряя и вновь по каким-то только ему понятным признакам находя дорогу. На второй день у Квинта совсем отказала нога. Нам пришлось тянуть его на самодельных носилках. Ноги дрожали от усталости. Пот заливал глаза. Не знаю, что подумали остальные, но, когда на третий день мы столкнулись с поисковым отрядом во главе с Авлом Лемианом, они показались мне    духами-избавителями.  В отличие от нас бывалые легионеры не забыли взять с собой достаточно еды и воды – и крепкое вино, коим тут же обработали ногу Рустика. Блестящая мысль загладить вину невольного дезертирства победоносным триумфом оказалась теперь тем, чем  была – глупой мальчишеской затеей. Но даже заслуженный позор и ожидание неотвратимого наказания не могли перебить голод – мы торопливо глотали воду и рвали зубами мясо  с жадностью молодых  волчат. Выслушав рассказ о нашем походе, Авл сам нарезал розог и пустил их в дело, пощадив только Квинта. Мне и в голову не пришло заикнуться вопросом, по какому праву плебей-легионер безжалостно выпорол аристократов, число завитков на наручнях которых, если сложить их вместе, с лихвой превышало число  прожитых им лет. Я старший квестор и должен был ответить за всех –  и я пытался! Но идея поисков  принадлежала Везунчику, и тот, не жалея глотки, принялся кричать, что он зачинщик и за всё заплатит сам, но пусть консулу доложат: мы нашли святилище, нашли оружие –  пусть прознатчики проверят! –  и никакие болотные духи его не охраняют, и...  Лемиан махнул рукой, и легионеры разложили Феликса на ближайшем бревне. Порку он вытерпел молча, лишь зубами скрипел. Потом настала моя очередь. Жалел я об одном: ни мне, ни  Доно взять кару только на себя не удалось. Я отвернулся, не смог смотреть, когда пороли Ро-Ро. Наверное,  если б он тогда застонал или вскрикнул хоть раз, я задушил бы Везунчика на месте. И будь что будет! Неважно, что его высекли первым и  досталось ему больше всех.

В лагере мы ожидали чего угодно, включая самое страшное: насмешки и позорное возвращение домой.  Но, похоже, наш плачевный вид смягчил даже  ветеранов. Когда первая гроза отшумела, они,  поворчав для порядка,  закудахтали над нами, как  над цыплятами. Повар, забыв про обиды,  порывался потрепать по затылку и всё  подливал  нам добавки.  Медикус, суливший после такой  прогулки  все известные болезни на наши свежевымытые головы, первым делом помог Квинту и старательно смазал следы от порки и все наши порезы и ссадины. Мы мгновенно провалились в сон. Жёсткая армейская лежанка показалась мне мягче материнской перины.

К обеду нас растолкали и отправили на суд и расправу к вернувшемуся с утра пораньше консулу. Мы толпились возле консульской палатки, стараясь уловить хоть слово из разговора Кассия Марона с Лемианом, но так ничего  и не услышали. Наконец Авл вышел, отсалютовал – точно как положено по уставу – и скупо обронил, что отправляется под арест.  Глядя на Феликса, я понадеялся, правда, не особо в это веря, что сам  не настолько бледен. Не знаю, что увидел Авл  в наших перепуганных лицах, но, улыбнувшись, он взлохматил волосы Доно и сказал: «Ничего! Заходите, стригунки. Бывает, из таких вот необъезженных жеребят как раз и вырастают неплохие лошадки».

В палатку  Везунчик  вошёл первым и заговорил с порога: «Моя вина, консул. Это я всех увел». Кассий Марон поднял голову от разложенной на столе карты, но, прежде чем он успел выговорить хоть слово, я перебил его: «Нет, стратег, мы пошли за ним сами. И я их не остановил». Не буду пересказывать весь разговор с консулом. Его слова, скреплённые железной уверенностью и правотой, продуманные, жестокие и справедливые, тяжко падали на наши головы.  Он говорил  о долге – долге рива, долге легионера, долге ведущего и ведомого, и я запомнил их на всю жизнь. Ответственность ведущего – выбрать правильный путь. А ведомого – не идти по этому пути с повязкой на глазах. Ещё я запомнил, как тяжела лопата, когда целую декаду ты расчищаешь  отхожий  ров и роешь траншеи. Значок старшего квестора я снял сам. Он негромко звякнул, падая на походный стол. Кассий повертел его в руках, вздохнул и бросил в шкатулку. И только выходя из палатки я сообразил, что  означало бурчание консула.  «Ещё заслужишь».

Наша сумасбродная вылазка всё-таки обернулась удачей – разведчики, пользуясь пометами Доно на карте, нашли и разорили тайник с оружием. Только вот таких схронов было великое множество по всей провинции, и скоро нам пришлось столкнуться с врагами.

Звон мечей, упоение битвой, славные победы, достойные имени великих предков –  всё оказалось не так, как мы себе воображали. Исры накатывали волна за волной, легион отступал. Роман Росций погиб в первом же бою. Единственный из нашей семерки. Я уцелел, мы все тогда уцелели – а он погиб. Никто не успел заметить, как  Росций с Феликсом  бросились  в оставленную нами крепость. Один только Лемиан спохватился вовремя, и тут Доно снова повезло. Его даже наградили за спасение консульского вымпела, он выжил, а Роман... Я долго терзался бессмысленным вопросом: почему? Потом мне казалось: я не смогу простить Везунчику, не смогу простить себе...  И ведь я так и не сказал Ро-Ро о своей любви, ни разу не попытался –  просто не успел.

Я не видел его смерти. Сам я мотался с приказами и поручениями консула, пока варварская стрела не ткнулась мне в плечо. Крепость мы отбили. Я узнал об этом, придя в себя уже в лечебнице, куда Авл приволок и Доно.  Очнувшись, Феликс рассказал мне всё. Странно, но Доно не плакал. Он смотрел  на меня совершенно пустыми глазами и всё твердил, что Ро-Ро пошел с ним сам, что им так хотелось доказать консулу…   А  у меня слёзы текли градом.  Тела Романа  не нашли, может, поэтому я ещё годами думал о нём, как о живом.  Вскоре я попросился  в другую провинцию. Позже, когда уже умер отец,  я вернулся в Риер-Де и занял его место в Сенате. Теперь мне нечасто доводилось видеть прежних  товарищей из нашего «табунка», а с Донателлом  Корином  я не общался близко много лет.

****

Время лечит всё. В столице я завел любовника, а лет через пять женился, продолжил свой род. Лицо Росция изгладилось из памяти, и только изредка, в предсонной дрёме,  еще вспоминались светлые глаза, конопатый нос и  совсем мальчишеский, только-только начавший ломаться голос моей первой любви. Мне перевалило за сорок, когда над Риер-Де сгустились тучи очередного заговора и перепуганный номенклатор доложил, что в мой дворец прибыл без приглашения Данет Ристан.

Я принял гостя в атрии и не спеша потягивал красное  гестийское, тайными тропами привезённое из мятежной Лонги, глядя,  как символ любви всей империи лениво крошит в изящных пальцах медовое печенье. О, вольноотпущенник делал всё, чтоб его волнение осталось незаметным, но умение видеть приходит с опытом потерь и ошибок.  Рассматривая  его опасную красоту, я всё пытался уловить в этом лице  сходство с тем  – давно исчезнувшим – и не находил. Разве что?.. В Романе Росции тоже жил скрытый огонь, только его сила не была такой пугающей, как та, что вспыхивала внезапно в зелёных глазах Ристана. Наверное, только глухой в столице мог не знать о связи между младшим любимчиком императора  и стратегом Донателлом Корином. И давно уже – шёпотом, с оглядкою  – передавались упорные слухи, будто Доно затевает заварушку, коя намного превзойдет выходки и непотребства его юности. Мне никогда не нравились игры в политику, я предпочитал довольствоваться достигнутым, да и судьба последних заговорщиков способна  была охладить самые горячие головы, но нельзя запретить себе думать. И я размышлял уже не первый день. Долг и верность – добродетели истинного рива, но сейчас слабость императора губит страну, нельзя не замечать очевидного. И в чём теперь состоит мой долг?

Ведя вежливую беседу с Данетом, я осторожно нащупывал почву под ногами и, страшась оступиться, гадал: только ли выгода заставила Корина спутаться с изворотливым остером?  Ристан вовремя прыгнул в чужую постель, но предавший однажды, всегда готов укусить приласкавшую его руку, и не пожалеет ли вскоре Доно, что поставил на отпущенника Кладия Мартиаса. Я подавал ответные реплики, улыбался, кивал – и пропустил тот миг, когда небрежные любезности  и скользкие намёки сменились жёстким и ясным предложением. Данет Ристан сумел меня удивить. Он говорил о том, о чём думал я сам, о чем шептались в Сенате по углам и толковали на приёмах: положение в столице, последняя возможность спасти империю… о том, кто станет её избавителем. О Донателле Корине. Много лет назад консул Иср-Басты говорил желторотым юнцам о долге ведомого, но, если я приму решение, сегодня я сделаю это с открытыми глазами. И я был готов поддержать Феликса, давно готов – но можно ли верить остеру? Я слушал слова Данета – поддержка в Сенате, необходимое число голосов… – и внезапно поймал себя на мысли: я забыл, что передо мною бывший раб. Мне кажется, в этот миг я – хотя бы немного – понял выбор Доно. Ристан завёл разговор о «трудностях», о деньгах – я дал ему денег. Дал  больше, чем он просил, намного больше. И в день Кровавого венца бился на стороне нового доминатора, а мои люди защищали  мосты через Тай.

Много позже, сидя в первых рядах на площади, я наблюдал, с какой гордостью любовник двух императоров накидывал багряный  шёлковый плащ на плечи победителю, а новый Владыка Львов открыто целовал своего соратника. Видел, как громыхнули железом легионы, как встали сенаторы, приветствуя носящего венец, как  аплодировал повелителю постаревший, но всё такой же несгибаемо прямой Кассий Марон.

Не знаю, кто составлял списки приглашений, но вечером на пиру и я среди почётных гостей поднял кубок во славу нового императора. От нашего неугомонного заводилы – «занозы в заднице», как звал мальчишку Доно Авл Лемиан, – остался, пожалуй, только вечно падавший на лоб крутой вихор, и, засмотревшись на него,  я  вдруг заметил, как рука Ристана украдкой потянулась к смоляному завитку, но, вовремя остановившись, вернулась на место.  И, конечно,  я не ожидал, что  Везунчик окликнет меня и, отозвав в сторону, спросит, глядя прямо в глаза: «Почему ты пошёл за мной, Публий?» Если б он знал, сколько раз я задавал себе тот же вопрос. Мы смотрели друг на друга – двое мужчин, чья зрелость уже поворачивала к закату.  И оба видели перед собой залитую солнцем площадку, семерых «жеребят», изо всех сил молотящих друг друга учебными мечами. И счастливого, смеющегося Ро-Ро. По крайней мере, я это видел.

Император не отводил  взгляда, отрезая возможность уйти от ответа.

– Нет, не только потому, что он шёл за тобой, доминатор. На моих глазах не было повязки – ни тогда, ни сейчас.  Ты повёл нас по правильной дороге, Донателл Корин. Да будет она ровна для всех нас – ведущих и ведомых. Не сверни с неё,  император. Будь силён!